Основой большинства трансовых состояний является выделение эндорфина, который называют «гормоном радости». Гормоном эндорфин не является, это медиатор нервной системы. По химическому составу близок к морфину и кодеину. Основная его задача – регулирование болевых ощущений. При отсутствии эндорфина в крови человек будет чувствовать боль от любого прикосновения. Пристрастия к алкоголю и особенно к наркотикам снижают способность организма выделять эндорфин, а иногда и полностью убивают (отсюда чудовищные «ломки» наркоманов). Механизм прост: наркотик начинает выполнять функцию эндорфина по обезболиванию, и организм не видит необходимости в выделении собственного наркотика.

Дозы эндорфина, которые выделяет организм, несравнимы с дозами, необходимыми наркоману. И у разных людей способность к выработке эндорфина разная.

Он вырабатывается, в первую очередь, как реакция на боль (средневековые монахи добивались ощущения единения с богом путем самобичевания, например). Кроме того, выделению эндорфина способствует физическая нагрузка (большинство спортсменов и физкультурников являются эндорфино-зависимыми людьми). Ритмы, определенные частоты вызывают выброс эндорфина (на этом основаны шаманские камлания, а так же «массовые помешательства» людей на рок-концертах). Эндорфин выделяется и во время секса, дополняя гамму ощущений удовольствия.

Творчество – это тоже выброс эндорфина в кровь. Это то, что принято называть вдохновением. Я же называю это «писательским трансом», сродни трансу медиума или шамана. Он не столь глубок, конечно, но имеет с ними единую природу.

Когда я писала книгу «Вечный колокол», мне очень хотелось ощутить на себе хотя бы подобие шаманского транса, чтобы описать его как можно более достоверно. Я обратилась к знакомому психиатру – специалисту в этой области – с просьбой ввести меня в гипнотический транс. На что она (это была женщина) сказала, что для подобия шаманского транса нужен не гипноз, а т.н. «управляемая медитация».

Сам по себе опыт был очень интересен. Я была уверена, что пребываю в состоянии обострения своей фантазии, блуждаю в дебрях своего подсознания. При этом я находилась в здравом уме и твердой памяти, ощущала, осознавала и слышала все, что происходит вокруг меня в реальном мире (в отличие от транса гипнотического). А главное – это было как две капли воды похоже на мой «писательский транс»! И по ощущениям, и по «качеству» возникающих перед глазами картин, и по ориентированию в том мире, в котором я оказалась.
Я была бесконечно благодарна психиатру за этот бесценный опыт, расшаркалась, мы выпили шампанского за благополучное завершение нашего эксперимента, и только потом началось самое интересное: выяснилось, что мой проводник в мир моих фантазий видела то же самое, что и я сама. В тех же самых подробностях! В мельчайших подробностях!

Господа, я не верю в телепатию. Я убежденная материалистка. Я могу поговорить на кухне о призраках и написать о навьях, я даже могу допустить существование непознанного. Но байки Карла Юнга о коллективном бессознательном я считала не более чем байками. Однако в транс меня вводили именно по юнговской методике. И психиатр, давно привыкшая быть проводником по этому «коллективному бессознательному», так и не поняла, что меня так взволновало.

А взволновала меня объективность моих фантазий, в то время как я всегда считала их вещью субъективной, не существующей вне меня.

Сколько писателей и поэтов утверждает, что получают свои идеи извне, из космоса? Скольким «кто-то диктует»? Один «Пророк» Пушкина – замечательное тому подтверждение («Исполнись волею моей»).

Если существует нечто объективное в этом мире, именуемое «мировым информационным полем», или «космической мудростью», или «коллективным бессознательным», «или божественным», то писатель – это проводник, который несет миру послание оттуда. В меру своего таланта, в меру преломления этого послания своим мировоззрением.

Процитирую Кинга (уж больно точно его взгляд на творчества ложится на мой):

«…Рассказы и романы — это не сувенирные футболки или деревянные футболисты. Это реликты, остатки неоткрытого ранее существовавшего мира. Дело писателя -с помощью инструментов из своего ящика достать их из земли, повредив как можно меньше. Иногда окаменелость маленькая, просто ракушка. Иногда огромная, тираннозавр-рекс со всеми своими гигантскими ребрами и оскаленными зубами. В любом случае — короткий рассказ или тысячестраничный роман — техника раскопок по сути одна и та же. Как бы вы ни владели этим искусством, как бы огромен ни был ваш опыт, извлечь окаменелость целиком невозможно без каких-то сколов и потерь.»

А вот что пишет Николай Басов: «Вообще-то писательство, тем более ради денег, крутое и профессиональное, – такая штука, когда о том, что пишется, думает как бы не один головной мозг, а всё, что находится в подкорке и даже в спинном мозге, самом древнем нашем образовании, сложившемся около четырехсот миллионов лет назад. То есть мне кажется, что пишешь всем телом, всеми нервами и даже в немалой степени тем, что лежит за пределами тела и памяти, – может быть, памятью и опытом других людей».

Пропуск в этот мир бессознательного – наркотик эндорфин. Так же как для шамана и медиума, для религиозных мистиков, для индийских брахманов: всех, кто бродит в иных мирах. Впрочем, эндорфин — не единственный наркотик, который может сослужить аналогичную службу.  

Но даже если речь идет о работе подсознания, безо всякой мистики, эта работа требует огромной энергии. Очень много об этом написано в книге Николая Басова «Творческое саморазвитие, или Как написать роман».
Когда я закончила писать обязательную сцену в романе «За Калинов мост» (которую, кстати, теперь считаю не очень удачной и сильно затянутой), я плакала от усталости. Как от усталости плачет ребенок, которого вовремя не уложили спать. Я не могла встать и дойти до кухни. Было 12 часов дня, светило майское солнце, а я сидела перед экраном и лила слезы, потому что у меня не было сил. Ни на что.

Роман «Черный цветок» я написала за 1,5 месяца (я писала по 16 часов в сутки). У меня никогда в жизни не было такого долгого и мучительного похмелья, которое наступило после этого. С тех пор, побегав по наркологам и друзьям-психиатрам, изучив кое-что, я ограничила себя по времени: писать не более 4 часов в день. Потому что иначе – загнешься. Басов лишь подтвердил мою догадку:

«А вот настоящее вдохновение – действительно прорыв. Причём качественный, неоспоримый. Например, в такие слои сюжета или в глубины изучаемого предмета, знания о которых за собой даже не подозревал. Словно это и не ты делал, словно твоей рукой водила чужая воля, несравненно более просвещённая, мудрая и свободная.

Впечатление после такого порыва – ужасающее. Истощение после безумной ночи любви – цветочки по сравнению с тем, что наступает после приступа подлинного вдохновения. Похмелье после долговременного запоя – вполне конкретно и не вызывает такой потребности в многодневном восстановлении, как подобное… вдохновение. Пожалуй, следующее сравнение нужно делать с наркотической ломкой, но тут я не спец – не имел, потому что не потребляю».

Он совершенно прав. Ломка, обычная наркотическая ломка, потому что организм, выбросив в кровь лошадиную дозу эндорфина, на некоторое время теряет эту способность. И в то же время привыкает к повышенному его уровню: он требует повышения дозы. Доза, привычная для нормального человека, уже кажется бледной, блеклой: хочется полета, хочется яркости красок, хочется обратно в этот мир, созданный собственным воображением.

И есть существенная разница между настоящим наркоманом и «эндорфиновым наркоманом»: эндорфин не поступает в организм извне, возможности организма по его выбросу не безграничны, их можно только стимулировать. А повышение дозы требуется! Как всякому наркоману! А сил нет.

Многие писатели (и особенно поэты) на определенном этапе творческого пути искали допинг своему вдохновению. Алкоголь и наркотики, чаще всего.

Творчество Стивена Кинга можно четко разделить на 3 этапа. Первый этап – книги, созданные на собственном эндорфине, «Кладбище домашних животных», «Керри». Второй этап – этап алкоголизма, «Томминоккеры». Третий этап – ни собственного эндорфина, ни допинга извне (алкоголизм практически полностью разрушает способность вырабатывать эндорфин в необходимых дозах). Результат: книги добротны, профессиональны, но они «не цепляют», в них нет изюминки, в них не хватает «души». Привожу его в пример, потому что имею достоверную информацию, что называется, из первых рук.

Писательское ремесло, вдохновение – скользкая дорожка, лезвие бритвы, по которому надо идти осторожно, всегда балансируя на грани. Управлять своим вдохновением, своей энергией, держать под контролем свой разум (хотя, некоторая сумасшедшинка писателю не всегда вредит), держать себя в руках и в рамках.

И все же…

Работа над стилем, реклама себя в интернете, отправка книг в издательства – все это только для одной цели: оправдать свою потребность писать. Оправдать свою потребность жить в иллюзии, в мире собственных фантазий, залезать в шкуру других людей. Быть кем угодно, только не самим собой. Нырять с головой в «писательский транс» и больше никогда оттуда не выныривать, бродить по миру коллективного бессознательного (если это действительно оно). Да здравствует безумие!

Я не буду делать выводов. То, о чем я написала – многогранная, мистическая штука. У каждого свой опыт и свой взгляд. Я не осветила и сотой доли того, что думаю, чувствую и знаю.

Наше гуманистическое сознание не в силах примириться со страданием меньшинства для блага большинства. Особенно невинного меньшинства. Потому как «слезинка ребенка». Так почему же мы так легко миримся с «репрессиями» большинства? С тем, что недаром называют «геноцидом собственного народа»?

Советское общество шло по пути уменьшения страданий для большинства, и, надо сказать, добилось на этом поприще огромных успехов. Но какой ценой?

Нынешний общественный строй (как и Западный) идет по пути увеличения удовольствий, и тоже имеет на этом поприще большой успех. Чего-чего, а удовольствий в нашей жизни теперь предостаточно. Но какой ценой?

Любое государство – инструмент подавления. Регулирование взаимоотношений между членами общества не может не предполагать насильственных (в т.ч. законодательных) методов урегулирования конфликтов между членами общества.

Идеального общественного и экономического строя не существует (кроме «мира Полудня», разумеется). Каждый строй предполагает жертвовать чем-то во имя чего-то. В зависимости от того, на какие жертвы готов пойти тот или иной индивид, он и выбирает общественный строй, который его устраивает.

Перед каждым из нас стоит проблема выбора. Можно искренне возмущаться числом жертв сталинских репрессий и не менее искренне полагать сегодняшнее положение дел катастрофой. Только выбор-то надо делать из этих двух зол. Идеала не существует. Его еще не придумали.

Итак, если ваш выбор свобода и колбаса, это: разрушенная экономика уже ставшая ресурсной, это путь роста удовольствий меньшинства за счет увеличения страданий большинства, это «общество потребления», где деньги всегда будут стоять на первом месте, отодвигая в сторону науку, культуру, образование. Это превращение народа в быдло: системой образования, воспитания и поставленных перед народом целей, а ля «американская мечта».

Если ваш выбор сильное государство и уменьшение страданий большинства, это: ходить строем, обсуждать политические вопросы только на кухне, работать на всеобщее благо, а не на свое собственное, в том числе в принудительном порядке, и воевать, когда прикажут, если не ощущаешь зова сердца.

Я выбираю для себя последнее. Я очень свободолюбивый человек, но нынешняя свобода – это «праздник непослушания», разложение, а не созидание. И не только у нас, но и на Западе. Я не хочу жить так, как на Западе. Я хочу, чтобы мои внуки хотели быть космонавтами, врачами, учителями. А не олигархами или их содержанками. И если для этого мне придется отправиться в лагерь или в ссылку – я отправлюсь. Хотя, как показывает опыт моей семьи, где все были искренне лояльны к Советской власти, мне можно этого не опасаться.

ЗЫ. Заметьте, я ничего не сказала о том, что раздутые цифры числа жертв сталинских репрессий – один из инструментов пропаганды. Наш нобелевский лауреат говорил аж о 60 миллионах – это больше двух третей трудоспособного населения России тех времен.

Как-нибудь напишу пост о том, чем западная пропаганда отличалась от советской, и почему Союз был обречен на проигрыш в информационной войне.

Я стала присматриваться к коммерческому кино с этой точки зрения и сделала неутешительный для себя вывод: в попытке создать «идеальный сценарий», использовать наработанные Голливудом клише и беспроигрышные с коммерческой точки зрения приемы, создатели фильмов выдают на-гора бездушные шаблоны. Я имею в виду шаблоны эмоциональные. Героям этих шаблонов не хочется сопереживать, потому что вызываемые ими чувства стандартны, истерты, занюханы. Я чувствую себя собакой Павлова, стимул – реакция, стимул — реакция!

Людям от искусства, а тем более коммерсантам от искусства, давно известно, какой стимул нужен для вызова запланированной реакции.

Я не ханжа. Я не люблю интеллектуальную прозу и авторское кино. Я люблю «Белое солнце пустыни» и люблю его за то, что на сороковом его просмотре подпрыгиваю на стуле и кричу: «Верещагин! Уходи с баркаса!» И в сороковой раз верю в чудо, как дитя. Как, чем, каким беспроигрышным приемом авторам фильма удается вызывать этот мощнейший саспенс?
И я скажу: это – сила Искусства. И шаблоны для этой силы – рычаги, не более. Если к рычагу не приложена сила, такого саспенса, как надо, не будет. Будет шаблон саспенса, его жалкое подобие. Вместо удара ногой – дернувшаяся под воздействием молоточка коленка, рефлекс.
Мир искусства, коммерческого искусства, замер в мертвой точке: наработано достаточно, чтобы вышибать деньги из толпы, поэтому все прочие приемы и методы с коммерческой точки зрения рискованны. А значит – должны быть исключены. Пусть «большие художники» резвятся на другой ниве, только не в коммерции.

И толпа платит. Пока платит. Потому что потреблять что-то надо, а больше потреблять нечего. Когда мне говорят, что предложение коммерческого кино и коммерческой литературы продиктовано спросом, я искренне возмущаюсь. Кому, как не коммерсантам, знать, как формируется спрос? Этот спрос создан искусственно, навязан толпе, если хотите. Способов множество.

Мне кажется, далеко не все движения человеческой души можно «оцифровать». Связь между создателем фильма (книги) и его зрителем (читателем) определяется слишком тонкими материями, зачастую имеет некоторый мистический налет, отголосок, неясные ассоциации, подсознательные влечения и отторжения. Голая схема не будет работать, к ней надо приложить то, что называется талантом.

Не забуду предложения одного из продюсеров к фильму «Властелин колец» о том, что вместо Сэма в фильм надо ввести веселую хоббитскую девчонку, зрителю это понравится больше. Есть мнение, что 90% «идеальных сценариев» идет именно по этому пути, выхолащивая из фильмов (да и из книг) искусство и заменяя его коммерчески привлекательными клише.

А теперь – к литературе.

Выдержка из статьи Ларисы Тепляковой по опыту общения с издателями:

«Что же требуют в издательствах от начинающего автора? Опираясь на субъективный опыт, попробую обозначить некоторые тенденции:

1. Добавить больше эротических сцен – почти всегда и везде.

2. Внести перчику – например, сцену группового секса или лесбийской любви. Иногда в лирическую мелодраму, где ни характер героев, ни сюжет не предполагают таких эскапад.

3. Увеличить число персонажей или сократить число персонажей. Приумножить обычно просят количество любовников и случайных знакомых, с которыми у героини произошёл спонтанный секс.

4. Изменить время действия. Вот это требование едва ли не самое сложное. В любом романе события развиваются в какой-то определённой эпохе. Фоном идут политические события, упоминаются бытовые мелочи. А мне уже не раз говорили: «Роман неплохой, но давайте перенесём действие в наше время». Каково? Попробуйте сделать это с любым известным произведением. Что-то обязательно утратится. Но я переносила…

5. Заменить название произведения на более игривое, даже если оно не очень-то согласуется с текстом.

Заигрывают ныне издатели с потенциальным читателем. Приманивают его пикантным заголовком, фривольным оформлением — возбуждают безусловные рефлексы. Откровенная обнажёнка на обложках изданий теперь не редкость. Лично меня такие картинки настораживают. Как-то не приходится ожидать качественной прозы от книги, оформленной а-ля порножурнал. Но маркетологи и специалисты по PR-технологиям другого мнения.»

Маркетологи и специалисты по PR решают, какой должна быть книга! Да могло ли нам такое присниться во сне? Цензура – понятное дело, во все времена она имела место быть, мешала «художникам» творить. Но господа, цензура маркетологов – это страшная вещь!

Да, издатели являются коммерсантами. Но коммерсантами в очень специфической области, в области человеческих душ, человеческих эмоций. Они формируют массовый читательский вкус! И чем они при этом пользуются? Голыми девками на обложках книг? Какого они низкого мнения о своих читателях. Вместо того, чтобы поднимать толпу до собственного уровня, они идут на поводу самых низких инстинктов этой толпы.

Вы думаете, у издателей нет других способов «втюхать» миллиону читателей хорошую книгу? Есть. Только эти способы надо придумывать, над ними надо работать, и работать гораздо тщательней, чем попросту слепить яркую обложку и зазывной заголовок. Они просто идут по пути наименьшего сопротивления, снижая издержки и повышая прибыли. Как и положено коммерсантам.

Толпой, конечно, можно управлять при помощи больших денег, и очень эффективно управлять, но иногда следует пересматривать методы управления. Кого-то еще не заколебали девки на обложках книг, иронические детективы и сказки про эльфов и ручных драконов? Заколеблют. Господа издатели могут в этом не сомневаться. Статистика продаж имеет интересное свойство – ее можно экстраполировать на очень короткий период в будущем. И этот период короче среднего срока издания книги. Гораздо сложней предсказывать долгосрочные тенденции рынка.

А, по моему мнению, они таковы: толпа больше не хочет подчиняться испытанным способам воздействия на ее чувства. Толпа не хочет быть собакой Павлова.

Приведу отрывок из статьи американского журналиста. Предыстория основана на фактах, когда отвергнутые издательствами США книги становились бестселлерами.

«И на все это есть реальный спрос. Теоретически, издатели — это сторожа: они фильтруют литературу таким образом, что только лучшая литература попадает на печатный станок. Но Дженова и Барри и Суарес первоначально были отбракованы, что говорит о том, что в культуре существуют целые сектора, которые традиционная книжная индустрия обработать не в состоянии. Мы можем увидеть в буме издания за свой счет не только технологическую революцию, но также и культурную – аудитория поднимается, чтобы заявить о своих правах на то: она тоже хочет заниматься формированием вкусов — она тоже умеет это».

Информация из той же статьи: при том, что доходы издательств падают (что связывают с экономическим кризисом и ростом электронных изданий), люди в США читают больше и больше (кстати, первые показатели роста за последние 26 лет).

Цитата оттуда же: «Есть, однако, и другое мнение: книгоиздательский бизнес не умирает. Он эволюционирует, и так радикально, что мы с трудом сможем узнать его, когда конец этих процессов будет достигнут. Литература объясняет мир, но также и формируется этим самым миром, и мы сейчас проходим через одну из величайших экономических и технологических трансформаций с – ну да, с начала 18 века». 

Все говорят об эволюции. Но в России эволюция почему-то движется в направлении «как, ничего не вкладывая, содрать с читателя побольше денег?» Для коммерсанта позиция понятная, особенно если он собирается, в случае чего, перекинуть капитал в мясомолочное животноводство.

Еще два года назад ярлык «сетевой автор» было несмываемым клеймом на репутации писателя. А сегодня? На читательских форумах обсуждение сетевых авторов ведется на полном серьезе, но сколько изданных книг встречают (верней провожают) свистом и улюлюканьем? Причем единогласно! Я никого не хочу обидеть, но зачастую это откровенно плохие книги, и их низкое качество бросается в глаза с первой страницы. Так и хочется спросить, как редактор издательства пропустил вот это вот в печать? Ему что, дали взятку? Или решение принимал маркетолог, только вчера пришедший в литературу с оптовых продаж элитных спиртных напитков? При этом у меня нет сомнений в том, что плохие книги продаются. Но продаются они не потому, что на них есть спрос и он превышает спрос на хорошие книги, а потому что продать можно все, что угодно, даже гнилые помидоры. От этого потребность в помидорах свежих никуда не денется.

Меня все время пытаются убедить в том, что издатели – это профессионалы. Не верю! Смотрю на книжный бизнес и не верю! Почему тогда 50% книг идет под нож, а 40% продается по сниженной цене? Заметьте, я как читатель, покупая хорошую книгу, в результате оплачиваю 1-9 плохих, которые никто не захотел покупать. И издательство ценой на хорошую книгу покрыло издержки на издание плохих книг. За мой счет, между прочим. Откуда у читателя возьмется доверие к издательствам, если они не выполняют первейших своих задач: чтобы книга нашла своего читателя? Почему под обложками книг с голыми девками (ни одну из которых я не куплю) прячется качественная проза, а широко разрекламированная критиками пустышка оказывается на самом видном месте в книжном магазине? Где читателю взять объективную информацию о книге, если все отзывы куплены за деньги? Если аннотация не соответствует содержанию? Если обложка не отражает целевой читательской аудитории? И почему так происходит?

Отвечаю: потому что издателю не важно, что будет завтра. Потому что его цель – продать книгу любой ценой, а там – трава не расти. Ну и втюхал он любительнице легких сентиментальных романов социальную прозу, ну отплевалась эта любительница, и что? Деньги-то уже заплачены! Это не бизнес, это базар, где «не обманешь – не продашь».

Ну и выводы из этих многабукоф:

1. Коммерсантам от искусства надо лучше думать о своей аудитории и прислушиваться к ней повнимательней.

2. Деньги сегодня могут не дать денег завтра.

3. Назревает серьезный кризис в индустрии кино и литературы, пора почувствовать разницу между массовой культурой и «кассовой» культурой.

В своих «Шести прогулках в литературных лесах» Умберто Эко довольно глубоко и философски исследует эту проблему.

«Основополагающее правило обращения с литературным текстом заключается в следующем: читатель должен соблюдать негласное соглашение, которое Колридж определил как «воздержание от недоверия». Читатель обязан иметь в виду, что ему рассказывают вымышленную историю, но не должен делать из этого вывод, что писатель лжет. По словам Джона Серля, автор только делает вид, что говорит правду. Мы соблюдаем художественное соглашение и делаем вид, что события, о которых нам повествуют, действительно имели место». 

Итак, к чему же приводит недоверие к автору книги, нежелание принять написанное за правду? Чаще всего к тому, что книга просто не будет прочитана. Нет, до конца читатель дойдет, поплевывая по ходу и занося в блокнотик очередные «ляпы» автора, но то ли он прочтет, что ему хотели показать?

Недавно мне довелось прочитать «рецензию» на фильм Звягинцева «Возвращение», где автор рецензии на полном серьезе приписал режиссеру мировоззрение его героев и обвинил режиссера в том, что его герой неправ. Учитывая, что фильм как раз и предлагает рассмотреть, в чем был неправ герой, рецензия выглядела смешно. Человек, смотревший фильм, не ставил своей целью понять, ЧТО он увидел, он ставил своей целью рассмотреть, КАК режиссер рассказывает историю.

Очень многие читатели сейчас больше времени уделяют тому, КАК рассказана история, а не ЧТО за история им рассказана. А ведь от читателя требуется проделать гораздо большую работу, чем от зрителя фильма, например.

Опять же, цитата из Эко: «Это золотое правило, которым пользуются криптографы и дешифровальщики, а именно, что смысл любого тайного сообщения можно расшифровать, если только у вас есть уверенность, что это действительно сообщение».

Читатель, который не доверяет автору, априори исходит из утверждения, что сообщения нет! Так как же он может его расшифровать? Он может его и не заметить, даже если сообщение лежит на поверхности (в силу особенностей психологии игнорировать то, что хочется проигнорировать). Пример с рецензией на фильм «Возвращение» очень показателен в этом плане. По аналогии, читатель не задается вопросом, почему автор написал так, а не иначе, он заранее уверен: все, что ему не понравилось в книге – это прокол автора, а не его задумка (от поступков главного героя до выбранного стиля изложения).
Наверное тут и стоит перейти к понятиям, которые Эко вводит в своих «Шести прогулках»: образцовый читатель и эмпирический читатель.

Определение эмпирического читателя Эко дает одним абзацем:

«Эмпирический читатель — это вы, я, любой человек, читающий текст. Эмпирические читатели прочитывают текст по-разному, и не существует закона, диктующего им, как именно читать, поэтому они зачастую используют текст как вместилище своих собственных эмоций, зародившихся вне текста или случайно текстом навеянных.»

К определению понятия «образцовый читатель» Эко возвращается в своих лекциях множество раз, поэтому возьму на себя смелость дать немного более развернутую цитату:
«Если вам доводилось в сильном расстройстве смотреть кинокомедию, вы знаете, что наслаждаться ею в такой момент очень трудно. Более того, случись вам через много лет снова посмотреть тот же фильм, вы, возможно, опять не сможете смеяться, потому что каждый эпизод будет напоминанием о грусти, которую вы испытывали при первом просмотре. То есть, будучи эмпирическим зрителем, вы будете «прочитывать» фильм неправильно. Однако «неправильно» относительно чего? Относительно того типа зрителей, на который ориентировался режиссер, — зрителей, готовых улыбаться и следить за развитием сюжета, который лично их никак не затрагивает. Таких зрителей (или читателей книги) я и называю образцовыми — своего рода идеальный тип, в котором автор видит будущего соратника и которого даже пытается создать. Если текст открывается словами «Давным-давно жили-были…», он тем самым дает сигнал, который позволяет мгновенно выбрать образцового читателя — ребенка или как минимум человека, готового поверить в вещи, не укладывающиеся в стандартные рамки здравого смысла».

Несомненно, отдельным вопросом для автора является умение «создать» того самого образцового читателя, но эту тему здесь я рассматривать не буду.

Мне интересно связать эти определения с читательскими отзывами.

Представьте себе человека, посмотревшего кинокомедию в сильном расстройстве, и вздумавшего написать на нее отзыв. Что мы увидим в этом отзыве? Как минимум «Это не смешно». Убийственный отзыв для кинокомедии, задача которой именно рассмешить. Да, он субъективен, и как отзыв имеет право на существование. И тут вопрос только в том, сколько людей назовут ее смешной, а сколько – не смешной.

Но если автор отзыва вздумает сделать из него рецензию, он будет вынужден искать аргументы, почему ему не смешно. Так вот, эти аргументы будут выглядеть жалкими для тех, кто смотрел и смеялся, но, возможно, очень вескими для тех, кто только собирается эту комедию посмотреть.

Рецензия, повторюсь, не просто отзыв, она претендует на какую-то объективность. И вот тут, с моей точки зрения, уровень ее объективности зависит от того, насколько пишущий рецензию близок к образцовому читателю, насколько он может отделить в себе читателя эмпирического и читателя образцового.

Представьте себе отзыв на «Колобка» от человека, желающего увидеть в нем трагедию Шекспира. Получится смешно, не правда ли? И речь не только об интеллектуальном уровне произведения и читателя. Представьте себе отзыв человека на произведение Кафки, который желал увидеть в нем «Войну и мир». Или на произведение Улицкой от читателя женских детективов. Как только за критику берется необразцовый читатель, получается полная ерунда. И чем дальше читатель отстоит от образцового, тем менее его рецензия объективна.

Речь идет не о целевой аудитории книги, не о вкусах и предпочтениях читателя, не о жанровой принадлежности книги, а о том, насколько читатель готов стать «образцовым» для этой, конкретной книги! Я с восторгом могу зачитываться сказками Бажова, но это не значит, что мне противно «Преступление и наказание». Это значит, что в тот миг, когда я открываю книгу Бажова – я совсем другой человек, совсем другой читатель с другими критериями отношения к выдумке, к стилю, к глубине прорисовки героев и т.д.

Если к автору доверия нет, ему еще надо попыхтеть, чтобы разбудить во мне образцового читателя. Но! Есть ряд авторов, которые не ставят перед собой такую цель, и, наверное, правильно делают. Есть варианты, когда издательство попросту «подставило» автора (представьте себе книгу Белянина, изданную в академичном темно-коричневом переплете под кожу с золотистой закладкой внутри или книгу Улицкой в глянцевой обложке с полуобнаженной красоткой на самом видном месте).

А есть ряд авторов, которые приложили все усилия для того, чтобы разбудить образцового читателя (и сделали это мастерски), но не были услышаны читателем. Из-за недоверия. Из-за того, что читатель не захотел услышать.

И появляются претензии к авторам в духе: «Всем известно, что волки не могут говорить, какого черта автор вешает нам на уши лапшу? И что за идиотское имя для девочки: Красная Шапочка? Вывод: читать только придуркам с разжижением мозгов!»

Рассмотрим пресловутую Донцову, на которую льет помои каждый, кому не лень. Попробуйте посмотреть на ее книги с точки зрения образцового читателя, а не литературного критика, и вы увидите, что для своего образцового читателя она сделала ровно то, что должна была сделать: развлечь, рассмешить, местами выбить слезу и проч.

Я не призываю читать Донцову. Я призываю критиковать ее с позиции образцового читателя. Если от ее книги «блондинке» не смешно, то это недостаток книги, а если не смешно профессору-литературоведу, то на него Донцова и не рассчитывала. Если ее детективный сюжет полон противоречий и нестыковок – это недостаток книги, а если в нем нет второго дна, то никто второго дна от детектива и не требует. Смешно критиковать лопату за то, что ею трудно забивать гвозди, а молоток за то, что им неудобно копать землю. (При этом в данном случае я не рассматриваю влияния ее книг на общество – это не имеет к литературной критике ни малейшего отношения).

Границы разумного доверия к автору субъективны и размыты, и, конечно, эту тему можно разворачивать очень широко (и Эко в своих «Прогулках» как раз и старается это сделать). Отличный пример: почему читатели «Трех мушкетеров» до сих пор молча хавают улицу Сервандони, и никогда не простили бы Дюма улицу Бонапарта?

Но я бы взглянула на это и под другим углом – готовность принять определенные условности, которые автор накладывает на сюжет. В кино есть понятие «МакГаффин» (если не ошибаюсь, термин введен Хичкоком).

Хичкок говорил: «Бессмысленно пробовать постичь природу МакГаффина логическим путем, она неподвластна логике. Значение имеет лишь одно: чтобы планы, документы или тайны в фильме казались для персонажей необыкновенно важными. А для меня, рассказчика, они никакого интереса не представляют. … когда я впервые начинаю работать с тем или иным сценаристом, он становится прямо-таки одержимым МакГаффином. И хотя я не устаю повторять, что все это абсолютно неважно, он прилежно выдвигает проект за проектом с тем, чтобы все досконально разобъяснить».

Имеет ли какое-нибудь значение для истории про Гамлета, каким путем умертвили его отца? Ровно никакого! И никому не приходит в голову обвинить Шекспира в недостоверности. Почему? Да потому что «Гамлет» не станет ни лучше и ни хуже от того, знали в средневековой Европе такие способы умерщвления людей или не знали.

Если автор посчитал какую-то деталь для книги неважной, может быть, он был прав? Ведь именно автор решает, о чем он пишет книгу. Он решает, какой выбрать стиль, на чем остановиться, а что пропустить, и где обойтись условностью, не имеющей отношения к сюжету. А «рецензенты» переносят свои представления «эмпирического читателя» на то, как по ИХ мнению должна выглядеть ЭТА книга.

Я не призываю отказаться от критического мышления или воздержаться от написания отрицательных отзывов. Ни в коем случае! Но мне кажется, что доверие к автору – что-то сродни презумпции невиновности. И это не в защиту несчастных авторов, которых никто не понимает. Это – в защиту читателей, которым будет гораздо интересней читать, разыскивая в книге авторские сообщения, а не авторские проколы.

ЗЫ. Все это, разумеется, не касается различий в литературных вкусах и интеллектуальном уровне читателей. 

Никто, наверное, не отрицает существования т.н. «намоленных икон», не только христиане. Когда люди обращают к вещи свои лучшие помыслы и светлые мысли, вещь собирает их вокруг себя, а рано или поздно начинает отдавать. То же самое относится и к словам, и к символам.

Представьте себе, что происходило с эгрегором символа свастики (а каждый символ имеет определенный эгрегор, если хотя бы небольшая группа людей воспринимает его как символ). Имея какой-то определенный положительный заряд (немного ослабевший за последнее тысячелетие, но все еще довольно сильный), этот символ попадает в руки Гитлера, человека, развязавшего 2-ю мировую войну. Да, Гитлер сделал это не напрасно, солнечный символ на самом деле давал силу его движению. Но что произошло потом? А потом сотни миллионов людей обратили на этот символ огромные энергии ненависти. Люди умирали, и проклинали этот символ, потому что ассоциировали его с врагом. Кто-нибудь сомневается в способности умирающего человека поколебать равновесие мира? Кто-нибудь сомневается в способности матери, потерявшей сына, своей ненавистью изменить эгрегор символа? И каждый человек, испытывающий ненависть к фашизму, будь то современник Гитлера или мой ровесник, который смотрит фильм о войне, добавлял свою каплю ненависти к эгрегору символа свастики.

Представьте себе, какой черной аурой сейчас окружен некогда светлый солярный символ! Сотни миллионов людей, их них 40 миллионов погибших, не оставили от его света ни единой капли. Символ свастики сегодня уже не символ солнца, как бы нам ни хотелось к нему вернуться. Для большинства людей, населяющих планету, это символ жестокости, разрушения и массовых убийств – символ немецкого фашизма.

Ну, а теперь о материальном.

Слова и символы имеют свойства действовать на человека не на сознательном, а на подсознательном уровне. Начнем со слов (которые тоже суть символы).

Посмотрите, как меняется ваше отношение к понятию «бизнесмен», если перевести его на русский язык: «делец». Из солидного толстяка в цилиндре он сразу превращается в тощего прохвоста. За каждым словом в языке у человека закреплены ассоциации, и выбить их из головы очень трудно, практически невозможно. Вот поэтому нас окружают рэкетиры (а не вымогатели), киллеры (а не убийцы), коммерсанты (а не спекулянты) и проч. Потому что мы не можем уважать спекулянта, а платить деньги коммерсанту вроде как и не зазорно.
При употреблении слова «кощунство» даже у меня, хорошо знающей, кто такие кощуны, не возникает ассоциации с поющим былинником, а, преимущественно, с циничным осквернением святынь. Я думаю, у остальных – то же самое. Что же говорить о людях, далеких от подобных знаний?

Посмотрите, как действуют профессиональные манипуляторы общественным сознанием, имеющие в своем распоряжении деньги и СМИ. Они не пытаются выбить из подсознания людей значение слов, они заменяют их новыми, не имеющими негативных ассоциаций. Потому что они профессионалы, а не упрямые юнцы, желающие эпатировать общество.

Давайте смотреть на мир и на окружающих людей реально. У 99,5% населения нашей страны символ свастики связан с фашизмом, с Великой Отечественной Войной, с врагом в этой войне, а не с солнцем. И связан не на сознательном, а давно уже на подсознательном уровне. Даже если язычники завтра купят первый канал ТВ, они не смогут этого изменить. Потому что знание всегда слабей подсознания. Тогда зачем так упрямо бравировать этим? Вы ничего не добьетесь, кроме отторжения, обвинений в фашизме и плевков в свою сторону! Да, люди, возможно, ошибаются. Но они будут продолжать ошибаться! До конца дней своих! Должно смениться не одно поколение, прежде чем фашизм (и его символ) будет забыт.

В психиатрии есть такое понятие – разделяемая реальность. Человек, который выпадает из разделяемой реальности (неважно, истинна она или ложна) считается не вполне нормальным. Так какого черта язычники пытаются жить в реальности неразделенной? Посмотрите вокруг! Какая свастика? Зачем, объясните? Что, в язычестве нет других символов?

Иногда мне кажется, что это провокация. Нет способа надежней, чем оттолкнуть от язычества нормальных людей, живущих в разделяемой реальности, чем бравировать одиозной свастикой.

Про себя могу сказать — я не желаю иметь ничего общего с этим символом, не желаю иметь друзей с этим символом на аватарах, не желаю вступать в сообщества, использующие этот символ. Потому что он меня пятнает. И прямо, и косвенно. Я не хочу объяснять большинству нормальных и вменяемых людей, что это символ солнца, а Гитлер к нему просто примазался. Я не хочу никому доказывать, что я не имею ничего общего с фашизмом и среди моих друзей фашистов нет. Потому что я – нормальный человек, живущий в реальном мире. И я принимаю этот мир таким, какой он есть, могу его изменять, а главное, понимаю, что я могу изменить, а что изменить не в моих силах.

Претензий к христианству у меня много. И к вере, и к церкви. В букваре, по которому я училась читать, было написано: «Мы не рабы». А еще в школе я изучала мысль: «Человек – это звучит гордо». Но начну я не с осуждаемой христианством гордыни.

Самым порочным в христианстве я считаю идею загробного воздаяния. Эта идея о высшей справедливости после смерти позволяет человеку мириться с существующим укладом жизни, снимает с него ответственность за то, что вокруг него происходит. Мне не хочется углубляться в психологические дебри, но 9 из 10 человек, с которыми я говорила об этом, не готовы психологически признать, что после смерти зло будет наказано. Я думаю, зло наказано не будет. Это нелогично. Христианство дает слабому человеку убежище от ответственности, надежду, которая позволяет ему спокойно спать, когда вокруг творится несправедливость (с его точки зрения).

Христианство освобождает человека от рассуждений, давая четкие инструкции без права их осмысления. То есть, осмыслять можно, но только с одной целью – прийти к выводу об их правильности и необходимости исполнения. Христианство освобождает совесть человека от бремени принятия решений, четко разделив понятия добра и зла.

Люди смотрят на добро и зло с точки зрения человеческой морали и пытаются доказать, что добро и зло – внеморальные категории. Отвлекитесь на минутку, и подумайте, что есть добро или зло для жизни на земле? Для света звезд, для роста травы. Для термоядерных реакций, происходящих на другом конце вселенной. Имеют ли для них значение чьи-то преступления или страдания? Мы смотрим на добро и зло с точки зрения человека, и только человека. То, что для человека враждебно, мы называем злом. А что полезно или дружественно – добром. Так если добро и зло – чисто человеческие понятия, при чем тут боги? У них свои враждебные и дружественные сущности, и понятия о добре и зле иные. Или же бог в вашем понимании – это воспитатель в детском саду, который решает за детишек, что такое хорошо и что такое плохо? И, конечно, детишкам не понять, почему хорошо молиться и нехорошо блудить, поэтому надо слушаться воспитателя, он лучше знает.

А теперь представьте человека частью мира. Мира, в котором растет трава и светят звезды. Как перевернется ваше представление о добре и зле, как исказятся эти понятия! Вам нужно будет сначала понять место человека в этом мире, а потом осознать, как тот или иной ваш поступок отзовется на вашей же жизни. В масштабе мира и на долговременном промежутке. Вам придется честно ответить на множество вопросов. Вам придется срубить дерево (совершить убийство в глазах язычника) и застрелить зверя (и это тоже убийство). Вам придется отдать себе отчет в том, что для выживания вам необходимо творить зло. И определить меру зла, которую вы можете себе позволить. И свести это зло к минимуму. Можно отказаться от мяса, но это приведет в конечном итоге к неполноценности ваших детей на генетическом уровне, потому что растительный белок не обеспечивает необходимого для строительства организма аминокислот. Можно отказаться от дров в печи, но тогда вы умрете от холода.

Конечно, послушать воспитателя проще и практичней, чем думать самому. Конечно, проще признать отсутствие души в камне и в дереве, и не считать злом убийство зверя. Но, глядя на себя, как на часть мира, а не только человечества, рано или поздно вы придете к выводу, что зло сегодня оборачивается добром завтра, а то, что сегодня казалось добром, завтра окажется той самой дорогой, которая вымощена благими намереньями и ведет в ад.
Язычество жестче христианства, но оно честней. И нужно иметь смелость, чтобы смотреть правде в глаза и признавать свое право совершать зло, и мерить это зло собственной совестью.

С христианина снята ответственность за зло, которое он причиняет миру – богом. Если он не нарушает заповедей, его совесть спит спокойно, ему не надо мерить свои поступки. Если же он нарушает заповеди, то его ответственность лежит не перед теми, кому он чинит зло, а перед богом. И формальное отпущение грехов, и истинное покаяние очищают его совесть без всякой попытки исправить содеянное. Вот грохнул Раскольников старушку, покаялся, вроде как и чист перед богом. А старушку кто вернет? Никто не вернет старушку, необратимую вещь совершил, подлец, и думает, что молитвой это исправит. Не исправит.

Я не хочу сказать, что язычество – панацея от слабости, и только оно сделает человека смелым и честным. Но христианство убивает в человеке честность и смелость (а так же ряд других качеств, которые я ценю в людях и особенно в мужчинах). Убивает подспудно, на очень глубоком подсознательном уровне. Вряд ли язычник рассуждает, подобно мне, отдавая в жертву за срубленное дерево кусок хлеба. Нет, он впитывает мораль с рождения, в молоком матери. Так же как и христианин впитывает свое.

Изложив первую претензию, можно переходить ко второй: гордость. Самоуважение. Осознание возможности расти и достигать немыслимых высот. Дорасти до богов и подняться еще выше. Что мне скажет на это христианство? Что я – червяк. Что человек должен осознать свою греховную природу, греховную от рождения. Низость свою осознать.

Тому, кто желает осознать свою низость, я могу пожелать только удачи в этом начинании.
А я – тот самый человек, который звучит гордо. И предпочту умереть стоя, чем жить на коленях.

Я уважаю себя. И это позволяет мне уважать других. И тех, кто в чем-то стоит ниже меня, и тех, кто летает неизмеримо выше. Я кланяюсь в пояс своим богам, как родителям.

Основа греховности человека – в его телесной составляющей, утверждает христианство. А я считаю, что телесная, или животная, составляющая ничем не хуже духовной. Например, принцип «не убий» заложен в человека таким же инстинктом, как и во всех остальных зверей, которые не убивают себе подобных (представителей одного с ними вида). И только человек обладает разумом, и давно презрел этот инстинкт.

Чудо появления на земле новой жизни – зачатие – превращено христианством в один из самых тяжких грехов. И способность женщины к зачатью (аналогичное способности Матери-земли) названо порочностью.

На даче, в Вырице, я частенько катаюсь на велосипеде. Представьте себя на моем месте: светит солнце, вокруг поют птицы, за деревьями блещет река, я еду в шортах и футболке, ветер в лицо, развевает волосы. Я еду купаться, войду в прохладную воду, проплыву немного по течению, посмотрю в небо… Так мало летних дней в году, неправда ли? По дороге мне частенько встречаются верующие, идущие в церковь: запакованные в черное, спрятавшие волосы от ветра, в душных платках и длинных юбках. Лица их и помыслы обращены к богу. Им три часа стоять на литургии, в духоте и полутьме. Если бы вы знали, как мне их жаль!!! На что они тратят это чудо – жизнь? Этот изумительный летний день? Вместо того, чтобы любить жизнь, наслаждаться каждой ее минутой, любоваться красотой этого мира, они идут думать о смерти!

Христианство – религия смерти. Все, что происходит с христианином, измеряется одной меркой: что с ним будет, когда он умрет.

Ну а теперь, по пунктам, претензии к церкви. И церковь неотделима от веры, как бы против этого не выступали 9/10 тех, кто называет себя «православными».

1. Христианство – религия управления народами. Все вышесказанное дает церкви в руки потрясающие козыри: превращение людей в покорное стадо, которым удобно управлять.

2. Церковь во все времена стремилась к власти и к деньгам. И православная церковь – не исключение.

3. Церковь – это мракобесие. Это тормоз науки и процесса познания. И сейчас, и сейчас тоже, хотя, казалось бы…

4. Церковь – это обман. Это замалчивание истории, или прямое вранье в пользу церкви.

5. Церковь – это пи-ар, мощный, на государственном уровне. Это манипуляция сознанием миллионов людей. И у этих манипуляций две цели: деньги – сегодня, и управляемый народ – завтра.

Конечно, все свои претензии мне в этот пост не уложить. Я написала об этом три книги: «Одинокий путник», «Учитель» и «Вечный колокол». Читайте!