С каждым днем все выгодней становится сокращение срока службы вещей, и это – снежный ком. Конкуренция. Тот, кто не сократит срока службы вещи, рискует через год остаться без покупателей. И можно тысячу раз твердить о поддержании репутации: никакая репутация не увеличит число покупателей в 10 раз, если мышь и клавиатуру можно будет приобретать раз в 5 лет, вместо того чтобы делать это раз в полгода.

И главное: мы с вами не только потребляем одноразовые вещи (производя при этом горы мусора и переводя драгоценную нефть в пластмассы), мы их производим. Каждый человек в мировой экономике занят производством одноразовых вещей. И получает деньги за их производство, чтобы на эти деньги покупать одноразовые вещи. Вот это, с моей точки зрения, страшно. Мы убиваем свою жизнь, мы тратим ее драгоценные часы на то, чтобы бизнес крутился. Чтобы кто-то получал с этого прибыли (и мы тоже – какую-то часть этих прибылей). Человечество могло бы работать в два, в три раза меньше и тратить время на что-то более полезное, нежели изо дня в день делать одно и то же. Например, на освоение космоса. Гы. Разве не мечтает человечество о том, чтобы исчез тяжелый однообразный труд для высвобождения времени для труда творческого?

Бизнес «одноразовых» вещей убивает эту мечту. Мы работаем не для того, чтобы жить, а для того, чтобы процесс не останавливался, производим ради производства и продажи, а не для использования. Потому что для использования можно сделать клавиатуру со сроком службы 7 лет, но для продажи такая уже не подходит. И стоимость этой клавиатуры будет едва ли на 10% выше той, что прослужит месяц. Сравните соотношение «цена – качество».

Как-то раз прочитала в учебнике по маркетингу в качестве примера правильного ведения бизнеса: нож для чистки картофеля делают с ручкой коричневого цвета. Чтобы, случайно оказавшись в картофельных очистках, он был не очень заметен. Тогда вероятность того, что нож будет выброшен вместе с очистками, повышается, а, следовательно, повышаются продажи новых ножей. Дурят нашего брата!

Это тупиковый путь развития экономики. Рано или поздно он приведет к полному коллапсу экономической системы (как всякий снежный ком, будь то инфляция или выстраивание финансовых пирамид). Каждый производитель закладывает в свой товар необходимость регулярных покупок. Отсюда сказки о пользе ежедневного мытья головы и необходимости пластических операций после 40 лет, отсюда добавки в пиво, вызывающие привыкание к определенной марке, отсюда байки о вреде холестерина, модные журналы и призывы звезд менять платья каждый день. Отсюда кредиты, которые с легкостью дают банки. Отсюда бары, куда можно приходить с грудными детьми: мы должны покупать, покупать, покупать. Иначе экономика рухнет. Но мы не думаем о том, что за этим «покупать» стоит «производить, производить, производить». Производить никому ненужные или одноразовые вещи. Оказывать никому ненужные услуги. Как будто людям больше нечем заняться… Подумать страшно, сколько бы мы могли сделать за это время! А ведь мир Полудня не такая утопия, как кажется…

Господа, мы все работаем на тех, кто снимает с этого сливки. Хотим мы этого или не хотим – нас заставляют. Всеми правдами и неправдами. Как с ножом для чистки картофеля.

Фильм Ларисы Шепитько – о предателях. О том, насколько разными они были, какое множество причин приводило человека к предательству. Фильм-исследование предательства. Каждый из героев фильма, кроме Сотникова – или предатель, или готов предать.

Мне кажется неслучайным, что антагониста в обоих фильмах играет Анатолий Солоницын, только в «Проверке» он «красный», а в «Восхождении» — наоборот.

Портнов – самый опасный предатель. Предатель, уже привыкший к своему предательству и оправдавший его перед собой. Он служит немцам не за страх, а за совесть. Он считает себя правым. И все же… Откуда это желание заставить и других стать предателями? Заставить любой ценой: хитростью, уговорами, убеждением, пытками? Так ли нужна ему информация о партизанском отряде? Нет, на следующее утро он уже не помнит об информации, он отказывается от нее. Для него главное доказать, что все вокруг него предатели. Потому что страшно быть предателем одному. Потому что каждый, кто отказывается предать, становится бельмом на глазу, мешает оправдывать самого себя.

«Пал Гаврилыч у нас хором руководил», — говорит Бася. До войны еврейская девочка была его ученицей. Теперь он допрашивает ее и хочет узнать, кто ее прятал. Вся гнусная, чудовищная суть предательства – именно в этом. Можно подводить под него идеологическую базу, но нет такой идеологической базы, которая оправдает эту бесчеловечность, эту низость. Надо быть скотом, чтобы смотреть в глаза своей бывшей ученицы и не краснеть. Жизнь, как бы ни была прекрасна, не стоит того, чтобы платить за нее такую цену. И уж тем более того не стоят политические убеждения, сытный паек и возможность ходить в шляпе.

Старик-староста, работающий и на партизан, и на немцев, тоже предатель. Никто не знает, кого он боится больше, немцев или партизан. Обнимая еврейскую девочку, он хочет – и мы догадываемся об этом, и мы боимся этого – купить свою жизнь, раскрыв немцам ее тайну. И девочка предает своих спасителей, невольно предает, растаяв от доброты старика. Хотя ее не спасет от смерти никакое предательство.

Демчиха, умирая, обрекает на смерть своих детей. И не о собственной жизни она думает, а о том, что станет с ее детьми. Ее предательство можно было бы оправдать. И она готова предать, спасти жизнь любой ценой. Раз Рыбак спасается предательством, она тоже может себе это позволить. Вдвоем это не так страшно. Она уже решается на это: купить жизнь ценой чужой жизни. И не может. В последний миг срабатывает барьер: или жить здесь, среди людей, знающих о твоем предательстве, или умереть. Она до последней секунды не верит, что умрет, но не готова заплатить за жизнь такую цену.

«В эпизодах» — множество халуев, продажных полицаев. Они – фон фильма, они – мразь, о которую можно вытирать ноги. Они не стоят того, чтобы о них говорить всерьез, рассматривать их душевные движения, идеологию, страхи и совесть. Все они веселы, нарочито веселы. И они всегда вместе, это «вместе» оправдывает их в собственных глазах. Раз все вместе, то всё прощается, все позволено.

И, наконец, Рыбак (великолепная роль Владимира Гостюхина). Человек, который любит жизнь. И готов купить ее ценой предательства. Он долго идет к этому, он уже готов предать, но ему мешает Сотников. И Рыбак уговаривает его солгать, притвориться. Потому что одному стать предателем страшно. Другое дело – вместе с кем-то. Это «вместе» позволит сказать: «Я не один такой». Это «вместе» успокоит совесть. Он гадок и жалок, когда перешагивает барьер. Можно ли его оправдать? Можно. Оправдать и вытереть об него ноги. Потому что рядом с ним стоит Сотников, который не испугался и не предал.

Сцена с повешеньем до последнего момента вызывает ощущение фарса, нереальности, настолько она будничная, серая, невзрачная. Словно не о жизни человеческой идет речь, не о ритуале, каким всегда была казнь, а о проходном эпизоде в хозяйственной жизни оккупированной деревни.

И Рыбак – рядом с ними, рядом с теми, с кем должен был умереть. И иногда кажется, что он тоже идет на казнь, что его сейчас повесят вместе со всеми. Он неотличим от них, он – один из них. И только когда они умирают и он остается один, становится ясно, в чем его отличие.

Они умерли – а Рыбак остался жить. И в память о тех, кто умер, но не предал, их нельзя ставить рядом.

Весь ужас того, что он сделал, доходит до него тогда, когда один из холуев говорит, как ловко Рыбак повесил Сотникова. Он не вешал его – думал, что не вешает. Он обнимал чурбачок, на котором стоял Сотников, так, словно припал к его ногам. И совесть Рыбака не может вынести правды. Одна из сильнейших сцен фильма, его кульминация – не сцена с повешеньем на площади, а сцена повешения Рыбака в сортире. Он не мог умереть как человек, он готов сдохнуть как собака. Потому что больше ему ничего не осталось. Он заплатил за жизнь слишком высокую цену, и такая жизнь ему уже не нужна. Но судьба не проявляет к нему милосердия: ему не суждено сдохнуть даже в сортире. Он не мог умереть как человек, он остался с тем, за что так упорно боролся – с жизнью.

Жаль его? Да, жаль. И можно было бы выстроить на его душевных муках целый фильм – «Проверку на дорогах», если бы не было Сотникова, который умер как человек.

Оправдание предательства, попытки спасти и дать шанс тем, кто предал, и уж тем более воздвижение им памятников и создание музеев – оскорбление памяти Сотникова. Тот, кто не сумел умереть как человек, должен сдохнуть как собака. Кого-то это избавит от мук совести, кого-то накажет, а ныне живущих – предостережет. У предателей не должно быть второго шанса. Они упустили свой шанс, они перешагнули барьер, который не смогла преодолеть простая русская женщина, мать четверых детей.

Фильм Германа словно дает разрешение на предательство под давлением обстоятельств непреодолимой силы, словно шепчет на ухо: «Ты не один такой, Рыбак! Не бойся! Тебя пожалеют и простят! Все понятно, все живое стремиться жить, твоя жажда жизни сильней тебя, и в этом нет ничего зазорного!» И недаром расхожей стала фраза «Нас там не было, и не нам их судить».

Фильм Ларисы Шепитько возводит в душе непреодолимый барьер предательства, внутренний запрет предательства. Ужас перед ним, ужас остаться после этого наедине с жизнью и наедине с совестью. Повеситься в сортире – вот все, на что может рассчитывать предатель. Вот все, чего он достоин.

«Проверка на дорогах» опустила начало истории. «Поповское слово» милосердие в этой истории неуместно. Страшна не ложь – ложь можно развенчать. Страшна Германовская часть правды, потому что развенчать ее очень трудно, почти невозможно. Ларисе Шепитько удалось это блестяще. Вечная ей память и низкий поклон за этот фильм.