В чем отличие первобытных религий от более поздних? Я бы назвала два основных отличия, связанных между собой. Первобытные религии создавались до образования государств, и целью их создания было не упорядочивание отношений между людьми, а выживание людей как вида. Мир Пандоры утрировано жесток к ее разумным обитателям, у них нет выбора, победить природу вокруг себя они не могут, им остается с ней «договориться». Так и первобытный охотник не мог победить жестокую природу Земли. Но договорился. И выжил. Вздумай он объявить природе войну, и природа раздавила бы его. А не говорит ли это о том, что его темные суеверия были всего лишь концами тех самых причинно-следственных связей, часть из которых мы давно «расшифровали», а часть до сих пор продолжаем считать суевериями? И Камерон вовсе не для красного словца показывает реалистичность того, во что верят На’ви, подводит некоторое «научное» обоснование под сверхъестественное. То, что для первобытного охотника было волшебством, принимаемым как данность, может быть постижимо современным человеком как научно обоснованный факт. Это – предположение, но разве не толкают науку вперед именно такие предположения?

Ориентированные на выживание вида, первобытные религии были направлены на познание, потому что только разум позволял человеку выдержать естественный отбор. И далеко не сразу выделение жреческого сословия привело к тому, чтобы это познание тормозить. Да, в какой-то определенный момент жрецу становилось невыгодным чрезмерное знание «паствы», но происходило это не раньше, чем появлялись излишки и возникала потребность в регулировании отношений между людьми. Человечество взрослело. Но повзрослело ли? Так подросток в переходном возрасте отметает то, чему его учили родители. Но переходный возраст заканчивается, и то, чему тебя научили в детстве, переосмысляется, преломляется собственным опытом и – становится твоей сущностью.

Развитие всегда идет по спирали. И не предсказывает ли Камерон нового витка этой спирали – возвращения к корням? На новом уровне осмысления, переоценки ценностей? Ведь и выдуманные Профессором эльфы недаром уже несколько десятилетий притягивают поклонников и последователей.

Только Профессор противопоставил эльфов абстрактному злу, а Камерон высказался конкретней, противопоставив мир Пандоры современной техногенной цивилизации, человеку-царю природы. И однажды этот «человек» уже прошел по североамериканскому континенту, но так и не был за это наказан.

Ну, немного о фильме.

Сколько я успела прочитать о плагиате и банальном сюжете! Боюсь, это тот случай, когда история становится инструментом в руках творца. И неважно, сколько раз до этого был повторен этот сюжет – важно, как он сработал на идею. Я уже не говорю о том, что это сделано по-настоящему красиво.

Конечно, я бы не назвала фильм шедевром, скорей событием в мире кинематографа. Действительно, не было образцов глубокой актерской игры (хотя и откровенных «ляп» я не увидела), но фильм заставил меня сопереживать, а для меня это главное.

Очень много говорили и о «предательстве», о том, что это едва ли не основная тема фильма. Имхо, это побочная и очень слабо раскрытая линия фильма. Режиссер не оставил зрителю возможности считать героя предателем – акценты стояли слишком четко, а герой ни на секунду не задумался, на чьей стороне стоит. Он не делал мучительного выбора, он принял решение легко и однозначно. В системе ценностей и героя, и режиссера, и (вслед за режиссером) зрителя нарушение присяги в данной ситуации не имело большого значения.

Однако финал фильма меня разочаровал. Не было в нем глубины, которая вывела бы идею на новый уровень. Камерон слишком тщательно изучал учебники сценарного мастерства, поэтому решил персонифицировать конфликт: с этого места из фильма полезла схема. Банальная драка героя и злодея вовсе не была высшей точкой развития конфликта. Высшая точка случилась раньше: когда не гуманоиды, а животные (планета!) атаковали землян. Ведь весь образ жизни На’ви состоял в единении с природой, умении с ней «договориться». И именно на этом месте у зрителя возникает катарсис. А финальная драка – часть развязки, которую в лучших традициях Голливуда попытались поднять до уровня кульминации.

Последние кадры, конечно, радуют зрителя: безоговорочная победа добра над злом свершилась. Но от этой победы веет фальшью. Мне показалось, что меня обманывают. Подсовывают конфетку в красивом фантике. Нет в финале ничего закономерного, не к этому финалу шел фильм. Словно начало фильма снимал Режиссер, а финал делал Продюсер.

Это ситуация, когда речь идет о настоящем таланте, о том, что мы иногда называем «даром свыше». Никакая работа над собой, никакое профессиональное знание не заменит таланта – когда режиссер лишь проводник, «божья дудка». Абсолютный слух, ни одной фальшивой ноты. Впрочем, и с точки зрения профессионализма у меня нет претензий к режиссеру.

И вместе с тем… Да, фильм заставляет сопереживать. То, что написано «кровью», всегда заставляет сопереживать. Но в итоге это сопереживание ни во что не выливается. Из фильма не следует ни одного вывода. Каждый делает из него тот вывод, который ближе всего его мировоззрению.

Это не значит, что фильм плох, что это не искусство – это искусство. Своеобразное искусство, с функциями которого я не могу согласиться. Достоверность (психологическая, архетипическая) этого фильма сродни документу из архива, сродни рассказу очевидца для историка. Есть полотно художника – а есть фотография. Художественное фото – тоже искусство, в нем интересен ракурс, под которым фотограф увидел мир. Но в данном случае речь идет о снимке репортера, а не фотохудожника. Потому что этот фильм всего лишь отражает действительность, всего лишь показывает – но ничего не говорит.

Многие говорят, что этот фильм отражает социальные проблемы. Имхо, он не отражает социальных проблем. Он отражает проблемы подростков, вечные, как мир. Говорят, он рассматривает конфликт отцов и детей – в нем конфликт отцов и детей не раскрыт, показан односторонне, с точки зрения детей.

Режиссер, стоящий изнутри фильма, не умеет показать ничего, что стоит «над». Над ситуацией, над миром фильма, над его персонажами. Режиссеру нечего сказать. Потому что «болит» только то, что внутри – а внешнее не болит, оно неинтересно. У ситуации нет контекста, это частность, которая не есть часть целого, отдельный пазл, который не вставили в мозаичное полотно. И зрители, критики, поклонники и противники фильма вставляют этот пазл в мозаику собственного мировоззрения. И доказывают, доказывают, что их выводы – это выводы, которые можно сделать из фильма. Но с той же горячностью можно обсуждать любой скандальный репортаж из телевизионных новостей. И даже хотелось бы иногда, чтобы журналисты поточней излагали факты и добавляли к ним поменьше собственных выводов.

Хорошо ли это для фильма? Но мы же не измеряем талант художника его способностью точно изобразить действительность – мы даже не рассматриваем это как необходимое условие его таланта. Мы хотим даже большего, чем интересный ракурс – нам нужен взгляд художника, его личность. Верней то, что его личность способна добавить к выбранному ракурсу. Вот этого в фильме как раз нет: есть интересный ракурс, есть точно воспроизведенные детали, но нет того, что режиссер способен добавить к этому ракурсу. Имхо, потому что режиссеру нечего добавить. Потому что режиссер – интересная, талантливая, но незрелая личность. Личность, которая не выходит за рамки самой себя и собственных проблем.

И это как раз – тенденция в искусстве. Читателя, зрителя интересует только он сам. Писателя, режиссера интересует только он сам. Рефлексия на очень высоком художественном уровне. Я не против рефлексии – но мне мало одной только рефлексии. Мне хочется разговора с умным человеком, а вместо разговора мне показывают картинки, из которых не следует выводов.

Поэтому после просмотра фильма хочется задать вопрос: ну и что? Что из этого? Подростки несчастны, я это знаю. Родители их не понимают. И не поймут никогда, потому что подростки этого сами не хотят. Сцена, когда родители объявляют девочке, что больше пальцем ее не тронут – лучшее тому подтверждение. Да ей не надо, чтобы ее не трогали пальцем, она от этого будет только еще более беспомощной. Для нее это заявление – признание родителями ее взрослости, которой она хочет и боится. И неизвестно еще, что сильней – хочет или боится.

Я могу добавить к этому фильму множество собственных наблюдений и выводов. Но это будут мои выводы, мои, а не режиссера. Этот фильм не меняет моего мировоззрения, после его просмотра нет ощущения «открытых глаз».

Сейчас нам приходится молча соглашаться с тем, что еще не развенчано и не осуждено. И мы сами не замечаем, как становимся соучастниками того, чего не одобряем. И у нас, как у героя фильма, есть тысяча причин быть соучастниками. А главная причина: такова жизнь, мир так устроен, и не нам его менять.

«Займемся обедом, займемся нарядами,

Заполним заботами быт.

Так легче, не так ли?

Так проще, не правда ли?

Не правда ли, меньше болит?»

А кому его менять, как не нам?

В центре фильма стоит мыслящий человек, человек, имеющий принципы, отличные от принципов нацистов, а не беспринципный обыватель. Джон Холдер (Йоган Хальдер), сыгранный Вигго Мортенсеном, — профессор университета, задерганный бытом: жена-пианистка не умеет и не желает вести дом, а денег на прислугу нет, дети ссорятся, больная мать на грани маразма хочет внимания и мочится под себя, чтобы его (внимание) к себе привлечь. Ничего удивительного, что по ночам герой пишет роман о благотворной эвтаназии.

И через четыре года, в 1937-м, его роман замечают… наци. И не просто замечают: сам фюрер прочитал книгу и ему понравилось. Сотрудничество с рейхсканцелярией начинается с маленького эссе о гуманности эфтаназии, но оплачивается оно так щедро, что отказаться невозможно. Шаг за шагом движется вверх его карьера. И каждый шаг оплачен маленьким отказом от самого себя, от своих принципов.

Во дворе университета жгут книги? Надо что-то сделать, но тогда ты будешь уволен. Кто из нас сейчас способен выступить против сожжения книг под угрозой увольнения? Никто. За редким исключением тех, кого мы причисляем к сумасшедшим.

Лучший друг-еврей просит билет до Парижа? Кто из нас готов рискнуть карьерой, чтобы выполнить такую просьбу? Мы не будем думать о плохом, мы скажем самим себе, что в Германии с евреями ничего страшного не случиться. Мы пошевелимся только тогда, когда будет поздно. И будем мучиться чувством вины, но менять ничего не станем.

Въехать в квартиру профессора Мандельштама, заняв его место зав. кафедрой? Легко. И чувствовать себя в ней неуютно, но въехать, и жить, и радоваться жизни. Испытывая невыносимые угрызения совести. Кто из нас способен отказаться от такого? Кто рискнет жильем ради каких-то принципов? Только сумасшедший.

И ходить с инспекцией по домам умалишенных в качестве «консультанта по гуманности».

И надеть на себя форму СС.

И лгать, изворачиваться, когда тебя спросят: почему среди твоих знакомых когда-то был еврей? И чувствовать, что предаешь друга еще раз.

Чтобы в итоге приехать в лагерь смерти и своими глазами увидеть, что делается с твоего молчаливого согласия.

Мы заслужили тот мир, в котором живем. Каждый из нас на месте героя фильма делал бы то же самое, что и он. И это страшно.

Фильм, кстати, очень хорош. Говорят, критики плохо о нем отзываются, но я не критик, я взыскательный зритель. Фильм держал меня с первой до последней секунды, каждая мелочь, каждая деталь в нем (а их очень много) воспринималась остро и болезненно. Редчайшее сочетание, когда фильм затрагивает одновременно и эмоциональную, и интеллектуальную сферы.

Атмосфера безысходности конца пятидесятых отражена очень точно, в фильме нет подвигов в нашем понимании этого слова, все, что совершают герои фильма, они делают от отчаянья, от желания выжить.

Мир, в котором люди не живут, а выживают.

А еще — море, сначала прозрачное и спокойное, а потом – пенное, бьющееся о камни. И удивительная песня, слова которой годятся для дешевого кабака и пьяных солдат, вдруг приобретает совсем другой смысл, завораживает, потрясает…

Фильм четко выстроен от первого до последнего кадра, в нем нет ни одного лишнего слова или взгляда, в нем все имеет значение.

Сложнейшая, противоречивая линия взаимоотношений отца и сына разворачивается с первых кадров, когда Бен грубо обрывает Дэви, смеющегося над летчиком-новичком. И нам кажется, что детская психика требует более тонкого обращения. Да, Бен не психолог и не педагог, но мир, в котором он живет, научил его жесткости. И именно эта жесткость спасет в конечном итоге и его, и Дэви. На пустынном берегу моря, за десятки миль от людей не будет места жалости и снисходительности.

Да, Бен не всегда справедлив и не всегда сдержан, и вряд ли он задумывается о том, зачем ведет себя с сыном так, а не иначе. Мальчик же ищет отцовской любви, внимания, похвалы, — и не находит. И снова нам кажется, что отец мог бы быть мягче и сердечней, забывая о том, что похвалы обесцениваются, если раздавать их слишком часто и щедро.

Но истина обнажается тогда, когда над героями нависает смертельная опасность. Когда действовать надо через «не могу», надрывая последние силы и превосходя возможности этих последних сил. Иначе – смерть. Грубыми окриками заставляя Дэви тащить себя к самолету, Бен спасает не свою жизнь, а жизнь мальчика. И кто знает, нашел бы ребенок в себе столько сил, если бы не безжалостное отцовское «Можешь!»

Преодолев себя, почувствовав себя сильным, Дэви и сам забывает о жалости к себе, и его бравада в ответ на участие Бена – первая победа.

Дэви дорого дается скупая похвала отца. Три долгожданных сыном слова срываются с губ Бена сами собой и имеют волшебную силу: «Молодец, Дэви. Молодец». Когда до земли остается последний дюйм, который решает все. Кто знает, имели бы эти слова такую силу, если бы Бен говорил их каждый день?

И не надо обвинять Кроненберга в том, что он плохо изучил материал – ему это не требовалось. Он показал то, что хотел показать. До слез жалко мистера Мортенсена, над которым потешается все постсоветское пространство: и за кличку «Пень», и за патетические звезды на груди, и за русский язык – он, конечно, умница, и говорил хорошо, но разве русские так говорят?

Попутать отморозков с ворами в законе! Нет, честное слово, я не верю, что Кроненберг столь наивен. Да любой русский школьник знает, что воры в законе делают с теми, кто насилует малолеток! Не выяснить такого существенного факта можно только имея злой умысел!

Это чудовище поет «Очи черные» — одна из отвратительнейших сцен в фильме.

Весь мир рукоплещет: истерия времен охоты на ведьм. Русские свиньи в Лондоне! Они не только отвратительны, но и опасны, хотя, конечно, тоже чувствуют что-то вроде жалости к молоденьким проституткам, хлещущим водку из горла. Заметьте, с какой силой все они, включая героя Мортенсена, ненавидят Родину!

«Небольшая деревенька недалеко от Новокузнецка, мне это место хорошо известно. Определенно неподходящее место, чтобы расти там», — говорит Мортенсен, после чего Уотс решает не отдавать девочку родственникам, а удочеряет ее под восторженные аплодисменты западного зрителя. Это так трогательно, особенно если вспомнить о несчастной вдове из этой деревеньки, потерявшей дочь. Ей, я полагаю, лучше всего повесится, чтобы не гнить «в жуткой нищете».

В общем, ресурсы Сибири принадлежат нам нечестно, тут Кроненберг, я думаю, согласен с Мадлен Олбрайт. Иначе зачем он все это снимал? И если кто-то скажет мне, что русские им изображены правдиво, я плюну тому в лицо. Снова речь идет о полуправде, которую невозможно развенчать. Интересно, если американские войска начнут делить сибирские недра «на весь мир», как они собирались сделать в Ираке, Вигго Мортенсен согласится с этим или снова наденет футболку с надписью «Хватит лить кровь за нефть»?

Общий вывод: Кроненберг – человек загадочный и неглупый. Неужели он настолько нас ненавидит? Или он просто хотел окупить немалые деньги, вложенные в фильм? И тогда нас настолько ненавидит не только он, но и весь западный зритель. Теперь – еще сильней.

Напоследок. Нашумевшая драка в бане: женский взгляд.

Они приходят туда в кожаных куртках времен братков и очень оригинально смотрятся на фоне голых мужиков, я бы сказала – бросаются в глаза издали. У них один нож на двоих – кривой и острый, но очень короткий. Чечены советуют друг другу прикончить Мортенсена. Простите, но это серьезное кино, которое относят к разряду интеллектуальных, или интеллектуалы американского континента привыкли к комиксам настолько, что понимают только так?

Мортенсену хватает времени свернуть шею одному, и только потом второй чечен спохватывается и тоже бежит его гасить. Что он делал до этого – совершенно не понятно, в кадр он не попадает, но и разверстый на полу не валяется. По всей видимости, ждет своей очереди быть убитым. Но он не втыкает нож Мортенсену под лопатку, что было бы логично и удобно, а зачем-то наносит ему хренову тучу поверхностных ножевых ран, несомненно, болезненных, но совершенно неопасных. Кровища, естественно, льется рекой. Благородный герой прикрывается невинным дядечкой, что демонстрирует нам: ничто человеческое благородным героям не чуждо, для спасения собственной жизни хороши любые средства. Девяносто девять благородных героев из ста сделают точно так же, и не надо спорить с режиссером – он так видит русских.

Финал потрясает своей оригинальностью: в тот момент, когда Вигго переползает через поверженного чечена (будто в бане мало места и обползти его никак нельзя), тот внезапно оживает, и рука его полна нечеловеческой силы. Мортенсен хватает коротенький (но очень острый) ножик за лезвие, полностью накрывая его ладонью, и вонзает его кончик (по моим расчетам, длиной примерно в полсантиметра) в глаз врагу. Кровища льется снова, будто клинок проткнул глаз до самого затылка. Чечен издыхает, Мортенсен падает на него без чувств.

Кроненберг – мастер снимать драки. То, что я видела до этого, выглядело, по крайней мере, правдоподобно. Я не знаю, откуда столько восторгов по поводу этой сцены! У меня сложилось впечатление, что она нарочно снята в стиле приколов на тему американских боевиков. Нет, в ней были и достоинства, но их перечислили и без меня. Единственное, что хочется отметить, и то, мимо чего прошли все остальные: голый человек в драке не сексуален, а беззащитен. И это – действительно сильный режиссерский ход.

Фильм Ларисы Шепитько – о предателях. О том, насколько разными они были, какое множество причин приводило человека к предательству. Фильм-исследование предательства. Каждый из героев фильма, кроме Сотникова – или предатель, или готов предать.

Мне кажется неслучайным, что антагониста в обоих фильмах играет Анатолий Солоницын, только в «Проверке» он «красный», а в «Восхождении» — наоборот.

Портнов – самый опасный предатель. Предатель, уже привыкший к своему предательству и оправдавший его перед собой. Он служит немцам не за страх, а за совесть. Он считает себя правым. И все же… Откуда это желание заставить и других стать предателями? Заставить любой ценой: хитростью, уговорами, убеждением, пытками? Так ли нужна ему информация о партизанском отряде? Нет, на следующее утро он уже не помнит об информации, он отказывается от нее. Для него главное доказать, что все вокруг него предатели. Потому что страшно быть предателем одному. Потому что каждый, кто отказывается предать, становится бельмом на глазу, мешает оправдывать самого себя.

«Пал Гаврилыч у нас хором руководил», — говорит Бася. До войны еврейская девочка была его ученицей. Теперь он допрашивает ее и хочет узнать, кто ее прятал. Вся гнусная, чудовищная суть предательства – именно в этом. Можно подводить под него идеологическую базу, но нет такой идеологической базы, которая оправдает эту бесчеловечность, эту низость. Надо быть скотом, чтобы смотреть в глаза своей бывшей ученицы и не краснеть. Жизнь, как бы ни была прекрасна, не стоит того, чтобы платить за нее такую цену. И уж тем более того не стоят политические убеждения, сытный паек и возможность ходить в шляпе.

Старик-староста, работающий и на партизан, и на немцев, тоже предатель. Никто не знает, кого он боится больше, немцев или партизан. Обнимая еврейскую девочку, он хочет – и мы догадываемся об этом, и мы боимся этого – купить свою жизнь, раскрыв немцам ее тайну. И девочка предает своих спасителей, невольно предает, растаяв от доброты старика. Хотя ее не спасет от смерти никакое предательство.

Демчиха, умирая, обрекает на смерть своих детей. И не о собственной жизни она думает, а о том, что станет с ее детьми. Ее предательство можно было бы оправдать. И она готова предать, спасти жизнь любой ценой. Раз Рыбак спасается предательством, она тоже может себе это позволить. Вдвоем это не так страшно. Она уже решается на это: купить жизнь ценой чужой жизни. И не может. В последний миг срабатывает барьер: или жить здесь, среди людей, знающих о твоем предательстве, или умереть. Она до последней секунды не верит, что умрет, но не готова заплатить за жизнь такую цену.

«В эпизодах» — множество халуев, продажных полицаев. Они – фон фильма, они – мразь, о которую можно вытирать ноги. Они не стоят того, чтобы о них говорить всерьез, рассматривать их душевные движения, идеологию, страхи и совесть. Все они веселы, нарочито веселы. И они всегда вместе, это «вместе» оправдывает их в собственных глазах. Раз все вместе, то всё прощается, все позволено.

И, наконец, Рыбак (великолепная роль Владимира Гостюхина). Человек, который любит жизнь. И готов купить ее ценой предательства. Он долго идет к этому, он уже готов предать, но ему мешает Сотников. И Рыбак уговаривает его солгать, притвориться. Потому что одному стать предателем страшно. Другое дело – вместе с кем-то. Это «вместе» позволит сказать: «Я не один такой». Это «вместе» успокоит совесть. Он гадок и жалок, когда перешагивает барьер. Можно ли его оправдать? Можно. Оправдать и вытереть об него ноги. Потому что рядом с ним стоит Сотников, который не испугался и не предал.

Сцена с повешеньем до последнего момента вызывает ощущение фарса, нереальности, настолько она будничная, серая, невзрачная. Словно не о жизни человеческой идет речь, не о ритуале, каким всегда была казнь, а о проходном эпизоде в хозяйственной жизни оккупированной деревни.

И Рыбак – рядом с ними, рядом с теми, с кем должен был умереть. И иногда кажется, что он тоже идет на казнь, что его сейчас повесят вместе со всеми. Он неотличим от них, он – один из них. И только когда они умирают и он остается один, становится ясно, в чем его отличие.

Они умерли – а Рыбак остался жить. И в память о тех, кто умер, но не предал, их нельзя ставить рядом.

Весь ужас того, что он сделал, доходит до него тогда, когда один из холуев говорит, как ловко Рыбак повесил Сотникова. Он не вешал его – думал, что не вешает. Он обнимал чурбачок, на котором стоял Сотников, так, словно припал к его ногам. И совесть Рыбака не может вынести правды. Одна из сильнейших сцен фильма, его кульминация – не сцена с повешеньем на площади, а сцена повешения Рыбака в сортире. Он не мог умереть как человек, он готов сдохнуть как собака. Потому что больше ему ничего не осталось. Он заплатил за жизнь слишком высокую цену, и такая жизнь ему уже не нужна. Но судьба не проявляет к нему милосердия: ему не суждено сдохнуть даже в сортире. Он не мог умереть как человек, он остался с тем, за что так упорно боролся – с жизнью.

Жаль его? Да, жаль. И можно было бы выстроить на его душевных муках целый фильм – «Проверку на дорогах», если бы не было Сотникова, который умер как человек.

Оправдание предательства, попытки спасти и дать шанс тем, кто предал, и уж тем более воздвижение им памятников и создание музеев – оскорбление памяти Сотникова. Тот, кто не сумел умереть как человек, должен сдохнуть как собака. Кого-то это избавит от мук совести, кого-то накажет, а ныне живущих – предостережет. У предателей не должно быть второго шанса. Они упустили свой шанс, они перешагнули барьер, который не смогла преодолеть простая русская женщина, мать четверых детей.

Фильм Германа словно дает разрешение на предательство под давлением обстоятельств непреодолимой силы, словно шепчет на ухо: «Ты не один такой, Рыбак! Не бойся! Тебя пожалеют и простят! Все понятно, все живое стремиться жить, твоя жажда жизни сильней тебя, и в этом нет ничего зазорного!» И недаром расхожей стала фраза «Нас там не было, и не нам их судить».

Фильм Ларисы Шепитько возводит в душе непреодолимый барьер предательства, внутренний запрет предательства. Ужас перед ним, ужас остаться после этого наедине с жизнью и наедине с совестью. Повеситься в сортире – вот все, на что может рассчитывать предатель. Вот все, чего он достоин.

«Проверка на дорогах» опустила начало истории. «Поповское слово» милосердие в этой истории неуместно. Страшна не ложь – ложь можно развенчать. Страшна Германовская часть правды, потому что развенчать ее очень трудно, почти невозможно. Ларисе Шепитько удалось это блестяще. Вечная ей память и низкий поклон за этот фильм.

Мальчик не может преодолеть себя, и мама готова его за это пожалеть. Только ее жалость не поможет ему в общении со сверстниками. Хотите воспринять это как аллегорию? Мне это аллегорией не показалось. Это заложило основу характеров двух мальчиков, воспитанных одинокой матерью и не знающим жалости миром сверстников, отчасти уравновешивающим материнское влияние. Это подготовило появление на сцене отца.

Основная мысль фильма: прежде чем наказывать, нужно заслужить это право. Отец пытается вести себя с детьми так, будто это право уже заслужил, а сыновья этого права за ним не признают. Он считает (возможно, ему говорит об этом его жизненный опыт), что, научив мальчиков подчиняться, он только поможет им в жизни. Он хочет противопоставить материнское воспитание отцовскому, он наверстывает упущенное, и не понимает, что пока не заслужил уважения, у него ничего не получится. Он уверен, что дети должны уважать его априори. Да, он ошибается, но, возможно, его прошлая жизнь убедила его в том, что он заслуживает уважения. Он пытается «поставить» себя с самого начала, и не соизмеряет двух миров: мира, в котором он жил раньше, и мира своих детей. Но отец и не обязан быть психологом, он обычный человек со сложившимся мировоззрением. Его поведение довольно характерно для поведения многих мужчин в отношении сыновей, а ситуация, показанная в фильме, это характерное поведение делает гротескно-выпуклым.

Финал фильма подводит итог: только отец виноват в происшедшем. Виноват в многолетнем отсутствии, виноват в попытке загладить вину и наверстать упущенное наскоком, сразу. А упущенное так просто наверстать нельзя! Любовь — это кропотливый труд, тем более — любовь к детям. Умение чувствовать, понимать другого человека появляется в процессе притирки. Попытка стать «педагогом» за один день кончается трагедией. И смерть отца становится для детей самым страшным наказанием. Он пришел и ушел, а им жить с этим еще много лет: с чувством вины, с чувством невозвратной потери мечты об отце, с ощущением навсегда разрушенной иллюзии.

Фильм очень красив, его пасмурные краски гармонично ложатся на происходящее. Троекратное возвращение к символу вышки классически выверено и создает ощущение цельности. Отсечено все лишнее, история от начала до конца работает на финал, при этом открывая множество планов и подуровней.

Блестящая режиссерская работа, совместившая в себе талант и профессионализм.

Любовь к людям и любовь к жизни, этого так мало сегодня в искусстве! А это, оказывается, необходимо!

Я долго думала, почему мне так нравятся советские фильмы, почему я смотрю с гораздо большим удовольствием проходные картины 70-х годов, и так скучаю над киноклассикой и авторским кино. Я думала, что советские фильмы проще, но это оказалось не так, я думала, меня мучает ностальгия, но и это оказалось неверным. А сегодня я поняла: в советских фильмах был свет, был никому не заметный заряд веры в лучшее.

Лучик света в темном царстве. Отсутствие страха перед будущим. Умение радоваться жизни, что бы ни произошло. Удивительный фильм.

Я смотрела его и не хотела его «препарировать». Да, машинально отмечала некоторые детали, которые могли бы у кого-то вызвать придирки, но неизменно повторяла про себя: Ну и что! Подумаешь! Какая мелочь, она не может испортить Фильма, такого чудесного, такого доброго и такого чувственного. Так же как его негатив не в состоянии затмить позитива.

Когда фильм подобрался к финалу, когда коляска поехала по улице, я на миг испугалась: неужели и здесь? Неужели у авторов не найдется другого финала, кроме трагического? И через секунду поняла: найдется. Я увидела его заранее, я предсказала его, но эта предсказуемость лишь украсила фильм. Как вера в счастливый конец сказки нисколько не умаляет радости от него.

Да, некоторое время я думала, что этот утрированно невероятный исход – недостаток фильма. Я даже знаю, как можно было привести фильм к тому же финалу, но другим путем, не разрушающим иллюзию реальности происходящего. А потом поняла: нет. Иначе бы мы на самом деле поверили, что такое могло быть. Мы бы могли и не догадаться, что происходящее – сказка, а не выдумка режиссера. Этим невероятным исходом режиссер раскрывает свои карты полностью.

Но какое мне дело до вероятности, если я хочу чтобы было так и никак иначе!

Когда на экране впервые появился дом престарелых, я, конечно, знала, что такого не бывает. А потом вспомнила: бывает, еще как. У Булгакова, в «Мастере и Маргарите», больница, куда попадает Иванушка. И попробуйте мне сказать, что это неправдоподобно! 

А еще мне понравилась реальность конца 60-х. Нормальная, честная реальность, безо всякой сказки, но и без навязших на зубах разоблачений эпохи застоя. Реальность не серая и не унылая, какой ее любят рисовать апологеты перестройки, а яркая и полная жизни. Главная героиня, судя по отзывам, кажется кому-то антигероиней. Это неправда. Она настоящая, она такая, какая она есть, и мы принимаем ее такой, какая она есть. И вот это умение принимать человека таким, какой он есть – основное достоинство фильма.

И герой фильма – настоящий. Он тоже – реальный человек, слабый человек, человек, которого ломает жизнь, и он не пытается ей сопротивляться. Но скажите, разве он недостоин любви? Разве непонятно, за что его любит Вероника?

И множество других людей. Санитарка, которая собирает в связку рассыпанные по помойке стихи. Люба, которая не боится говорить правду. Тетушка, у которой берет интервью герой – одна короткая улыбка в ответ на замеченную шалость, и перед нами добрый и мудрый человек, который за миг понимает, что происходит. Может быть, эта тетушка вовсе не так умна, и не так добра, но режиссер видит ее именно в тот миг, когда она повернулась к нам этой гранью. Множество людей и множество граней, сияющий калейдоскоп…

Можно было бы поговорить и о временах года, и о том, что жизнь может начаться не только в сорок лет, но и в семьдесят. Можно было раскопать недочеты и недостатки, можно было бы заранее отсечь ненужные споры о достоверности происходящего. Не хочется. Каждый замечает в жизни то, что ему больше нравится. Великолепный фильм. Спасибо его создателям за вновь обретенное восхищение.