Основой большинства трансовых состояний является выделение эндорфина, который называют «гормоном радости». Гормоном эндорфин не является, это медиатор нервной системы. По химическому составу близок к морфину и кодеину. Основная его задача – регулирование болевых ощущений. При отсутствии эндорфина в крови человек будет чувствовать боль от любого прикосновения. Пристрастия к алкоголю и особенно к наркотикам снижают способность организма выделять эндорфин, а иногда и полностью убивают (отсюда чудовищные «ломки» наркоманов). Механизм прост: наркотик начинает выполнять функцию эндорфина по обезболиванию, и организм не видит необходимости в выделении собственного наркотика.

Дозы эндорфина, которые выделяет организм, несравнимы с дозами, необходимыми наркоману. И у разных людей способность к выработке эндорфина разная.

Он вырабатывается, в первую очередь, как реакция на боль (средневековые монахи добивались ощущения единения с богом путем самобичевания, например). Кроме того, выделению эндорфина способствует физическая нагрузка (большинство спортсменов и физкультурников являются эндорфино-зависимыми людьми). Ритмы, определенные частоты вызывают выброс эндорфина (на этом основаны шаманские камлания, а так же «массовые помешательства» людей на рок-концертах). Эндорфин выделяется и во время секса, дополняя гамму ощущений удовольствия.

Творчество – это тоже выброс эндорфина в кровь. Это то, что принято называть вдохновением. Я же называю это «писательским трансом», сродни трансу медиума или шамана. Он не столь глубок, конечно, но имеет с ними единую природу.

Когда я писала книгу «Вечный колокол», мне очень хотелось ощутить на себе хотя бы подобие шаманского транса, чтобы описать его как можно более достоверно. Я обратилась к знакомому психиатру – специалисту в этой области – с просьбой ввести меня в гипнотический транс. На что она (это была женщина) сказала, что для подобия шаманского транса нужен не гипноз, а т.н. «управляемая медитация».

Сам по себе опыт был очень интересен. Я была уверена, что пребываю в состоянии обострения своей фантазии, блуждаю в дебрях своего подсознания. При этом я находилась в здравом уме и твердой памяти, ощущала, осознавала и слышала все, что происходит вокруг меня в реальном мире (в отличие от транса гипнотического). А главное – это было как две капли воды похоже на мой «писательский транс»! И по ощущениям, и по «качеству» возникающих перед глазами картин, и по ориентированию в том мире, в котором я оказалась.
Я была бесконечно благодарна психиатру за этот бесценный опыт, расшаркалась, мы выпили шампанского за благополучное завершение нашего эксперимента, и только потом началось самое интересное: выяснилось, что мой проводник в мир моих фантазий видела то же самое, что и я сама. В тех же самых подробностях! В мельчайших подробностях!

Господа, я не верю в телепатию. Я убежденная материалистка. Я могу поговорить на кухне о призраках и написать о навьях, я даже могу допустить существование непознанного. Но байки Карла Юнга о коллективном бессознательном я считала не более чем байками. Однако в транс меня вводили именно по юнговской методике. И психиатр, давно привыкшая быть проводником по этому «коллективному бессознательному», так и не поняла, что меня так взволновало.

А взволновала меня объективность моих фантазий, в то время как я всегда считала их вещью субъективной, не существующей вне меня.

Сколько писателей и поэтов утверждает, что получают свои идеи извне, из космоса? Скольким «кто-то диктует»? Один «Пророк» Пушкина – замечательное тому подтверждение («Исполнись волею моей»).

Если существует нечто объективное в этом мире, именуемое «мировым информационным полем», или «космической мудростью», или «коллективным бессознательным», «или божественным», то писатель – это проводник, который несет миру послание оттуда. В меру своего таланта, в меру преломления этого послания своим мировоззрением.

Процитирую Кинга (уж больно точно его взгляд на творчества ложится на мой):

«…Рассказы и романы — это не сувенирные футболки или деревянные футболисты. Это реликты, остатки неоткрытого ранее существовавшего мира. Дело писателя -с помощью инструментов из своего ящика достать их из земли, повредив как можно меньше. Иногда окаменелость маленькая, просто ракушка. Иногда огромная, тираннозавр-рекс со всеми своими гигантскими ребрами и оскаленными зубами. В любом случае — короткий рассказ или тысячестраничный роман — техника раскопок по сути одна и та же. Как бы вы ни владели этим искусством, как бы огромен ни был ваш опыт, извлечь окаменелость целиком невозможно без каких-то сколов и потерь.»

А вот что пишет Николай Басов: «Вообще-то писательство, тем более ради денег, крутое и профессиональное, – такая штука, когда о том, что пишется, думает как бы не один головной мозг, а всё, что находится в подкорке и даже в спинном мозге, самом древнем нашем образовании, сложившемся около четырехсот миллионов лет назад. То есть мне кажется, что пишешь всем телом, всеми нервами и даже в немалой степени тем, что лежит за пределами тела и памяти, – может быть, памятью и опытом других людей».

Пропуск в этот мир бессознательного – наркотик эндорфин. Так же как для шамана и медиума, для религиозных мистиков, для индийских брахманов: всех, кто бродит в иных мирах. Впрочем, эндорфин — не единственный наркотик, который может сослужить аналогичную службу.  

Но даже если речь идет о работе подсознания, безо всякой мистики, эта работа требует огромной энергии. Очень много об этом написано в книге Николая Басова «Творческое саморазвитие, или Как написать роман».
Когда я закончила писать обязательную сцену в романе «За Калинов мост» (которую, кстати, теперь считаю не очень удачной и сильно затянутой), я плакала от усталости. Как от усталости плачет ребенок, которого вовремя не уложили спать. Я не могла встать и дойти до кухни. Было 12 часов дня, светило майское солнце, а я сидела перед экраном и лила слезы, потому что у меня не было сил. Ни на что.

Роман «Черный цветок» я написала за 1,5 месяца (я писала по 16 часов в сутки). У меня никогда в жизни не было такого долгого и мучительного похмелья, которое наступило после этого. С тех пор, побегав по наркологам и друзьям-психиатрам, изучив кое-что, я ограничила себя по времени: писать не более 4 часов в день. Потому что иначе – загнешься. Басов лишь подтвердил мою догадку:

«А вот настоящее вдохновение – действительно прорыв. Причём качественный, неоспоримый. Например, в такие слои сюжета или в глубины изучаемого предмета, знания о которых за собой даже не подозревал. Словно это и не ты делал, словно твоей рукой водила чужая воля, несравненно более просвещённая, мудрая и свободная.

Впечатление после такого порыва – ужасающее. Истощение после безумной ночи любви – цветочки по сравнению с тем, что наступает после приступа подлинного вдохновения. Похмелье после долговременного запоя – вполне конкретно и не вызывает такой потребности в многодневном восстановлении, как подобное… вдохновение. Пожалуй, следующее сравнение нужно делать с наркотической ломкой, но тут я не спец – не имел, потому что не потребляю».

Он совершенно прав. Ломка, обычная наркотическая ломка, потому что организм, выбросив в кровь лошадиную дозу эндорфина, на некоторое время теряет эту способность. И в то же время привыкает к повышенному его уровню: он требует повышения дозы. Доза, привычная для нормального человека, уже кажется бледной, блеклой: хочется полета, хочется яркости красок, хочется обратно в этот мир, созданный собственным воображением.

И есть существенная разница между настоящим наркоманом и «эндорфиновым наркоманом»: эндорфин не поступает в организм извне, возможности организма по его выбросу не безграничны, их можно только стимулировать. А повышение дозы требуется! Как всякому наркоману! А сил нет.

Многие писатели (и особенно поэты) на определенном этапе творческого пути искали допинг своему вдохновению. Алкоголь и наркотики, чаще всего.

Творчество Стивена Кинга можно четко разделить на 3 этапа. Первый этап – книги, созданные на собственном эндорфине, «Кладбище домашних животных», «Керри». Второй этап – этап алкоголизма, «Томминоккеры». Третий этап – ни собственного эндорфина, ни допинга извне (алкоголизм практически полностью разрушает способность вырабатывать эндорфин в необходимых дозах). Результат: книги добротны, профессиональны, но они «не цепляют», в них нет изюминки, в них не хватает «души». Привожу его в пример, потому что имею достоверную информацию, что называется, из первых рук.

Писательское ремесло, вдохновение – скользкая дорожка, лезвие бритвы, по которому надо идти осторожно, всегда балансируя на грани. Управлять своим вдохновением, своей энергией, держать под контролем свой разум (хотя, некоторая сумасшедшинка писателю не всегда вредит), держать себя в руках и в рамках.

И все же…

Работа над стилем, реклама себя в интернете, отправка книг в издательства – все это только для одной цели: оправдать свою потребность писать. Оправдать свою потребность жить в иллюзии, в мире собственных фантазий, залезать в шкуру других людей. Быть кем угодно, только не самим собой. Нырять с головой в «писательский транс» и больше никогда оттуда не выныривать, бродить по миру коллективного бессознательного (если это действительно оно). Да здравствует безумие!

Я не буду делать выводов. То, о чем я написала – многогранная, мистическая штука. У каждого свой опыт и свой взгляд. Я не осветила и сотой доли того, что думаю, чувствую и знаю.

Наше гуманистическое сознание не в силах примириться со страданием меньшинства для блага большинства. Особенно невинного меньшинства. Потому как «слезинка ребенка». Так почему же мы так легко миримся с «репрессиями» большинства? С тем, что недаром называют «геноцидом собственного народа»?

Советское общество шло по пути уменьшения страданий для большинства, и, надо сказать, добилось на этом поприще огромных успехов. Но какой ценой?

Нынешний общественный строй (как и Западный) идет по пути увеличения удовольствий, и тоже имеет на этом поприще большой успех. Чего-чего, а удовольствий в нашей жизни теперь предостаточно. Но какой ценой?

Любое государство – инструмент подавления. Регулирование взаимоотношений между членами общества не может не предполагать насильственных (в т.ч. законодательных) методов урегулирования конфликтов между членами общества.

Идеального общественного и экономического строя не существует (кроме «мира Полудня», разумеется). Каждый строй предполагает жертвовать чем-то во имя чего-то. В зависимости от того, на какие жертвы готов пойти тот или иной индивид, он и выбирает общественный строй, который его устраивает.

Перед каждым из нас стоит проблема выбора. Можно искренне возмущаться числом жертв сталинских репрессий и не менее искренне полагать сегодняшнее положение дел катастрофой. Только выбор-то надо делать из этих двух зол. Идеала не существует. Его еще не придумали.

Итак, если ваш выбор свобода и колбаса, это: разрушенная экономика уже ставшая ресурсной, это путь роста удовольствий меньшинства за счет увеличения страданий большинства, это «общество потребления», где деньги всегда будут стоять на первом месте, отодвигая в сторону науку, культуру, образование. Это превращение народа в быдло: системой образования, воспитания и поставленных перед народом целей, а ля «американская мечта».

Если ваш выбор сильное государство и уменьшение страданий большинства, это: ходить строем, обсуждать политические вопросы только на кухне, работать на всеобщее благо, а не на свое собственное, в том числе в принудительном порядке, и воевать, когда прикажут, если не ощущаешь зова сердца.

Я выбираю для себя последнее. Я очень свободолюбивый человек, но нынешняя свобода – это «праздник непослушания», разложение, а не созидание. И не только у нас, но и на Западе. Я не хочу жить так, как на Западе. Я хочу, чтобы мои внуки хотели быть космонавтами, врачами, учителями. А не олигархами или их содержанками. И если для этого мне придется отправиться в лагерь или в ссылку – я отправлюсь. Хотя, как показывает опыт моей семьи, где все были искренне лояльны к Советской власти, мне можно этого не опасаться.

ЗЫ. Заметьте, я ничего не сказала о том, что раздутые цифры числа жертв сталинских репрессий – один из инструментов пропаганды. Наш нобелевский лауреат говорил аж о 60 миллионах – это больше двух третей трудоспособного населения России тех времен.

Как-нибудь напишу пост о том, чем западная пропаганда отличалась от советской, и почему Союз был обречен на проигрыш в информационной войне.