Отзывов пока нет, но они ведь непременно появятся!

По большому счету, это утопия. Однако она не так сладка, как хотелось бы.

Постапокалипсис. Двести лет как в результате глобальной катастрофы опрокинулись под воду материки. Жизнь теплится лишь по берегам растаявшего Ледовитого океана, на многочисленных островах. Оставшиеся в живых люди окружены поясом действующих вулканов, который не могут преодолеть — там кипит вода. Сохранившие остатки цивилизации люди назвали свою страну Восточной Гипербореей, а себя — гипербореями. Они — потомки выживших, избранники гневной Планеты, которой поклоняются почти как божеству.

Впрочем, кроме них на островах живут и одичавшие племена варваров.

Несмотря на то, что на северных островах стало значительно теплее, жизнь новых гипербореев тяжела и опасна. В их острова чуть не еженедельно бьют цунами, в воздухе — избыток углекислоты и не хватает кислорода, у людей умирают дети — те, кто гинетически не приспособлен дышать новым воздухом планеты. Но… еще несколько поколений, и дети перестанут умирать.

Пережив ужас апокалипсиса, выживая в тяжелейших условиях, люди поняли, что в одиночку каждый из них — ничто. Они научились объединяться и жертвовать собой ради друг друга. Более всего в Восточной Гиперборее ценится человеческая жизнь, и особенно жизнь женщин и детей.

У гипербореев нет денег, они объединены в общины, которые первоначально обменивались друг с другом товарами. Потом это приобрело более цивилизованный характер, но суть осталась: гипербореи трудятся не каждый для себя, а для всех. За двести лет им удалось многого достичь: они имеют приливные электростанции, заводы и фабрики, метеослужбу, они не голодают, живут в достатке, но скромно. Их мечта — поднять материки со дна океана.

У гипербореев нет нефти, что существенно замедляет развитие экономики.

Обладая всей базой знаний человечества, они испытывают лишь недостаток в людях, иначе давно вернули бы прежний уровень производительных сил. Образование, науку гипербореи тоже считают важнейшей ценностью, а потому, чем богаче они становятся, тем больше молодых людей отправляются учиться в университет. Его выпускники теперь не только врачи и инженеры, но и ученые. И главное, что ими изучается — это Океан, окруживший их со всех сторон, и кормящий их, и угрожающий их жизням.

Большинство гипербореев — потомки скандинавов, финнов и русских, потому и язык их — смесь из этих языков. Большинство из них читает на русском и английском, этому учат в школе — иначе им бы просто нечего было читать. Но и русский, и английский — мертвые языки, как для нас — латынь. Никто не знает, как они звучат. Варвары говорят на новом английском, но это примитивный язык, имеющий с т.н. допотопным английским очень мало общего.

У гипербореев нет фамилий. К имени прибавляется название общины — и этого пока достаточно.

Ценность человеческой жизни — это не просто слова. Самая могущественная государственная структура в Гиперборее — отдел безопасности жизнедеятельности. Вполне бюрократическая, она, тем не менее, выполняет множество необходимых функций, от разработки инструкций до организации спасательных операций, от проверки соблюдения правил безопасности до фундаментальных исследований, направленных на выживание нового человечества.

Жизнь на островах когда-то заставила гипербореев приручить косаток и белух. Теперь в их помощи уже нет необходимости, но люди продолжают использовать китов — и те рады служить людям. Отношение косаток к людям — величайшая загадка, которую гипербореи пытаются разгадать.

В повесть не вошли все нюансы жизни в этом мире, ведь действие в ней происходит на необитаемом острове. Но особенности психологии гипербореев она отразила точно.

Олаф (Сампа) — врач-танатолог 36 лет. Работает в госпитале ОБЖ на Большом Рассветном острове, но по мере надобности привлекается и в качестве медэксперта при расследованиях сомнительных смертей, и для спасательных операций, в качестве врача. Его считают человеком угрюмым, нелюдимым, умеющим разговаривать лишь с мертвецами. На самом же деле он добрый и чуткий человек, нежно любящий свою жену и двух дочерей.

И, собственно, других героев в этой книге нет. Или наоборот, их слишком много, чтобы о каждом написать.

Обычно медэксперт не ищет покойников, будто грибы в лесу; и хотя Олаф не раз и не два бывал в спасательных экспедициях, это всегда выглядело как-то иначе. На северном склоне ветер с океана разгонял туман, вчера там не было так бело, как тут сегодня. Солнце не вылезало из-за скал — чем выше оно поднималось, тем ниже Олаф спускался. Похоже, на дно «чаши» оно не заглядывало с осени. Еще одна причина поставить времянку на возвышении: чем выше, тем длиннее световой день, об этом Олаф не подумал сразу.

Заиндевевший мох хрустел под ногами, ломался хрупкий на морозе кустарничек — белый, белый склон, любой чужеродный предмет на нем будет виден отчетливо… Олаф снова осекся: не повернуть ли назад, не посмотреть ли получше? Ведь чужеродный предмет тоже должен быть покрыт инеем…

Мысль обдала холодом, кольнула острой щенячьей тоской. Он оглянулся назад, всматриваясь в склон, и увидел тело почти сразу, в двадцати шагах. Прошел мимо и не заметил…

Мертвые не могут говорить. И странно вовсе не то, что Олаф вдруг решил оглянуться, а то, что раньше не подумал искать заиндевевшие тела. Впрочем, сверху тело было видно не так хорошо: его прикрывали три основательных камушка — будто человек прятался за ними.

Первое, что бросилось в глаза при приближении, — длинные локоны, выбившиеся из-под шапочки. В инее.

Она лежала лицом вниз, головой в сторону лагеря. Правая рука вытянута вперед, левая нога согнута в колене. Будто девочка ползла вверх. Вязаная шапочка, теплые брюки с начесом, штанины подвернуты; толстый свитер, явно с чужого плеча, левый рукав натянут на кисть, правая рука с отмороженными пальцами голая. Под ней — сломанный фонарик, вместо корпуса батарейки туго обмотаны тряпкой — куском штанины от теплых брюк.

Олаф зарисовал положение тела и отметил вешками место, где оно лежало. Помедлил, прежде чем его перевернуть. Обычно смерть безобразна; безупречно чистые, слепяще-белые кристаллы инея оскверняли безобразие смерти, нарушали зловещую ее гармонию. Он довольно точно представлял себе, во что смерть превратила лицо девочки, и не спешил в него взглянуть.

Ребята отдали ей самые теплые вещи. Не помогло.

На земле четко обозначилась характерная наледь, обледеневшими снизу были и свитер, и брюки: под теплым еще телом лежал лед, он растаял, потом снова замерз. Лиза. Без сомнений. Олаф был слишком оптимистом, представляя себе ее лицо, — не учел морозную эритему, окрасившую кожу в багровый цвет.

Нос-пуговка, ссадина на кончике.

Олаф не посмел закинуть тело на плечо. Что еще мужчина может сделать для мертвой девочки? Она не казалась ему тяжелой, только каждый шаг давался с трудом. Как большая сломанная кукла — закоченевшее в неестественной позе тело, белые от инея локоны… Руки быстро занемели, и он прижал ее к себе тесней — ледяную. Останавливался несколько раз, чтобы передохнуть, переложив тяжесть на колено. И шел дальше — выше, к освещенной низким солнцем вершине склона, — шатаясь и спотыкаясь.