Второе зеркало пришлось подтащить поближе, для лучшего эффекта. Свечи поставили на банкетку (долго капая воском на дерматин), а сами сели перед ней на ковер, всматриваясь в освещенную анфиладу, уходившую в бесконечность. И десятки приоткрытых дверей этой анфилады вели в четвертое измерение, в зазеркалье. Не было ничего удивительного в том, что Латышев не только положил руку Кристинке на плечо, но и прижал ее к себе потеснее, отчего сердце забилось тяжело и быстро, будто он долго бежал.

По полу тянулся запах мертвого пса.

— Ну что, пора? — Латышев чуть повернул голову, и губы оказались в самой непосредственной близости от Кристинкиных приоткрытых губ. Он, конечно, уже целовал ее — в кинозале, под индийские песни толстомордого Джимми, — но это было как-то не так, несерьезно, будто в шутку. А тут распахнутые глаза смотрели на него доверчиво и со страхом, плечи дрожали, и правой грудью Кристинка прижималась к боку Латышева безо всякого кокетства, исключительно в поисках защиты. И, взяв ее губы в свои, Латышев едва не поверил, что между ними возможно и большее, чем просто долгий полуночный поцелуй; ему вовсе не хотелось звать пропащего беса — ведь добивался он совсем другого. Но гордость не позволила свести ситуацию к банальному любовному свиданию.

— Пора, — выдохнул он. — Давай три раза вместе: бес пропащий, выходи.

Ничто не дрогнуло в зеркалах, не подул ветер, не потянуло запахом склепа (только дохлой собакой воняло все сильней), не скрипнула нарисованная кровью дверь (тысяча дверей). Зато на втором этаже какой-то полуночник вышел из номера, громко щелкнув замком, и чуть не вприпрыжку направился по лестнице вниз. Латышев расслышал зычный зевок и не успел подняться на ноги, как полуночник свернул с площадки на нижний пролет.

— Я так и знал, что просплю, — сонно пробормотал он, и Латышев наконец разглядел, что это тот самый парень в костюме, рассказавший им про пропащего беса. Интересно, он и спит в пиджаке и брюках со стрелками? Черт его дернул проснуться! Латышев едва не зашипел от злости.

— А тебя что, кто-то приглашал? — спросил он сквозь зубы.

— А разве нет? — парень улыбнулся обаятельно и обезоруживающе, подходя к банкетке.

— Ты спугнул пропащего беса… — неуверенно сказала Кристинка, но от Латышева не отстранилась.

— Я? Пропащего беса? — парнишка засмеялся. — Да ладно вам, вы что, поверили в эту чушь? Я же пошутил.

— А сам тогда зачем приперся? — Латышев с трудом сдерживался, чтобы не дать ему по зубам. Парень не ответил, натолкнувшись взглядом на дохлого пса.

— У… Как все серьезно… — протянул он и потрогал тельце носком безупречно вычищенного ботинка. — Действительно, мертвая черная собака.

— А ну катись отсюда… — прошипел Латышев, краснея и собираясь подняться.

— Да ладно, не злись. Я ведь не к вам вовсе спускался, я и думать забыл об этой шутке. Я трепался просто. А сейчас с ночного самолета сюда едет большой человек из одного со мной ведомства, и я должен встретить его машину. А тут… Комсомольцы на службе у темных сил, оккультизм в умах советской молодежи… — парень кашлянул. — Чего доброго, начнут таскать, искать самиздат под подушкой да выспрашивать, какой идеологический диверсант эти книжки распространяет…

Латышев сразу вспомнил «Мастера и Маргариту», которую до сих пор не вернул Наташке, перечитывая и смакуя понравившиеся эпизоды. И лежала книга именно под подушкой. Физрук, конечно, сволочь, но это не повод выставлять его идеологическим диверсантом…

— И… что теперь делать? — спросила Кристинка, приоткрыв рот.

— Что-что? Убрать тут надо все по-быстрому, — усмехнулся парень. — Да не бойтесь, минут пять-десять еще есть.

Он щелкнул выключателем, и под потолком не торопясь вспыхнули лампы дневного света. Латышев зажмурился, а парень глянул на зеркало и присвистнул:

— Да, ребята, это за пять минут и не отмоешь, все равно разводы останутся… Давайте так: вы зеркало в порядок приводите, а я все остальное на место поставлю.

При свете он уже не казался таким юным, как представлялось Латышеву, — лет тридцати он был примерно, а не шестнадцати. И возиться с зеркалом действительно пришлось долго: бурые ручейки текли по стеклу на пол, а мочить тряпку приходилось на втором этаже, в номере странного парня. И парня ли?

— Парафин от обивки потом отдерем, — тот задвинул банкетку на место, к фикусам. — Главное, чтобы на ковре следов не осталось.

Кристинка уже вытирала зеркало скомканной туалетной бумагой, и Латышев замер перед черной собакой — надо и ее куда-то деть.

— Что, не хочется? — усмехнулся парень. — Лучше ковер почисти и пол протри, а я в мусорный бак это отнесу.

Он без трепета поднял мертвое тело за загривок и опустил в разложенную на полу наволочку.

Латышев глянул на ковер: кровь, накапавшая с порезанного пальца, запеклась темными пятнышками, но мокрая тряпка размазала ее легко — на красном ковре с черно-желтым орнаментом по краям остались только грязные пятна. Но ведь это не криминал…

Парень вернулся запыхавшись и выдохнул с порога:

— Едут.

Латышев поднял голову и увидел блеснувший невдалеке свет фар. Обидно стало до слез: столько усилий — и все напрасно. Ни Кристинки, ни пропащего беса с его неразменным рублем… Он был уверен, что Кристинка пойдет в свой номер, и потащился к выходу, но она догнала его, взяла за руку и сказала, будто это само собой разумелось:

— Ну пойдем тогда на море, что ли…

И глянула на парня в костюме сверху вниз.

Прямо на море пойти не получилось: черная «Волга» подъехала совсем близко, а попасть на глаза ее пассажиру было бы глупо. Они пробежали до угла по газону, под жидким прикрытием розовых кустов, и остановились, переводя дыхание. Кристинка стояла очень близко, касаясь Латышева плечом: разгоряченная, чуть запыхавшаяся. Может, еще не все потеряно? Латышев выглянул из-за угла: парень в костюме держал распахнутой заднюю дверь, из которой вылезал «большой человек» — толстый и неповоротливый. И шофер вышел из машины, разминая ноги.

И тут Латышеву подумалось, что именно эта черная «Волга» сбила черного пса у хозяйственного магазина… Стало холодно в животе, и показалось, что в руках «большого человека» мелькнуло что-то белое, тут же исчезнувшее в машине…

— Слушай, где здесь мусорные баки? — спросил он у Кристинки шепотом.

— Зачем тебе?

— Надо.

— Понятья не имею, — она фыркнула. — Наверное, около кухни.

— Сбегаем?

Кристинка недовольно повела плечом, но не отказалась.

И глупо, глупо было откидывать грязные жестяные крышки в поисках белой наволочки с мертвым черным псом внутри, но Латышев все равно открыл все четыре — и, конечно, никакой наволочки там не нашел… Неужели его попросту обвели вокруг пальца? Украли черную собаку и ничего не дали взамен?

Пресловутый внутренний голос в голове произнес: «Ты сам-то понял, что придумал? Дохлого пса у него украли! Ха-ха три раза!»

Волшебная ночь, сказочная ночь… Чудесный парк, дивное море… Латышев сначала не мог понять, что изменилось вокруг, пока Кристинка не сказала:

— Цикады поют, как соловьи. Здо́рово, правда?

Он поцеловал ее в мокрый соленый висок и провел рукой по нагой груди.

Наташка пила чай на кухне, когда Латышев наконец проснулся и выполз с лоджии.

— Ну что, приходил к тебе пропащий бес? — спросила она. Не смеялась, нет — на полном серьезе интересовалась.

— Приезжал. Но неразменного рубля не дал, — усмехнулся Латышев. А потом вдруг взял и выложил ей всю правду (только о Кристинке, конечно, умолчал). И как по мусорным бакам лазил, и как видел наволочку, исчезнувшую в машине. И свои подозрения о странном парне в костюме выложил тоже.

Поверила! И снова переживала, не было ли на собаке белых пятен! Латышев, посмеиваясь про себя, не стал ее разубеждать и шепнул по секрету, что не совсем в этом уверен — ведь неразменного рубля он так и не получил.

А на море (ласковом и тихом на рассвете) между тем поднялась нешуточная волна. Потому Наташка и сидела дома — купаться уже не разрешали, хотя это было лишь самое начало шторма. Шторм сильно расстроил планы Латышева: он собирался встретиться с Кристинкой на камнях, а при сильной волне там делать было нечего. Впрочем, сидеть на пляже и не купаться он не собирался — глупое, напрасное времяпрепровождение. Мелькнула мысль сходить на Аю-Даг, поискать храм богини Девы, но по жаре… Однако когда он вышел из дома, небо потихоньку затягивала тонкая дымка облаков. Прохлады это не принесло — от асфальта шел жар ничуть не меньший, чем от солнца.

Кристинка благоразумно не полезла через мыс на камни, Латышев нашел ее на набережной «Айвазовского». Волны поднимались так высоко, что на волнорезы было уже не выйти, и она стояла у самого берега, опираясь на ограждение. Красиво стояла: в радуге брызг, повернув лицо к морю, босиком, и платье ее развевал ветер.

— Я думала, ты вообще не придешь… — она оглянулась мельком и посмотрела не обиженно даже — с горечью.

— Я ждал тебя на камнях, — он подошел к ней сзади и обнял за плечи.

— Я похожа на идиотку? Если ты придурок, это не значит, что все такие.

— Не так уж там и страшно. — Латышев видел прошлый шторм на камнях, недели две назад. Мокро, конечно, но не опасно. Почти.

— Ладно. Живи. — Она повернула голову и еле заметно улыбнулась. Латышев поцеловал ее — легким «дневным» поцелуем. Особенно сильная волна с грохотом окатила обоих с головы до ног — он нашел это романтичным.

— Мой брат приехал утром, — Кристинка снова повернулась к морю. — Он ездил в Душанбе. Кстати, ищет помощника.

— Для чего?

— Продать что-то надо, я не знаю точно, да мне и неинтересно. Или у тебя все еще месячник культурного обслуживания?

— Да нет, я могу, если надо. Это я так, Дэнису…

Между помощником и рабом на плантации — огромная разница. А денег заработать было бы неплохо.

— Только ты учти, мой брат — серьезный человек. — Кристинка скосила глаза. — И деньги у него серьезные. Твои шутки дурацкие с ним не пройдут.

— Какие такие шутки? — Латышев сделал невозмутимое лицо. Серьезные деньги — это еще лучше. Неожиданно в голову пришла мысль: заработать бы сотни две-три и сказать маме, чтобы увольнялась из «Айвазовского». Физрук бы утерся, и вообще… И была бы она снова учительница, а не посудомойка.

Может, пропащий бес вместо неразменного рубля послал ему удачу? Ведь еще вчера никакого брата не было и в помине, как и перспектив заработать хоть копейку.

В удачу Латышев поверил окончательно, когда встретился с этим братом — на набережной «Крыма», под навесом летнего кафе, потому что шел дождь. Брат был старше Кристинки лет на десять, одет в «фирму» с головы до ног, курил «Данхил», а на пальце носил золотой перстень-печатку. Его звали Олег.

В кафе набилось много людей, укрывшихся от дождя, поэтому пришлось отойти к перилам. Пол немного выступал над пляжем, и внизу тоже прятались незадачливые отдыхающие. Латышев едва не столкнулся взглядом с Наташкой, бежавшей под этот узкий навес — он нарочно отвел глаза, чтобы не пришлось с ней здороваться: на Кристинкиного брата хотелось произвести впечатление, а знакомство с Наташкой этому никак не способствовало.

— Я сестренке своей доверяю, — Олег пил импортное пиво не из банки, а из маленькой стеклянной бутылки (такого Латышев ни разу в жизни не видел и старался получше рассмотреть наклейку). — Так что можешь не сомневаться, договоримся. Если, конечно, ты согласен со мной работать.

Он еще спрашивал! Как выяснилось, и делать-то ничего особенного не требовалось, только доехать до Симферополя, встретить поезд, забрать у проводника сумку и отвезти в Ялту. И вот за эту ерунду Олег платил ни много ни мало — сто рублей! Латышеву стоило определенных усилий не выдать волнения и радости (а хотелось сплясать на столе). Понятно было, конечно, что из Средней Азии Олегу послали не фрукты, но ста рублей вполне хватило, чтобы Латышев не спрашивал, что именно повезет в Ялту. Чем это, собственно, хуже, чем клеить «экспортные» этикетки на «Массандру»?

И закончился разговор неожиданно (Латышев не смог определиться, хорошо или плохо).

— Приходи через часок на пляж «Айвазовского», на шашлыки. Моя маман желает с тобой познакомиться, — Олег хлопнул его по плечу. — Я понимаю, глупости это, но маман старомодна, она хочет знать, с кем встречается ее дочь.

Если бы его позвала Кристинка, если бы не сто рублей за один день непыльной работы, Латышев бы предложение отклонил. А тут… Неловко было отказываться. И с Олегом хотелось сойтись поближе. И встретить Дэниса в такой компании хотелось тоже.

Латышев мчался домой бегом не потому, что боялся опоздать, а скорей от волнения. После дождя посвежело, если не сказать — похолодало. Ветер дул с моря, и даже на Партенитской слышался грохот волн.

Дома никого не было — ни физрука, ни мамы, ни Наташки. Даже старушка-хозяйка куда-то ушла. Латышев вывалил на пол содержимое чемодана, нашел серый пусер, которым гордился, и новую рубаху под него. Джинсы у него были одни, и их он тщательно вычистил в ванной, как и кроссовки с трилистником (не какие-нибудь московские, а самые настоящие, за которые отдал триста пятьдесят рублей). Не ходить же в такую погоду в резиновых шлепанцах!

Он долго думал, брать ли с собой «Мальборо» (в чемодане лежали последние две пачки), но потом решил не позориться перед Олегом: не Виталик, понимает разницу. Однако трешку все же из заначки вытащил и перед тем, как идти в «Айвазовское», спустился на Солнечную — в магазине за лишний рубль несовершеннолетнему с радостью продали массандровский мускат.

Родители Кристинки оказались на удивление приветливыми и приятными людьми. Отец сразу похвалил вино и спросил, где такое можно купить (немало Латышева поразив), а «маман», против ожидания, не разглядывала его скептически, а мило ворковала о двух своих бульдогах, брошенных в Москве на попечение подруги. Латышев слушал вежливо и чувствовал себя неловко, пока Кристинка не утащила его за камни, к мангалу, над которым колдовали Олег с другом.

Ветер помаленьку стихал, небо прояснялось, и облака за каменным медведем окрасились в багровые тона заката, только море все так же зло билось в берег, отчего говорить приходилось громче обычного. Впрочем, Латышев предпочитал помалкивать. Не они одни устраивали пикник на пляже — со всех сторон уже тянуло дымком и жареным мясом. Выпив же сухого вина, которым Олег сбрызгивал шашлыки, Латышев почувствовал себя намного лучше. И Кристинка от вина тоже осмелела и перестала недовольно оглядываться на родителей.

В общем, вечер шел своим чередом — с байками, анекдотами (содержание которых тщательно выверялось ввиду присутствия родителей), шутками и долгими рассказами Кристинкиного отца о молодости и службе в армии. Олег перемигивался с Латышевым и изредка намекал отцу, что тот чересчур многословен. Разве что немного раздражал друг Олега, Макс, — замашками напоминал Дэниса и заигрывал с Кристинкой. Впрочем, она на него внимания не обращала.

Все было бы хорошо, если бы на пляже не появилась Наташка! И хотя солнце давно ушло за горы, сумерки еще не наступили, поэтому Латышев разглядел ее издалека. Он, конечно, надеялся, что она пройдет мимо, но надежда оказалась напрасной — Наташка разыскивала на пляже именно его. А он стоял у мангала, держа Кристинку за талию, и спрятаться ему было некуда.

— Саня, мне надо с тобой поговорить, — твердо (и громко) сказала Наташка, подойдя едва ли не вплотную.

— Что это за чучело? — поинтересовалась Кристинка с едкой улыбочкой.

А та и вправду была похожа на чучело: в невообразимой вязаной кофте с вытянутыми полами, красном ситцевом платье с желтыми цветочками и в сандалиях на босу ногу. Да еще и с мокрыми, взлохмаченными волосами.

— Кристина, ты ведешь себя отвратительно, — не преминул заметить ее отец.

— Как хочу, так и веду. Саня, что ей здесь надо?

— Не видишь, — усмехнулся Латышев, — ей надо со мной поговорить.

— Ты с ней знаком??? — Кристинка картинно выкатила глаза.

— Я его сестра, — с вызовом ответила Наташка.

Этого только не хватало! Ладно Кристинка — ей даже полезно немного поревновать, хотя ревновать, в сущности, не к чему. Но что подумает Олег? Что подумают его родители? Если у Латышева такая сестра, то что у него за семейка?

— Никакая она мне не сестра, — он сплюнул, хотя обычно такого не делал — не верблюд. Но иначе не удалось бы достоверно изобразить равнодушия и непринужденности.

У Наташки загорелись щеки, по-кошачьи вспыхнули глаза и задрожал подбородок — от возмущения, конечно, а не от слез.

— Ах так? — она перевела дух. — Не сестра?

— Конечно не сестра, — флегматично повторил Латышев.

— Значит, и ты мне не брат!

Она долго возилась с кожаным ремешком для часов (и пауза неприлично затягивалась, красивого театрального жеста не получалось), а потом смешно, неловко размахнулась и швырнула часы на острые камни, прикрывавшие мангал от ветра. Между прочим, часы Латышеву подарил отец…

Латышев не долго думал, как за это отомстить: сгреб в кулак серебряную цепочку, висевшую на шее, и, рванув посильней, тут же отправил в мутную пену набежавшей волны. Получилось легко, красиво и бесстрастно.

Наташка, сузив глаза, гордо развернулась и пошла прочь, но через несколько шагов остановилась и выкрикнула, отчаянно, чуть ли не со слезами на глазах:

— Это потому что пропащий бес забрал твою душу!

Ну не дура ли? Кристинка расхохоталась, и Латышев тоже скроил высокомерную усмешку. И дальше все пошло бы своим чередом, но Наташка снова остановилась и крикнула:

— Учти, я все знаю! И про сумку знаю, которую тебе вот этот (она вульгарно показала пальцем на Олега) велел в Ялту за сто рублей отвезти! Я все слышала!

Олег глянул на Латышева так, что тому захотелось немедленно умереть. Это потом он рассудил, что его вины здесь нет: кто угодно мог подслушать, в кафе народу было — яблоку некуда упасть. И снизу, на пляже, люди тоже стояли. Но в первый миг Латышев очень хотел догнать Наташку и придушить.

— Олег, какую сумку? — неожиданно серьезно и строго спросил его отец. — Отвечай мне быстро, о какой сумке речь!

— Пап, да ты что? — Олег рассмеялся. — Девочка меня с кем-то перепутала.

— Она на самом деле перепутала, — быстро нашелся Латышев. — Это нашему соседу должны из Ялты передать сумку с вином, он попросил меня встретить автобус и отдать за вино сто рублей. Наш сосед тоже джинсовый костюм носит, вот она и перепутала.