Он только потом прикинул, сколько же вина должно быть в сумке — на сто-то рублей! Но никто не заметил этой оплошности, а взгляд Олега в сторону Латышева стал немного помягче.

— Так она сестра тебе или не сестра? — насмешливо спросила Кристинка.

— Это дочка физрука, — проворчал Латышев, чтобы хоть немного поднять Наташку в ее глазах.

— Не может быть, — озадаченно сказала Кристинка и замолчала.

— Смотри, — ее отец подозрительно посмотрел на Олега и покачал головой, — если узна́ю, что ты за старое взялся, — пальцем не шевельну. Сам будешь выпутываться, как хочешь.

— Да пап, ерунда это, — Олег улыбнулся примирительно. — Тебе теперь во всем будет уголовщина мерещиться?

— И кто ж такой физрук, что ты так смутилась? — насмешливо спросил Макс у Кристинки, окончательно разрядив обстановку.

— Виктор Семенович, инструктор ЛФК, — скривив лицо, ответила она. — И я вовсе не смущалась. Он нас в теннис учит играть. И в волейбол.

— Да, Виктор Семенович — очень порядочный мужчина, — включилась в разговор ее мама. — И это хорошо, что дети здесь не слоняются без дела, а занимаются физкультурой.

Она пустилась в рассуждения о вреде спорта и пользе физкультуры и говорила так долго, что Макс совсем заскучал и незаметно, бочком, покинул компанию.

Латышев вернулся домой часов в десять и не успел поздороваться с мамой, как в комнату к ним без стука зашел физрук.

— Саня, у тебя что-то случилось? — начал он с порога.

Латышев опешил и не нашелся что ответить — просто помотал головой.

— Посмотри, — физрук протянул ему клочок бумаги.

На заляпанном обрывке бумаги в клеточку было написано: «Папка, сегодня меня не жди. Мне надо спасти Саню. Твоя дочь Ната». Латышев поморщился — детский садик, как есть детский садик!

— Ну? — набычился физрук.

— Что «ну»? Я понятия не имею, что в голове у вашей дочки!

— И где ее искать?

— Время детское еще, может, она в кино пошла, — проворчал Латышев, собираясь уйти на лоджию.

— Ты прекрасно знаешь, что ни в какое кино она не пошла, — устало и грустно сказал физрук. И плечи у него вдруг опустились.

— Ну а я-то причем? У меня все нормально! Понятно? — рыкнул Латышев, не снимая кроссовок протопал на лоджию и хлопнул дверью, пока мама тоже не начала к нему приставать.

Но там его ждала вторая половинка заляпанной бумажки в клеточку: «Я найду пропащего беса и заставлю его вернуть твою душу». Латышев заскрипел зубами: ну какая же она дура! Дура, дура, дура! Он скомкал листочек и сунул его в карман, проходя через комнату к выходу.

— Саня! Ты куда? — мама не успела подняться из-за стола, когда он открыл дверь в прихожую.

Он и сам не знал, куда направляется, а главное — зачем.

— Куда пошел-то? — крикнул ему вслед физрук.

— Пойду вашу дочку из кино встречу, — проворчал Латышев и добавил сквозь зубы: — Тоже мне Герда!

И виноватым он себя вовсе не чувствовал — сама напросилась! Нашла время, когда разговаривать… Нашла что говорить! А если из-за ее трепа Олег больше не захочет иметь с ним дела? Может, Олег уже передумал, но не смог сказать об этом при родителях? Дура, дура, дура! Найти ее и придушить!

Но злость на Наташку почему-то не избавляла от странной тревоги. И найти ее очень хотелось. Конечно, не ради спокойствия физрука, а… просто найти. Ну что она, в самом деле, по ночам шляется? Пропащего беса ищет… Мало гопников во Фрунзенском? Глупое, конечно, было оправдание — позавчера она из кино вернулась гораздо позже. Но лучшего Латышев найти не сумел.

А внутренний голос и вовсе повел себя непонятно, противно шипя: «Люди гибнут за металл». Латышев слышал эту фразу исключительно в отношении heavy-metal и не мог взять в толк, с чего она вдруг появилась в голове.

Только оказавшись на Партенитской улице и остановившись на повороте к Фрунзенскому шоссе, Латышев понял, куда пойдет и у кого спросит, где сейчас Наташка.

На небе высыпали звезды, умытые дневным дождем. Сегодня оплавленный асфальт не перебивал запахов южных цветов и зелени, и из «Крыма» доносились звуки «Синей песни» — в разгаре была советская дискотека с идеологически выверенным репертуаром. Всю дорогу до первого корпуса Латышев чувствовал тоску и страх, для которых не находил никакого повода.

Парень в сером костюме, казалось, ждал Латышева, потому что нисколько не удивился его приходу, а выключил телевизор и указал глазами на кресло.

— Где Наташка? — спросил Латышев без обиняков.

— Зачем тебе Наташка? — парень широко улыбнулся. — У тебя получше девушка есть. Да ты садись, садись, раз зашел.

— Она была здесь?

— Ну и была. И что теперь?

Рассказала она про сумку или нет? Если рассказала, Олег точно работать с Латышевым не станет.

В ванной шумела вода — парень в сером костюме был в номере не один. Хороший ему достался номер, трехкомнатный, с холодильником и телевизором. Полулюкс.

— Что ты ей наговорил? — Латышев все же сел в предложенное кресло.

— То же, что скажу тебе. Никакой души пропащий бес у тебя не забирал. Потому что ты не смог убить собаку. Убил бы собаку — был бы совсем другой разговор.

— Но… — Латышев смешался: он не ожидал такой откровенности. — Но ведь что-то он мне все-таки дал…

— Дал. За честно нарисованную на зеркале дверь пропащий бес исполнил одно твое нехитрое желание. Думаю, ты должен быть доволен — девочка тебе досталась что надо!

— Да я бы и без него… Да она бы и без пропащего беса…

— Кто же теперь может точно сказать? — глаза парня смеялись.

— Я думал, он дал мне… удачу… — Латышев вопросительно глянул на парня в костюме.

— Удачу? Ха-ха три раза! За такую удачу мало дохлой черной собаки, это стоит дороже… Минимум — убитая девственница.

Зловеще это прозвучало. Так зловеще, что Латышев почувствовал, как кровь отливает от лица и по телу волной бежит озноб. После этих слов он не сомневался, что этот парень знает о сумке, но вспомнил вовсе не об этом. А о том, как думал придушить Наташку. Ведь думал, думал!

— Издеваешься? — спросил он чуть дрогнувшим голосом.

— Разумеется, — парень стал вдруг серьезным. — Но легкие деньги всегда стоят дорого.

Легкие деньги… Знает, конечно о сумке уже знает…

В ванной перестала шуметь вода и послышалась возня.

— Что, за них надо обязательно продать душу? — спросил Латышев, неуверенно усмехаясь.

— Душу? Никто не заберет твою душу, пока ты сам ее не отдашь. А отдашь ты ее незаметно, без клятв и кровавых подписей. И будешь плясать вокруг пьедестала золотого тельца вместе со всеми, и возносить ему хвалу, и приносить ему жертвы, и думать, что он — оправдание всему: и лжи, и подлости, и убийству. — Парень помолчал, а потом продекламировал, вскинув руку: — «И людская кровь рекой по клинку течет булата!»

И хотя жест этот был нарочито театральным, глаза парня полыхнули вдруг злым, холодным огнем, и хитринка, прятавшаяся на дне его взгляда, исчезла, а Латышева снова передернуло — от необъяснимого, иррационального страха. Но тут дверь из ванной распахнулась, и в комнату шагнул невысокий толстый человек — тот, что вчера приехал на черной «Волге». Только теперь он был в махровом халате и босиком.

— Генка, что ты ребенку голову дуришь, а? — спросил он ворчливо, но беззлобно.

— Я на курорте. Считай, что я так развлекаюсь, — парень хитро улыбнулся, оглянувшись на своего соседа.

— Ты в первую очередь на работе, а потом уже на курорте. Не слушай его, мальчик. Он городит чушь. Никаких пропащих бесов в природе не существует, душа — это абстракция, которая не продается, не покупается и не может быть украдена или отдана. А Генка — просто шутник.

— Я говорю со школьником на понятном ему языке, — парень хитро изогнул губы, и неясно было, сдерживает он смех или негодование. И Латышев подумал вдруг, что ему не тридцать лет, а гораздо больше…

Захотелось уйти. Срочно уйти, убежать — как будто он куда-то спешил. Нет, не спешил — опаздывал.

— Ох, сдается мне, ты сам этот язык только что придумал… И никому, кроме тебя самого, он непонятен. И не засиживайся тут, у тебе дел невпроворот.

— Дела подождут, — тот махнул рукой и повернулся к Латышеву: — Кстати, меня зовут не Генка, а Геннадий Иванович.

Латышев же с приоткрытым ртом уставился на толстяка: ему вдруг показалось, что глаза у того разного цвета. Но толстяк уже повернулся к нему спиной, прошел в соседнюю комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

— А Наташка твоя по поселку рыщет, ищет черную собаку. Хочет выкупить у пропащего беса твою душу. Я ей сказал, что собаку убивать не обязательно, сойдет и живая… — «Геннадий Иванович» расхохотался.

— Зачем ты над ней издеваешься? — вспылил Латышев неожиданно для себя.

— Да как же над вами не издеваться? Говорил ей: нет никакого пропащего беса, никто не забирал душу у Сани Латышева, — не верила. А сказал, что нужна черная собака, — поверила тут же!

И тут Латышев вспомнил, что не говорил Наташке, где живет парень в сером костюме. Значит, она не могла сама к нему прийти.

— А… как она тебя нашла?

— А как ты меня нашел? Так же и она. Меня всегда находят, если я этого хочу. Рисовать двери на зеркалах для этого необязательно.

И тогда Латышев робко задал вертевшийся на языке вопрос:

— А ты — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо?..

— О как загнул… — протянул «Геннадий Иванович». — Я за свою жизнь не встретил ни одного человека, который хочет зла. Однако это не мешает людям его совершать. Разве хочет зла наивный старшеклассник, клеящий экспортные этикетки на «Массандру»? Он просто денег хочет, а вовсе не зла.

— И много зла в этих этикетках? — неуверенно осклабился Латышев.

— Нет, не много. Просто обман и надувательство. Статья сто восемьдесят семь — мошенничество и сто пятьдесят четыре — спекуляция.

Он и про «Мастера» под подушкой знал… Откуда? Про «Массандру»-то откуда? Ведь это год назад было… Наташка могла про сумку и не рассказывать — этот Гена и без нее все знал. Если… если он в самом деле… как Азазелло, то и говорить ничего не нужно.

В соседней комнате раздались скорые тяжелые шаги, дверь приоткрылась и толстяк проворчал:

— Кончай треп. А про девочку и черную собаку я с тобой потом поговорю.

Латышев едва оглянулся, как дверь закрылась снова, и глаз толстяка он рассмотреть не успел.

«Геннадий Иванович» слов своего начальника будто и не заметил. И в зрачках его снова на миг вспыхнул зловещий огонь.

— Все предопределено заранее, Саня Латышев… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… Легкие деньги, убитая девственница. Все предопределено.

Латышев похолодел, хотя в другой раз посмеялся бы над мистификацией.

— Все это полная ерунда… — выговорил он, только чтобы успокоить самого себя.

Но Гена улыбнулся вдруг, рассеивая наваждение:

— Ладно. Иди домой, мне в самом деле пора.

Только тревога от его улыбки не прошла… Латышев поднялся, понимая, что больше ничего ему тут не скажут, но на пороге «Геннадий Иванович» его окликнул:

— Слышь, Саня Латышев… Ты только дома ее жди, ладно? Искать не ходи.

И голос у него при этом был добрый и просительный, а не хитрый и глумливый. Да Латышев искать ее и не собирался! Впрочем, как и ждать.

Он спустился по лестнице быстро, перескакивая через ступеньку — ему хотелось убежать как можно скорей. Избавится от холодка, гулявшего между лопаток. Может, этот страх и был необъяснимым, но вовсе не иррациональным. Что-то свербело внутри, неясное еще чувство вины… И, конечно, надо было рассказать Олегу о том, что «Геннадий Иванович» знает о сумке. Можно не приплетать никаких сказок — Наташка рассказала, и все тут… И, конечно, Латышев был ни в чем не виноват — почему это он должен отвечать за Наташкину глупость? Да и Олег тоже хорош: нашел, где говорить о делах — при всем честном народе. Но прийти к Олегу и прямо все рассказать? Нет, это представлялось Латышеву совершенно невозможным. Особенно если он вспоминал взгляд Олега на пляже, когда Наташка заявила о сумке во всеуслышание.

Он хотел бежать еще быстрей, но вдруг остановился между двух зеркал в вестибюле: ему почудилось, что нарисованная и смытая со стекла дверь приоткрывается бесшумно и…

Убитая девственница! Если такое простое поручение стоит столько же, сколько мама получает в месяц, то что в ней, в этой сумке? За такую удачу мало черной собаки… Кто позволит Наташке кричать об этом на каждом углу?

Латышев обмер и медленно, на не гнувшихся ногах добрался до выхода из корпуса. Все предопределено? Так же, как была предопределена смерть черной собаки? Он ведь думал, думал Наташку придушить! Пусть несерьезно… Собаку он тоже собирался задушить, и то, что он передумал, ее от смерти не спасло.

Но Олег? Он же не бандит. Он совершенно не похож на бандита. Не может быть, чтобы… Нет, не может, не может! Все это полная ерунда!

А друг Олега ушел с пляжа через несколько минут после Наташкиных слов… Зачем?

Входная дверь показалась неимоверно тяжелой, Латышев вышел на улицу и остановился — дыхание перехватило, не хватало воздуха, будто он только что вынырнул из-под воды.

В голове мелькнула спасительная мысль: а зачем Наташку убивать, если она обо всем уже рассказала? Ведь это теперь бессмысленно… Но пресловутый внутренний голос ехидно заметил: «А кто, интересно, знает о том, что она все рассказала? У нее на лбу это не написано».

Люди гибнут за металл?

Наверное, Олег далеко не главный в этом деле… А начальник «Геннадия Ивановича» приехал чуть ли не одновременно с появлением Олега. И, понятно, не для того, чтобы подслушивать политические анекдоты на вечеринках подростков…

Надо сообщить Олегу. Это по-честному, и Наташке ничто угрожать не будет. Латышев попытался подобрать слова, которые скажет Олегу, но запнулся тут же: а как Наташка догадалась рассказать об этом именно Гене? «Меня всегда находят, если я этого хочу» — неубедительно. Глупо. Не рассказывать же о черной собаке и толстяке с разными глазами. Глупо. И вообще… Это невозможно! Невозможно посмотреть в глаза Олегу! Зачем нужно было переться к этому Гене? Зачем откровенничать? Понятно, что с Латышевым после этого Олег работать не захочет, никогда…

Латышев опустился на ступеньки у входа, обхватив голову руками. Да и шут бы с ней, с этой работой у Олега… Дураку ясно, что за сумкой после этого ехать нельзя. Не этого Латышев боялся — он боялся глупо выглядеть в глазах Олега. В глазах Кристинки. Черт его понес с этому Гене!

Вот уж точно, черт понес… «Меня всегда находят, если я этого хочу». Все предопределено. Латышеву захотелось вернуться, спросить у Гены, что делать, как изменить предопределенность… Не может быть, чтобы ничего нельзя было изменить!

Он уже собирался встать и подняться обратно на второй этаж, но тут в глаза ему ударил свет фар: к корпусу подъезжала та самая черная «Волга», Латышев узнал водителя… И одновременно с этим распахнулась дверь и по ступенькам вниз сбежал «Геннадий Иванович» в неизменном сером костюме.

Латышев думал, он пройдет мимо, но Гена оглянулся и сказал укоризненно:

— Я же сказал тебе идти домой. Чего ты тут сидишь?

— Погоди, — Латышев поднялся. — Не может быть, чтобы все было предопределено. Что-то же можно сделать?

Гена вздохнул, нарочито приподняв и опустив плечи:

— Иди домой немедленно. Я пошутил. Я тебя разыгрывал. Неужели непонятно?

Врет. Однозначно врет!

— А зачем тогда ты сбил черную собаку? — спросил Латышев, уверенный, что его вопрос выведет «Геннадия Ивановича» на чистую воду.

— Я не сбивал никакой черной собаки. Мне некогда. Мы бы тебя подвезли, но едем в другую сторону, уж извини.

— А куда ты ее дел?

— Кого?

— Дохлую собаку! Ты ее своему начальнику отдал, я видел, видел!

— Слушай, Саня Латышев… Вряд ли товарищ полковник оценил бы такую тонкую шутку, как презент в виде вонючего дохлого пса. Ха-ха три раза…

Конечно, глупо это. И, конечно, он теперь будет все отрицать!

— Ладно. Я понял, — Латышев прокатил по скулам желваки. — Только два слова: что делать?

— Извечный вопрос русской интеллигенции… Я отвечу: идти домой. Но на твоем месте я бы подумал над другим извечным вопросом: кто виноват?

— Да пошел ты! — сквозь зубы прошипел Латышев.

— Пошел, — усмехнулся Гена и направился к черной «Волге».

Латышев от отчаянья сжал кулаки и бросился назад, в корпус.

Пусть это будет глупо. Пусть Олег посчитает его дураком. Пусть. Но промолчать подло и по отношению к Олегу, и… Вдруг это изменит предопределенность?

Кристинкин номер был на пятом этаже, но воспользоваться лифтом Латышев не догадался. Взлетел по лестнице через ступеньку, запыхался, вспотел — боялся растерять решимость. И только перед дверью в номер замер с поднятым кулаком — испугался постучать.

«Тварь ли я дрожащая?» — снова мелькнуло в голове. Постучать в дверь было значительно трудней, чем задушить шелудивую собаку. Он перебирал в голове слова, которые скажет Олегу, и не мог найти нужных, правильных. Которые не выставят его дураком и предателем…

Наверное, не было таких слов. Латышев постоял перед дверью с минуту, и, повернувшись спиной к стене, опустился на корточки, сжимая руками виски. Все предопределено! Даже то, что он не постучит в дверь…

И надо же было такому случиться, чтобы в именно в эту минуту в коридор вышел Дэнис! Да не один, а с тремя товарищами! Похоже, они были выпивши.

— Ты опять здесь? — осклабился Дэнис — и снова он смотрел на Латышева сверху вниз!

— Давай, зови охрану, — проворчал Латышев равнодушно.

— А зачем нам охрана? Мы и сами тебя отсюда вышвырнем. Правда, ребята?