И без того неуверенные шаги замерли, но лишь на несколько секунд. Дымов знал три команды, которые собаки понимали лучше остальных: «так», «куда» и еще одну, нецензурную. Он испробовал все три, но собаки не остановились.

А хаски уже сидела возле мойки и улыбалась.

— Они все равно тебя загрызут. У них с хаской собачье братство, — сказал мальчик. — Люди убивают собак, а собаки в ответ убивают людей.

В проеме появился темный силуэт волкодава — тот низко пригибал голову и дыбил загривок.

— Хаш! Иди на место, — велел ему Дымов и шагнул вперед. Ни одного шага теперь нельзя было сделать назад, волкодав расценит это как отступление.

Кобель ощерился, в темноте блеснули его белоснежные зубы — еще одна улыбка хаски. Хола остановилась позади него и тоже показала клыки. Хаски смотрела на Дымова в полном удовлетворении.

— Хашка, ты что? Хочешь, чтобы я тебя убил? — спросил Дымов скорей с горечью, чем с угрозой.

Собаки не понимают горечи. Они признают только силу. И волкодав весом в три четверти центнера — не легкая лайка, к тому же мертвая. К тому же нарисованная…

На стене кухни висели сковородки, но все как одна легкие, тефлоновые. Дымов любил старые добрые чугунные, и такая сейчас очень пригодилась бы. Он пошарил рукой по разделочному столу, но ничего тяжелого, конечно, не нащупал. Только подставку для ножей. Ножи у хозяев были отменные, из какой-то очень прочной стали, и Дымов взял в руку самый большой. Не хотелось защищаться ножом, лучше бы нашлось какое-нибудь другое, несмертельное оружие…

— Хаш, иди на место, — повторил он и сделал еще один шаг вперед.

Кобель зарычал — такой его рык Дымов про себя называл «тигриным»: Хаш приоткрывал пасть, как лев или тигр. И рычал не только на выдохе, но и на вдохе.

— Хашка, дурак… Я же тебя зарежу…

Рык стал еще громче, но волкодав немного подался назад. Для броска? Или от испуга? Дымов перехватил нож крепче и удобней, поставил ноги шире — Хаш запросто собьет с ног, если кинется. И галоши — не лучшая обувь для такого случая.

Дымов забыл о хаски, слишком велика была разница между нею и волкодавами. Он не ждал броска сбоку и не успел отдернуть руку, когда на кулаке, сжимавшем нож, сомкнулись неправдоподобно тяжелые челюсти — будто захлопнулся медвежий капкан с мощной пружиной. Хрустнули кости, нож со звоном прокатился по полу, а челюсти не разжимались. Хаш метнулся вперед черной тенью, закрывшей едва брезжащий из гостиной свет.

— По-моему, его нет слишком долго. — Человек в синем свитере привстал и прошелся перед столом. — Может, он там на суку́ повесился?

— Всего десять минут, — пожал плечами психиатр, глянув на часы.

— Да? Мне показалось — гораздо больше.

— Ну двенадцать.

— А во дворе камер нет?

— Есть. И в доме есть, только там электричество выключено. И к нам сигнал все равно не поступит, запись можно посмотреть только оффлайн.

У волкодавов нет хватки, они рвут свою жертву короткими укусами, и зубы их пострашней, чем у бойцовых пород. Собачье братство? Союз собак против людей? А еще у волкодавов вес… Они ломают волков, как медведи, наваливаясь сверху. Говорят, силуэт волка запечатлен в генетической памяти волкодава; даже тот из них, кто никогда в жизни не видел волка, узнает его в один миг.

Бросок Хаша был точным и смертоносным. Клык вспорол глотку хаски, лапы толкнули вперед безвольное мертвое тело и пригвоздили к полу, переламывая ему позвоночник. И если бы это была не мертвая хаски, живой бы она не осталась.

Если бы это была не мертвая хаски, ее голова не оторвалась бы от тела с такой легкостью… Дымов с секунду смотрел на голову собаки, сжимавшую его руку мертвой — по-настоящему мертвой! — хваткой. В распахнутые глазки, полные холодной ярости. Он почти не ощущал боли — она существовала будто бы отдельно от него, как и страх. Умом понимал, что должно быть больно и страшно, но не чувствовал ни того, ни другого.

А хаски продолжала улыбаться, рука Дымова сделала собачью улыбку только шире.

— Я начинаю думать, что твой хозяин был прав, когда выбрасывал тебя в окно… — усмехнулся Дымов и изо всей силы шарахнул рукой по разделочному столу. Пожалуй, это в самом деле было больно, соскользнувшие с ладони зубы пропороли глубокие борозды — голова прокатилась по мраморной столешнице и с тяжелым стуком упала на пол, в темноту.

В проеме, что вел в гостиную, стояла Хола, обнажившая клыки, и нацелены они были на мертвого мальчика, не давая тому шевельнуться. В тишине что-то часто капало на пол, и Дымов не сразу понял, что это кровь с его руки. Он обмотал ее кухонным полотенцем, которое сдернул с крючка по дороге в гостиную, — ему хотелось побыстрее сделать то, что следовало сделать с самого начала: пройти к черному ходу и дернуть рубильник.

Он думал, что свет избавляет от кошмаров, делает невидимое видимым… Он ошибся. Потому что когда он вернулся к кухне, Хола так и стояла оскалившись, пристально глядя в пустое пространство перед собой. Довольный Хаш сидел посреди кухни и… улыбался. Только ничего странного или страшного в его улыбке не было — нормальная собачья улыбка.

Дымов посмотрел туда, куда уставилась Хола, и сказал:

— Может быть, собаки любят нас сильней, чем родные братья…

Он подошел к волкодаву и присел перед ним на одно колено.

— Спасибо, Хашка… — голос дрогнул почему-то, и Дымов поспешил обнять пса за шею. — Прости, что я плохо о тебе думал. Убить тебя хотел…

Хаш ответил ему горячим и шумным дыханием в ухо, с длинного языка за шиворот упала капля слюны. Но волкодав вдруг спрятал язык и приподнял верхнюю губу, повернув морду туда, куда в темноте упала голова мертвой хаски. И тогда Дымов понял, что́ было не так в ее улыбке: собаки улыбаются с высунутым языком.

А еще говорят, что силуэт лайки очень похож на волчий силуэт…

Рваная рана на руке не исчезла от того, что зажегся свет. Дымов облил ее зеленкой и перевязал — в кухне была хорошая аптечка. И дал себе слово, что в восемь утра пойдет в поликлинику, сделает прививки. Но какие прививки нужны в случае укуса мертвой собаки, он не мог даже предположить и решил сказать врачу, будто собака перед этим грызла падаль.

Кровь, накапавшая на пол, не пропала тоже — пришлось протереть пол. Дымов не стал выключать рубильник, просто погасил свет, выходя из большого дома. Волкодавы шли рядом с ним, Хаш время от времени оглядывался и огрызался, а Хола крутила головой по сторонам, словно высматривала опасность.

И, конечно, Дымов вынес им пачку сосисок, спрятанную в морозилке. И, конечно, они слопали сосиски с радостью и аппетитом. Но ни Дымов, ни собаки не думали, будто это плата за верность и преодоление страха.

Дымов сел за ноутбук с единственной целью: нужно было сообщить кому-то об опасности, исходящей от smile dog. Модем шустрил, форумы, где обсуждали улыбку хаски, нашлись без труда. Дымов полистал их немного и понял: его сообщение здесь ничего не изменит. Десятки косноязычных подростков рассказывали о выдуманных встречах с хаски, и каждый старался превзойти товарищей, накручивая на свои выдумки несуществующие подробности. Рассказ Дымова смотрелся бы здесь бледно и никого бы не напугал.

Он собирался позвонить хозяевам, предупредить, чтобы не оставляли детей одних. Но представил, как объяснит свое предупреждение, и догадался, что его немедленно уволят. Потому что сумасшедшие охранники не нужны никому.

Рука с каждой минутой болела все сильней, мешала думать, и он выпил еще две таблетки анальгина. Очень хотелось лечь в постель — просто отдохнуть и согреться. И Дымов отложил все предупреждения до утра, когда прояснится в голове, когда о произошедшем можно будет подумать трезво. Когда ветка перестанет стучать по крыше.

Ему снилось, как в темной кухне большого дома обезглавленное собачье тело поднимается на ноги и вслепую, пошатываясь и натыкаясь на углы, идет искать свою голову.

— Ты не видел, что у него с правой рукой? Мне не показалось, что на ней бинт? — спросил человек в синем свитере, глядя на веб-камеру.

— Я не заметил. Но можно в записи как следует посмотреть.

— По-моему, он ложится спать. Ну точно. Согласись, если бы эта картинка в самом деле что-нибудь внушала, он бы так спокойно за ноутом не сидел и так просто спать не завалился.

— Я тоже так считаю, — согласился психиатр.

— А может, он пошел и кого-то загрыз. Как младший Радченко,

— посмеялся человек в свитере.

— Не думаю. Это вполне уравновешенный человек. Скорей всего, психически здоровый. Завтра по сводке проверим, если ты сомневаешься, — психиатр улыбнулся. — Опять же, можно посмотреть записи с камер в доме и во дворе.

— Можно и посмотреть, — зевая, ответил человек в свитере. — Я тоже пойду подремлю часок. Буди меня, если что.

Прежде чем выйти из кабинета, он успел зевнуть еще раза два. Дверь за ним захлопнулась, и психиатр потянулся к мобильному телефону.

На его звонок долго не отвечали, но в конце концов кто-то снял трубку.

— Кирилл? — переспросил психиатр тихо. — Мне нужны ключи от вашей дачи, я подъеду. Прямо сейчас. Надо стереть записи с камер внутри дома, пока их никто не просмотрел. Так велела хаски.

Хаски улыбнулась и удовлетворенно кивнула из темного угла кабинета.