Атмосфера безысходности конца пятидесятых отражена очень точно, в фильме нет подвигов в нашем понимании этого слова, все, что совершают герои фильма, они делают от отчаянья, от желания выжить.

Мир, в котором люди не живут, а выживают.

А еще — море, сначала прозрачное и спокойное, а потом – пенное, бьющееся о камни. И удивительная песня, слова которой годятся для дешевого кабака и пьяных солдат, вдруг приобретает совсем другой смысл, завораживает, потрясает…

Фильм четко выстроен от первого до последнего кадра, в нем нет ни одного лишнего слова или взгляда, в нем все имеет значение.

Сложнейшая, противоречивая линия взаимоотношений отца и сына разворачивается с первых кадров, когда Бен грубо обрывает Дэви, смеющегося над летчиком-новичком. И нам кажется, что детская психика требует более тонкого обращения. Да, Бен не психолог и не педагог, но мир, в котором он живет, научил его жесткости. И именно эта жесткость спасет в конечном итоге и его, и Дэви. На пустынном берегу моря, за десятки миль от людей не будет места жалости и снисходительности.

Да, Бен не всегда справедлив и не всегда сдержан, и вряд ли он задумывается о том, зачем ведет себя с сыном так, а не иначе. Мальчик же ищет отцовской любви, внимания, похвалы, — и не находит. И снова нам кажется, что отец мог бы быть мягче и сердечней, забывая о том, что похвалы обесцениваются, если раздавать их слишком часто и щедро.

Но истина обнажается тогда, когда над героями нависает смертельная опасность. Когда действовать надо через «не могу», надрывая последние силы и превосходя возможности этих последних сил. Иначе – смерть. Грубыми окриками заставляя Дэви тащить себя к самолету, Бен спасает не свою жизнь, а жизнь мальчика. И кто знает, нашел бы ребенок в себе столько сил, если бы не безжалостное отцовское «Можешь!»

Преодолев себя, почувствовав себя сильным, Дэви и сам забывает о жалости к себе, и его бравада в ответ на участие Бена – первая победа.

Дэви дорого дается скупая похвала отца. Три долгожданных сыном слова срываются с губ Бена сами собой и имеют волшебную силу: «Молодец, Дэви. Молодец». Когда до земли остается последний дюйм, который решает все. Кто знает, имели бы эти слова такую силу, если бы Бен говорил их каждый день?

И не надо обвинять Кроненберга в том, что он плохо изучил материал – ему это не требовалось. Он показал то, что хотел показать. До слез жалко мистера Мортенсена, над которым потешается все постсоветское пространство: и за кличку «Пень», и за патетические звезды на груди, и за русский язык – он, конечно, умница, и говорил хорошо, но разве русские так говорят?

Попутать отморозков с ворами в законе! Нет, честное слово, я не верю, что Кроненберг столь наивен. Да любой русский школьник знает, что воры в законе делают с теми, кто насилует малолеток! Не выяснить такого существенного факта можно только имея злой умысел!

Это чудовище поет «Очи черные» — одна из отвратительнейших сцен в фильме.

Весь мир рукоплещет: истерия времен охоты на ведьм. Русские свиньи в Лондоне! Они не только отвратительны, но и опасны, хотя, конечно, тоже чувствуют что-то вроде жалости к молоденьким проституткам, хлещущим водку из горла. Заметьте, с какой силой все они, включая героя Мортенсена, ненавидят Родину!

«Небольшая деревенька недалеко от Новокузнецка, мне это место хорошо известно. Определенно неподходящее место, чтобы расти там», — говорит Мортенсен, после чего Уотс решает не отдавать девочку родственникам, а удочеряет ее под восторженные аплодисменты западного зрителя. Это так трогательно, особенно если вспомнить о несчастной вдове из этой деревеньки, потерявшей дочь. Ей, я полагаю, лучше всего повесится, чтобы не гнить «в жуткой нищете».

В общем, ресурсы Сибири принадлежат нам нечестно, тут Кроненберг, я думаю, согласен с Мадлен Олбрайт. Иначе зачем он все это снимал? И если кто-то скажет мне, что русские им изображены правдиво, я плюну тому в лицо. Снова речь идет о полуправде, которую невозможно развенчать. Интересно, если американские войска начнут делить сибирские недра «на весь мир», как они собирались сделать в Ираке, Вигго Мортенсен согласится с этим или снова наденет футболку с надписью «Хватит лить кровь за нефть»?

Общий вывод: Кроненберг – человек загадочный и неглупый. Неужели он настолько нас ненавидит? Или он просто хотел окупить немалые деньги, вложенные в фильм? И тогда нас настолько ненавидит не только он, но и весь западный зритель. Теперь – еще сильней.

Напоследок. Нашумевшая драка в бане: женский взгляд.

Они приходят туда в кожаных куртках времен братков и очень оригинально смотрятся на фоне голых мужиков, я бы сказала – бросаются в глаза издали. У них один нож на двоих – кривой и острый, но очень короткий. Чечены советуют друг другу прикончить Мортенсена. Простите, но это серьезное кино, которое относят к разряду интеллектуальных, или интеллектуалы американского континента привыкли к комиксам настолько, что понимают только так?

Мортенсену хватает времени свернуть шею одному, и только потом второй чечен спохватывается и тоже бежит его гасить. Что он делал до этого – совершенно не понятно, в кадр он не попадает, но и разверстый на полу не валяется. По всей видимости, ждет своей очереди быть убитым. Но он не втыкает нож Мортенсену под лопатку, что было бы логично и удобно, а зачем-то наносит ему хренову тучу поверхностных ножевых ран, несомненно, болезненных, но совершенно неопасных. Кровища, естественно, льется рекой. Благородный герой прикрывается невинным дядечкой, что демонстрирует нам: ничто человеческое благородным героям не чуждо, для спасения собственной жизни хороши любые средства. Девяносто девять благородных героев из ста сделают точно так же, и не надо спорить с режиссером – он так видит русских.

Финал потрясает своей оригинальностью: в тот момент, когда Вигго переползает через поверженного чечена (будто в бане мало места и обползти его никак нельзя), тот внезапно оживает, и рука его полна нечеловеческой силы. Мортенсен хватает коротенький (но очень острый) ножик за лезвие, полностью накрывая его ладонью, и вонзает его кончик (по моим расчетам, длиной примерно в полсантиметра) в глаз врагу. Кровища льется снова, будто клинок проткнул глаз до самого затылка. Чечен издыхает, Мортенсен падает на него без чувств.

Кроненберг – мастер снимать драки. То, что я видела до этого, выглядело, по крайней мере, правдоподобно. Я не знаю, откуда столько восторгов по поводу этой сцены! У меня сложилось впечатление, что она нарочно снята в стиле приколов на тему американских боевиков. Нет, в ней были и достоинства, но их перечислили и без меня. Единственное, что хочется отметить, и то, мимо чего прошли все остальные: голый человек в драке не сексуален, а беззащитен. И это – действительно сильный режиссерский ход.

С каждым днем все выгодней становится сокращение срока службы вещей, и это – снежный ком. Конкуренция. Тот, кто не сократит срока службы вещи, рискует через год остаться без покупателей. И можно тысячу раз твердить о поддержании репутации: никакая репутация не увеличит число покупателей в 10 раз, если мышь и клавиатуру можно будет приобретать раз в 5 лет, вместо того чтобы делать это раз в полгода.

И главное: мы с вами не только потребляем одноразовые вещи (производя при этом горы мусора и переводя драгоценную нефть в пластмассы), мы их производим. Каждый человек в мировой экономике занят производством одноразовых вещей. И получает деньги за их производство, чтобы на эти деньги покупать одноразовые вещи. Вот это, с моей точки зрения, страшно. Мы убиваем свою жизнь, мы тратим ее драгоценные часы на то, чтобы бизнес крутился. Чтобы кто-то получал с этого прибыли (и мы тоже – какую-то часть этих прибылей). Человечество могло бы работать в два, в три раза меньше и тратить время на что-то более полезное, нежели изо дня в день делать одно и то же. Например, на освоение космоса. Гы. Разве не мечтает человечество о том, чтобы исчез тяжелый однообразный труд для высвобождения времени для труда творческого?

Бизнес «одноразовых» вещей убивает эту мечту. Мы работаем не для того, чтобы жить, а для того, чтобы процесс не останавливался, производим ради производства и продажи, а не для использования. Потому что для использования можно сделать клавиатуру со сроком службы 7 лет, но для продажи такая уже не подходит. И стоимость этой клавиатуры будет едва ли на 10% выше той, что прослужит месяц. Сравните соотношение «цена – качество».

Как-то раз прочитала в учебнике по маркетингу в качестве примера правильного ведения бизнеса: нож для чистки картофеля делают с ручкой коричневого цвета. Чтобы, случайно оказавшись в картофельных очистках, он был не очень заметен. Тогда вероятность того, что нож будет выброшен вместе с очистками, повышается, а, следовательно, повышаются продажи новых ножей. Дурят нашего брата!

Это тупиковый путь развития экономики. Рано или поздно он приведет к полному коллапсу экономической системы (как всякий снежный ком, будь то инфляция или выстраивание финансовых пирамид). Каждый производитель закладывает в свой товар необходимость регулярных покупок. Отсюда сказки о пользе ежедневного мытья головы и необходимости пластических операций после 40 лет, отсюда добавки в пиво, вызывающие привыкание к определенной марке, отсюда байки о вреде холестерина, модные журналы и призывы звезд менять платья каждый день. Отсюда кредиты, которые с легкостью дают банки. Отсюда бары, куда можно приходить с грудными детьми: мы должны покупать, покупать, покупать. Иначе экономика рухнет. Но мы не думаем о том, что за этим «покупать» стоит «производить, производить, производить». Производить никому ненужные или одноразовые вещи. Оказывать никому ненужные услуги. Как будто людям больше нечем заняться… Подумать страшно, сколько бы мы могли сделать за это время! А ведь мир Полудня не такая утопия, как кажется…

Господа, мы все работаем на тех, кто снимает с этого сливки. Хотим мы этого или не хотим – нас заставляют. Всеми правдами и неправдами. Как с ножом для чистки картофеля.

Фильм Ларисы Шепитько – о предателях. О том, насколько разными они были, какое множество причин приводило человека к предательству. Фильм-исследование предательства. Каждый из героев фильма, кроме Сотникова – или предатель, или готов предать.

Мне кажется неслучайным, что антагониста в обоих фильмах играет Анатолий Солоницын, только в «Проверке» он «красный», а в «Восхождении» — наоборот.

Портнов – самый опасный предатель. Предатель, уже привыкший к своему предательству и оправдавший его перед собой. Он служит немцам не за страх, а за совесть. Он считает себя правым. И все же… Откуда это желание заставить и других стать предателями? Заставить любой ценой: хитростью, уговорами, убеждением, пытками? Так ли нужна ему информация о партизанском отряде? Нет, на следующее утро он уже не помнит об информации, он отказывается от нее. Для него главное доказать, что все вокруг него предатели. Потому что страшно быть предателем одному. Потому что каждый, кто отказывается предать, становится бельмом на глазу, мешает оправдывать самого себя.

«Пал Гаврилыч у нас хором руководил», — говорит Бася. До войны еврейская девочка была его ученицей. Теперь он допрашивает ее и хочет узнать, кто ее прятал. Вся гнусная, чудовищная суть предательства – именно в этом. Можно подводить под него идеологическую базу, но нет такой идеологической базы, которая оправдает эту бесчеловечность, эту низость. Надо быть скотом, чтобы смотреть в глаза своей бывшей ученицы и не краснеть. Жизнь, как бы ни была прекрасна, не стоит того, чтобы платить за нее такую цену. И уж тем более того не стоят политические убеждения, сытный паек и возможность ходить в шляпе.

Старик-староста, работающий и на партизан, и на немцев, тоже предатель. Никто не знает, кого он боится больше, немцев или партизан. Обнимая еврейскую девочку, он хочет – и мы догадываемся об этом, и мы боимся этого – купить свою жизнь, раскрыв немцам ее тайну. И девочка предает своих спасителей, невольно предает, растаяв от доброты старика. Хотя ее не спасет от смерти никакое предательство.

Демчиха, умирая, обрекает на смерть своих детей. И не о собственной жизни она думает, а о том, что станет с ее детьми. Ее предательство можно было бы оправдать. И она готова предать, спасти жизнь любой ценой. Раз Рыбак спасается предательством, она тоже может себе это позволить. Вдвоем это не так страшно. Она уже решается на это: купить жизнь ценой чужой жизни. И не может. В последний миг срабатывает барьер: или жить здесь, среди людей, знающих о твоем предательстве, или умереть. Она до последней секунды не верит, что умрет, но не готова заплатить за жизнь такую цену.

«В эпизодах» — множество халуев, продажных полицаев. Они – фон фильма, они – мразь, о которую можно вытирать ноги. Они не стоят того, чтобы о них говорить всерьез, рассматривать их душевные движения, идеологию, страхи и совесть. Все они веселы, нарочито веселы. И они всегда вместе, это «вместе» оправдывает их в собственных глазах. Раз все вместе, то всё прощается, все позволено.

И, наконец, Рыбак (великолепная роль Владимира Гостюхина). Человек, который любит жизнь. И готов купить ее ценой предательства. Он долго идет к этому, он уже готов предать, но ему мешает Сотников. И Рыбак уговаривает его солгать, притвориться. Потому что одному стать предателем страшно. Другое дело – вместе с кем-то. Это «вместе» позволит сказать: «Я не один такой». Это «вместе» успокоит совесть. Он гадок и жалок, когда перешагивает барьер. Можно ли его оправдать? Можно. Оправдать и вытереть об него ноги. Потому что рядом с ним стоит Сотников, который не испугался и не предал.

Сцена с повешеньем до последнего момента вызывает ощущение фарса, нереальности, настолько она будничная, серая, невзрачная. Словно не о жизни человеческой идет речь, не о ритуале, каким всегда была казнь, а о проходном эпизоде в хозяйственной жизни оккупированной деревни.

И Рыбак – рядом с ними, рядом с теми, с кем должен был умереть. И иногда кажется, что он тоже идет на казнь, что его сейчас повесят вместе со всеми. Он неотличим от них, он – один из них. И только когда они умирают и он остается один, становится ясно, в чем его отличие.

Они умерли – а Рыбак остался жить. И в память о тех, кто умер, но не предал, их нельзя ставить рядом.

Весь ужас того, что он сделал, доходит до него тогда, когда один из холуев говорит, как ловко Рыбак повесил Сотникова. Он не вешал его – думал, что не вешает. Он обнимал чурбачок, на котором стоял Сотников, так, словно припал к его ногам. И совесть Рыбака не может вынести правды. Одна из сильнейших сцен фильма, его кульминация – не сцена с повешеньем на площади, а сцена повешения Рыбака в сортире. Он не мог умереть как человек, он готов сдохнуть как собака. Потому что больше ему ничего не осталось. Он заплатил за жизнь слишком высокую цену, и такая жизнь ему уже не нужна. Но судьба не проявляет к нему милосердия: ему не суждено сдохнуть даже в сортире. Он не мог умереть как человек, он остался с тем, за что так упорно боролся – с жизнью.

Жаль его? Да, жаль. И можно было бы выстроить на его душевных муках целый фильм – «Проверку на дорогах», если бы не было Сотникова, который умер как человек.

Оправдание предательства, попытки спасти и дать шанс тем, кто предал, и уж тем более воздвижение им памятников и создание музеев – оскорбление памяти Сотникова. Тот, кто не сумел умереть как человек, должен сдохнуть как собака. Кого-то это избавит от мук совести, кого-то накажет, а ныне живущих – предостережет. У предателей не должно быть второго шанса. Они упустили свой шанс, они перешагнули барьер, который не смогла преодолеть простая русская женщина, мать четверых детей.

Фильм Германа словно дает разрешение на предательство под давлением обстоятельств непреодолимой силы, словно шепчет на ухо: «Ты не один такой, Рыбак! Не бойся! Тебя пожалеют и простят! Все понятно, все живое стремиться жить, твоя жажда жизни сильней тебя, и в этом нет ничего зазорного!» И недаром расхожей стала фраза «Нас там не было, и не нам их судить».

Фильм Ларисы Шепитько возводит в душе непреодолимый барьер предательства, внутренний запрет предательства. Ужас перед ним, ужас остаться после этого наедине с жизнью и наедине с совестью. Повеситься в сортире – вот все, на что может рассчитывать предатель. Вот все, чего он достоин.

«Проверка на дорогах» опустила начало истории. «Поповское слово» милосердие в этой истории неуместно. Страшна не ложь – ложь можно развенчать. Страшна Германовская часть правды, потому что развенчать ее очень трудно, почти невозможно. Ларисе Шепитько удалось это блестяще. Вечная ей память и низкий поклон за этот фильм.

Я нарочно спрятала текст под кат, чтобы у читателя сего сообщения было время подумать, что он в первую очередь видит на фотографии. Лужу или лес?

Довольно грязная лужа, на самом деле, наступить в которую было бы очень неприятно. Я шла по дороге, обходя эти лужи, пока не увидела в них отражения голубого неба и майской зелени. Я фотограф-любитель (большой любитель), я иду и щелкаю все, за что зацепился мой глаз, благо размер карты (4 гига) позволяет не выбирать.

А вот и размышлизмы (сугубо ИМХО).

За что я люблю Федора Михайловича, так это за то, что, взяв дрянного человечишку, он покажет его так, что мы не сможем не увидеть в нем чего-то хорошего. Так же и с фоткой – можно видеть грязную лужу, а можно – отражение в ней. Когда я читаю современную прозу, я частенько натыкаюсь на подробные описания «грязных луж». Как правило, это зовется «правдой жизни». Я и сама не чужда ввернуть иногда что-нибудь такое, отчего читателя будет тошнить, тошнить по-настоящему, физиологически, а не фигурально. Я могу, я проверяла. Чего стоит описание моей «черной мессы» в «Учителе» или появление в лагере раненых разбойников в «Черном цветке». И я обычно имею перед собой конкретную цель, которой добиваюсь. Но ведь сколько книг пишутся совершенно с другими целями!

Когда мне было лет 15-20, я искала в книгах «правду жизни», потому что мне катастрофически не хватало собственного опыта. Я читала правду жизни у Хемингуэя и Ремарка, а не у Эдички Лимонова, конечно, и все же… Однажды наступил момент, когда я захлопнула книгу Хемингуэя и сказала, что мне этого не надо. Я выросла. Мой собственный жизненный опыт, может, и не перехлестнул ужасов «По ком звонит колокол», но я уже не нуждалась в них. Я и без этого знала, что такое настоящая жизнь. Я не хочу описаний грязных луж, я знаю о них сама. Я хочу отражения голубого неба и майской зелени в этих лужах.

Писатель, который может увидеть в грязной луже отражение голубого неба гораздо интересней. И непревзойденным (с моей точки зрения) в этом остается Достоевский.

Произведения авторов, которые наполняют свои книги грязными лужами, как правило имеют больший спрос на рынке. Почему? Потому что каждое из них кричит: посмотри, сколько вокруг дерьма! Посмотри, я такое же дерьмо, как ты! И на фоне героев таких книг чувствуешь себя едва ли не спасителем человечества. А мне кажется, это беспомощность автора. Заметить грязную лужу может каждый, много ума не надо. Ты попробуй сначала увидеть в ней небо, а потом попытайся уверить в этом остальных. Я думаю это – основная задача искусства. Любого искусства.

ЗЫ. Но все вышесказанное не означает, что я люблю розовые сопли в сиропе.

А вот вам напоследок еще и канава. Гы…

Умберто Эко пишет:

«Разумеется, в распоряжении автора есть определенные, характерные для каждого жанра сигналы, которыми он может воспользоваться, чтобы указать дорогу своему образцовому читателю; однако сигналы эти могут быть крайне расплывчаты. «Пиноккио» Карло Коллоди начинается так:

Давным-давно жил да был… «Король!» — воскликнут мои маленькие читатели. Нет, не угадали. Давным-давно жил да был кусок дерева.

Это очень многослойный зачин. Сначала Коллоди вроде бы сигнализирует, что сейчас начнется сказка. Как только читатели убедились, что это история для детей, на сцене, в качестве собеседников автора, появляются дети и, рассуждая как дети, знакомые с законами сказок, делают неверное предположение. Так, может, эта история все-таки не для детей? Чтобы оспорить это ложное предположение, автор снова обращается к своим маленьким читателям, так что они могут продолжать читать историю, написанную как бы для них, с тем лишь уточнением, что сказка будет не про короля, а про куклу. И в итоге они не будут разочарованы. Однако этот зачин — еще и кивок в сторону взрослых. А может, эта сказка — и для них? И может, кивок означает, что они должны читать ее в другом свете, однако в то же время притвориться детьми, чтобы уяснить аллегорический смысл повествования? Этого зачина было достаточно, чтобы породить целую кучу психоаналитических, антропологических и сатирических прочтений «Пиноккио», причем не всегда лишенных смысла. Возможно, Коллоди специально устроил двойную игру и подлинное очарование этой большой маленькой книги вытекает именно из этого предположения.

Кто определяет правила игры и очерчивает ее пределы? Другими словами — кто создает образцового читателя? «Автор», — немедленно ответят мои маленькие слушатели.»

Обложка – это еще раньше зачина. Она способна создать образцового читателя за несколько секунд. И горе автору, если обложка сформировала неправильный стереотип в голове у читателя. Хорошо если текст с первых строк его сломает. А если нет? Я даже не говорю о том, что книга попадет не в свою целевую аудиторию, последствия этого и так понятны. Я говорю о ситуации, когда читатель брал книгу в руки с определенным настроением, а она обманывает его ожидания.

Обложка – это заявление. Это цепочка зрительных образов, которые обрабатывает подсознание, цепочка стереотипов, уже сложенных в голове у читателя – и традициями, и маркетингом издательств, и собственным жизненным опытом. Это символы, которые мы относим к тому или иному жанру, эмоциональному настрою, степени серьезности и прочее.

Маркетинг издательств направлен на то, чтобы продать тираж любой ценой (это, конечно, относится к авторам малоизвестным, в отношении которых никто не станет делать серьезных долгосрочных вложений в рекламу). Издатели – не всегда дальновидные бизнесмены, они вложили деньги в тираж и хотят их вернуть, и вернуть быстро. Цель автора – создать долгосрочный спрос на свои книги, а для формирования долгосрочного спроса важны не быстрые продажи, а продажи, точно попадающие в целевую аудиторию. Если же автор неизвестен, если его книгу читатель берет в руки в первый раз, сделать его своим «образцовым читателем» очень важно. Я писала об этом у себя в журнале «Об образцовых и эмпирических читателях, о доверии к авторам и немного Умберто Эко»

Когда мне говорят, что обложка должна быть яркой, должна издали бросаться в глаза, мне делается как-то не по себе. Вот так просто? Бросилась в глаза и все? Детство какое-то… Я в семь лет перестала выбирать книги по критерию яркости иллюстраций. А те, кто этот «возрастной» рубеж еще не преодолел, книг вообще не читают.

Все написанное здесь не отменяет «технических» требований к обложке, и забывать о том, что обложка иногда единственная реклама книги тоже нельзя. Но реклама рекламе рознь. Мне кажется, чтобы сделать правильную обложку, тоже нужно обладать талантом, особым чутьем…

А потом мне открылся мир Мастеров, гордых собой и своим делом. Мастерство, которое стоИт выше денег. Радость труда, любовь к ремеслу. Может быть, потому наше поколение и ищет от работы именно радости, что в детстве мы читали эти сказки? А те, кто идет нам на смену, этой радости понять не умеют?

Любовь к камню, «в коем радость земли собрана». Любовь к земле, к природе, которая делает простого человека Художником. «Я из окошечка на ту вон полянку гляжу. Она мне цвет и узор кажет. Под солнышком одно видишь, под дождиком другое. Весной так, летом иначе, осенью по-своему, а все красота. И конца краю той красоте не видится.»

Эх, не видится! Тысячу раз прав Бажов! В каждой травинке, в каждом листике – непередаваемая красота. Где оно все? Почему мы об этом забываем? Почему не пишем и не читаем об этой красоте?

А потом началось и волшебство. Маленькое, простенькое волшебство, рожденное народной фантазией. Не абсолютное добро, нет. Противоречивое волшебство, опасное для любого, как для самого честного и смелого, так и – тем более – для труса и злодея. Народная фантазия редко рождает абсолютно добрые образы, в них, как ни странно, отражается глубокое знание жизни, труднейшая философия восприятия бытия. Народ поднимает на пьедестал архетипы, которые психоаналитикам остается лишь постигать. И в сказках человек побеждает Волшебное, заставляет служить себе, помогать себе. Силой своего духа, самоуважением, мастерством, любовью, отчаяньем. И волшебство снимает перед ним шапку, встает на его защиту.

Я изучала жизнь на Уральских заводах времен крепостного права (по документам, не по сказкам). Когда мне было семь лет, я слишком верила в сказку, в счастливый конец – я не видела беды за светлыми историями о Волшебстве, которое обязательно придет на помощь. Теперь я не ребенок. И теперь я понимаю: за светлыми Уральскими сказами Бажова стоят трагедии, невымышленные трагедии народа, который, защищаясь, придумывал себе Надежду. И верил в нее всей силой своего воображения. Потому что без этой Надежды жизнь его не имела смысла.

В сказе «Таюткино зеркальце» безответный рабочий, вдовец, должен спуститься в гору, которая, скорей всего, обвалится, стоит только появиться там человеку. И он берет с собой ребенка, потому что если ему суждено погибнуть, то и дочь его проживет недолго. Он идет на смерть, держа девочку за руку, и надеется лишь на то, что Хозяйка пощадит дитя.

Только я знаю, что это сказка. Я знаю, скольких рабочих гора не пощадила. И я плачу от горя и от радости, и я хочу поверить в сказку, и не могу не верить в нее, потому что жить иначе – немыслимо…

Я смотрю на фотографии Рима, Лондона, Парижа. Да, любопытно. Но вот где мне по-настоящему хочется побывать – это в городке Сысерть. Многие ли из тех, кто видел Рим, бывали в этом месте, трогали камни Думной горки? Меня часто спрашивают, почему я не стремлюсь заграницу? А ответ прост: я и в своей стране не видела сотой доли того, что хочу увидеть и потрогать. Да мне не хватит всей жизни, чтобы побывать везде, где я хочу! Рим подождет. Я ничего не потеряю, если не увижу его. И я очень много приобрету, коснувшись камней Белозерска, Соловецких островов, искупавшись в Байкале, посмотрев на Камчатку поздней весной и полазив по скалам Урала. Рим пождет…

Автор данного поста не несет ответственности за приведенные высказывания. Сохранена оригинальная орфография.

…часто покупаю книги который прочел в електронном виде, если оно мне понравилось. Или начинаю покупать этого автора впечатном.

…за последние 10 лет ВСЕХ новых авторов я купил после того, как ознакомился с их книгами в сети.

…скачивается 5-7 книг в день, из них немедленно отправляется в помойку — 5-6. В бумаге покупаю 1-3 книги в месяц, после согласования на семейном совете. Или в виде, пардон, выражения глубочайшего решпекта автору. … Глубоко убежден, что в имеющихся читалках не хватает пункта меню «Убить аффтора ап стену»…. 🙁

…Чем ущербнее автор текста, тем настойчивее он добивается удаления своих творений из библиотек.

…Многие новинки я скачиваю из сети, если не нахожу то вычёркиваю их из списка «К прочтению». Некоторые книги я покупаю после прочтения эл.варианта, для подарка или для коллекции, особенно если издание интересное — с иллюстрациями или необычно оформленное.

…Как читатель я не готов принести священную клятву «Оплачивать каждое предложение исторгнутое великим и непостижимым творцом великого шедевра» меня мало интересует желание авторов нарубить капусты. …я имею право прочитать любую изданную книгу в любой удобной для меня форме, заплачу я за это или нет автора не касается.

…Запрет свободного распространения книг абсурд и полнейший идиотизм. Люди перестают читать книги вообще, даже бесплатно, а кто-то считает недополученные доходы — маразм!

…во многих городах и весях есть общественные «бумажные» библиотеки. И там читателям книги дают на «почитать» совершенно бесплатно. И одну и туже книгу могут прочесть десятки и сотни людей. Бесплатно. Выходит, что для соблюдения прав «копирастов» необходимо закрыть, в первую очередь эти очаги культуры.

…Бумажные книги покупаю только прочитав электронные. Сейчас столько разного всякого в литературе развелось, что это нелишняя предосторожность. Если автор понравится, то покупаю бумажные книги сразу, как заслуживающие доверия. Если нет, то покупаю жене мороженку.:):)

…Я читаю много.. а с 96-го года по 2004 читал особенно много.. Так вот. книг бумажных я с 1999 года не покупаю вообще. Ибо, с учётом того сколько я читаю, я просто не могу себе это позволить с финансовой точки зрения. Доступна книга в электронном виде или недоступна для меня это картины ничуть не меняет. Я не в состоянии оплачивать литературу.. не могу себе позволить.

…Если собрать все книги которые я перечитал с компутера… это 900-1000 где-то… и учесть что я студент и живу на 100-150 р в день… В общем, можно сделать вывод, что такое количество я бы никогда не прочел. А читать я люблю, особенно хорошие книги.

…Читаю много. В электронном виде 2…3 книги в неделю. Те, что понравились покупаю «в бумаге».

…Электронная библиотека — все же именно библиотека и клуб.

…Покупаю книги только авторов, которые я знаю, либо заранее прочитанных. Также, про 50-70% авторов без е-библ я бы не узнал. Т.к. в наших книжных я их просто не вижу.

…Каждая украденая пиратом книга — это ненапечатаная книга!
Скачай книгу — спаси дерево! Защитим леса от вырубания!
Пусть живут зеленые легкие планеты! Нет — противогазу!

…Меньше будут читать — больше будут пялится в дураскоп и глупеть. Так что тут не только алчность издательств замешана. но скрытым планом сквозит некая политцель в облегчении управления обществом.

…Я покупаю бумажные книги после прочтения в оцифрованном виде , но !… Если книга мне понравилась, и если издание качественное. А не как последнее время довольно часто встречается , на газетной бумаге, с кривыми полями, да и с грубыми грамматическими ошибками. Иногда возьмешь в руки такую «книгу» и даже хорошо знакомого автора не хочется покупать.

…Некоторые книги после прочтения покупаю, но таких не много. Не покупаю в бумаге в большей степени из-за качества литературы: мало книг, которые хочется перечитывать. Обязательно покупаю только вышедшее продолжение понравившейся мне серии книг, потому что терпения ждать, когда она появится в интернете, просто нет. … Есть авторы (та же Дина Рубина, например), книги которых я покупаю и буду покупать всегда независимо от их появления в интернете, хоть они и не дешевы.

…Читаю много, как только появился инет, книги в бумаге не покупаю вообще, не потому что «финансово не могу позволить», а банально выбираю самый практичный вариант.

…как стал читать в электронке покупать перестал.много слишком лажи стало издаваться. да и вообще с кпк удобнее читать(мне).а книги ранее купленные складывать некуда давно.жена ругается)))))))

…Покупать стоит только то, что будет перечитываться. Иначе это только музейный экспонат в лучшем случае, в худшем — макулатура.

…Последние три года читаю только в сети, до этого читала в публичных библиотеках и то что брала у друзей. С появлением инета для меня изменилось лишь время добывания книги.

… e-books — идеальный фильтр для отсева *****. Категорий — 3: 1 — удалить полностью (30%), 2 — сохранить в электронном виде (условно — 68%) и 3 — купить в бумаге (2%). Покупка неизвестных авторов без предварительного электронного просмотра теперь исключена полностью.

…Сейчас не покупаю книг вообще, кроме учебников детям в школу … Книги найти можно в электронном виде, а если нельзя, то не судьба автору что я его прочту :).

…Не покупал худ. литературу с тех пор, как купил комп. При моей скорости заглатывания книг — покупка дело не реальное. К тому же уже места нет их складывать.

…Вы знаете, я просто не могу позволить себе выкидывать по полторы-две-три сотни рублей за книгу, которую после 10ка страниц просто с отвращением выкидываешь. С другой стороны, я всегда могу своим проезжающим друзьям, хотящих купить книгу в поезд, могу посоветовать что вот это, хоть и дорогая книга — но читабельная, а вот это, хоть и дешево — ВЦ полное.

…Купил себе Sony Book Reader а после даже в голову не приходило купить бумажную версию, но за электронную тоже не платил, хотя если книга очен уж нужна будет а бесплатно не возможно будет достать то куплю в электронном виде а не в бумажном

…Иногда хочется поделиться радостью от прочитанной книги. Обычно покупаю и дарю друзьям бумажные книги которые сам с удовольствием читал (да, да! среди моих друзей все еще есть такие, которые считают что книга- лучший подарок). Себе худлит перестал покупать вообще,

…те книги которые я покупаю и буду покупать — на е-библе обычно не выладывают, а те которые читаю в электронном варианте — не куплю

… Читать всё-таки предпочитаю на бумаге. Удобнее и приятнее, вот такой я консерватор. НО: я никогда не покупаю книгу, если
— не смог найти электронный вариант, хотя бы и фрагмент, и убедиться: да, интересно, захочется прочесть более одного раза, а значит — куплю на бумаге
ИЛИ
— не получил рекомендации от человека, мнению которого доверяю

…год как читаю электронные книги.не купил не одной бумажной.собрал более 7 тысяч книг .куда бы я их дел будь они обычными

…С новинками знакомлюсь исключительно через интернет. Пока не попалось такой книги, которую захотелось бы иметь «на бумаге».

…хороших книг так мало, что их и не грех покупать. Покупаю, особенно коллекционные и редкие книги, хорошую фантастику, техническую, эстетическую.

…В принципе, то, что нравится в электронке — покупаю и в бумаге. Однако, это зависит не только от автора, но и от качества издания.

…Великолепные книги покупаю на бумаге чтобы поддержать автора. Обязательно постараюсь найти книгу в электронном виде и вообще мне читать в нем удобнее. У меня была масса случаев когда покупал книгу в бумажном виде не поискав в электронном… и долго плевался.

… До наладонника брала книги в библиотеке. Дарила и дарю только то, что понравилось самой.

…покупаю только те книги, что понравились в электронном виде.

…В последнее время, а это уже порядка 12-ми лет, читаю исключительно с компьютера.

…Критерием отбора в бумажный вариант является следующее:

— Книгу можно и нужно периодически перечитывать в свое удовольствие

— Автор не «косит бабло на теме» насилуя заезженный сюжет, а динамично и интересно его развивает.

— Книга напечатана читабельным шрифтом с нормальными интервалами

— Книга напечатана на нормальной бумаге и имеет стойкий к долговременному хранению переплет. Её должно быть ПРИЯТНО взять в руки.

Осторожные выводы:
1. Читатели электронных книг – в большинстве своем отдельный сегмент рынка, который не пересекается с сегментом потребителей книг «бумажных».
2. Возможность бесплатно скачать электронную книгу либо не влияет на продажи «бумажных книг», либо способствует этим продажам.
3. Для этого сегмента рынка характерна покупка книг, изданных в хорошем качестве.
4. Этот сегмент рынка растет (этот вывод сделан не из собранных выше высказываний).

Основой большинства трансовых состояний является выделение эндорфина, который называют «гормоном радости». Гормоном эндорфин не является, это медиатор нервной системы. По химическому составу близок к морфину и кодеину. Основная его задача – регулирование болевых ощущений. При отсутствии эндорфина в крови человек будет чувствовать боль от любого прикосновения. Пристрастия к алкоголю и особенно к наркотикам снижают способность организма выделять эндорфин, а иногда и полностью убивают (отсюда чудовищные «ломки» наркоманов). Механизм прост: наркотик начинает выполнять функцию эндорфина по обезболиванию, и организм не видит необходимости в выделении собственного наркотика.

Дозы эндорфина, которые выделяет организм, несравнимы с дозами, необходимыми наркоману. И у разных людей способность к выработке эндорфина разная.

Он вырабатывается, в первую очередь, как реакция на боль (средневековые монахи добивались ощущения единения с богом путем самобичевания, например). Кроме того, выделению эндорфина способствует физическая нагрузка (большинство спортсменов и физкультурников являются эндорфино-зависимыми людьми). Ритмы, определенные частоты вызывают выброс эндорфина (на этом основаны шаманские камлания, а так же «массовые помешательства» людей на рок-концертах). Эндорфин выделяется и во время секса, дополняя гамму ощущений удовольствия.

Творчество – это тоже выброс эндорфина в кровь. Это то, что принято называть вдохновением. Я же называю это «писательским трансом», сродни трансу медиума или шамана. Он не столь глубок, конечно, но имеет с ними единую природу.

Когда я писала книгу «Вечный колокол», мне очень хотелось ощутить на себе хотя бы подобие шаманского транса, чтобы описать его как можно более достоверно. Я обратилась к знакомому психиатру – специалисту в этой области – с просьбой ввести меня в гипнотический транс. На что она (это была женщина) сказала, что для подобия шаманского транса нужен не гипноз, а т.н. «управляемая медитация».

Сам по себе опыт был очень интересен. Я была уверена, что пребываю в состоянии обострения своей фантазии, блуждаю в дебрях своего подсознания. При этом я находилась в здравом уме и твердой памяти, ощущала, осознавала и слышала все, что происходит вокруг меня в реальном мире (в отличие от транса гипнотического). А главное – это было как две капли воды похоже на мой «писательский транс»! И по ощущениям, и по «качеству» возникающих перед глазами картин, и по ориентированию в том мире, в котором я оказалась.
Я была бесконечно благодарна психиатру за этот бесценный опыт, расшаркалась, мы выпили шампанского за благополучное завершение нашего эксперимента, и только потом началось самое интересное: выяснилось, что мой проводник в мир моих фантазий видела то же самое, что и я сама. В тех же самых подробностях! В мельчайших подробностях!

Господа, я не верю в телепатию. Я убежденная материалистка. Я могу поговорить на кухне о призраках и написать о навьях, я даже могу допустить существование непознанного. Но байки Карла Юнга о коллективном бессознательном я считала не более чем байками. Однако в транс меня вводили именно по юнговской методике. И психиатр, давно привыкшая быть проводником по этому «коллективному бессознательному», так и не поняла, что меня так взволновало.

А взволновала меня объективность моих фантазий, в то время как я всегда считала их вещью субъективной, не существующей вне меня.

Сколько писателей и поэтов утверждает, что получают свои идеи извне, из космоса? Скольким «кто-то диктует»? Один «Пророк» Пушкина – замечательное тому подтверждение («Исполнись волею моей»).

Если существует нечто объективное в этом мире, именуемое «мировым информационным полем», или «космической мудростью», или «коллективным бессознательным», «или божественным», то писатель – это проводник, который несет миру послание оттуда. В меру своего таланта, в меру преломления этого послания своим мировоззрением.

Процитирую Кинга (уж больно точно его взгляд на творчества ложится на мой):

«…Рассказы и романы — это не сувенирные футболки или деревянные футболисты. Это реликты, остатки неоткрытого ранее существовавшего мира. Дело писателя -с помощью инструментов из своего ящика достать их из земли, повредив как можно меньше. Иногда окаменелость маленькая, просто ракушка. Иногда огромная, тираннозавр-рекс со всеми своими гигантскими ребрами и оскаленными зубами. В любом случае — короткий рассказ или тысячестраничный роман — техника раскопок по сути одна и та же. Как бы вы ни владели этим искусством, как бы огромен ни был ваш опыт, извлечь окаменелость целиком невозможно без каких-то сколов и потерь.»

А вот что пишет Николай Басов: «Вообще-то писательство, тем более ради денег, крутое и профессиональное, – такая штука, когда о том, что пишется, думает как бы не один головной мозг, а всё, что находится в подкорке и даже в спинном мозге, самом древнем нашем образовании, сложившемся около четырехсот миллионов лет назад. То есть мне кажется, что пишешь всем телом, всеми нервами и даже в немалой степени тем, что лежит за пределами тела и памяти, – может быть, памятью и опытом других людей».

Пропуск в этот мир бессознательного – наркотик эндорфин. Так же как для шамана и медиума, для религиозных мистиков, для индийских брахманов: всех, кто бродит в иных мирах. Впрочем, эндорфин — не единственный наркотик, который может сослужить аналогичную службу.  

Но даже если речь идет о работе подсознания, безо всякой мистики, эта работа требует огромной энергии. Очень много об этом написано в книге Николая Басова «Творческое саморазвитие, или Как написать роман».
Когда я закончила писать обязательную сцену в романе «За Калинов мост» (которую, кстати, теперь считаю не очень удачной и сильно затянутой), я плакала от усталости. Как от усталости плачет ребенок, которого вовремя не уложили спать. Я не могла встать и дойти до кухни. Было 12 часов дня, светило майское солнце, а я сидела перед экраном и лила слезы, потому что у меня не было сил. Ни на что.

Роман «Черный цветок» я написала за 1,5 месяца (я писала по 16 часов в сутки). У меня никогда в жизни не было такого долгого и мучительного похмелья, которое наступило после этого. С тех пор, побегав по наркологам и друзьям-психиатрам, изучив кое-что, я ограничила себя по времени: писать не более 4 часов в день. Потому что иначе – загнешься. Басов лишь подтвердил мою догадку:

«А вот настоящее вдохновение – действительно прорыв. Причём качественный, неоспоримый. Например, в такие слои сюжета или в глубины изучаемого предмета, знания о которых за собой даже не подозревал. Словно это и не ты делал, словно твоей рукой водила чужая воля, несравненно более просвещённая, мудрая и свободная.

Впечатление после такого порыва – ужасающее. Истощение после безумной ночи любви – цветочки по сравнению с тем, что наступает после приступа подлинного вдохновения. Похмелье после долговременного запоя – вполне конкретно и не вызывает такой потребности в многодневном восстановлении, как подобное… вдохновение. Пожалуй, следующее сравнение нужно делать с наркотической ломкой, но тут я не спец – не имел, потому что не потребляю».

Он совершенно прав. Ломка, обычная наркотическая ломка, потому что организм, выбросив в кровь лошадиную дозу эндорфина, на некоторое время теряет эту способность. И в то же время привыкает к повышенному его уровню: он требует повышения дозы. Доза, привычная для нормального человека, уже кажется бледной, блеклой: хочется полета, хочется яркости красок, хочется обратно в этот мир, созданный собственным воображением.

И есть существенная разница между настоящим наркоманом и «эндорфиновым наркоманом»: эндорфин не поступает в организм извне, возможности организма по его выбросу не безграничны, их можно только стимулировать. А повышение дозы требуется! Как всякому наркоману! А сил нет.

Многие писатели (и особенно поэты) на определенном этапе творческого пути искали допинг своему вдохновению. Алкоголь и наркотики, чаще всего.

Творчество Стивена Кинга можно четко разделить на 3 этапа. Первый этап – книги, созданные на собственном эндорфине, «Кладбище домашних животных», «Керри». Второй этап – этап алкоголизма, «Томминоккеры». Третий этап – ни собственного эндорфина, ни допинга извне (алкоголизм практически полностью разрушает способность вырабатывать эндорфин в необходимых дозах). Результат: книги добротны, профессиональны, но они «не цепляют», в них нет изюминки, в них не хватает «души». Привожу его в пример, потому что имею достоверную информацию, что называется, из первых рук.

Писательское ремесло, вдохновение – скользкая дорожка, лезвие бритвы, по которому надо идти осторожно, всегда балансируя на грани. Управлять своим вдохновением, своей энергией, держать под контролем свой разум (хотя, некоторая сумасшедшинка писателю не всегда вредит), держать себя в руках и в рамках.

И все же…

Работа над стилем, реклама себя в интернете, отправка книг в издательства – все это только для одной цели: оправдать свою потребность писать. Оправдать свою потребность жить в иллюзии, в мире собственных фантазий, залезать в шкуру других людей. Быть кем угодно, только не самим собой. Нырять с головой в «писательский транс» и больше никогда оттуда не выныривать, бродить по миру коллективного бессознательного (если это действительно оно). Да здравствует безумие!

Я не буду делать выводов. То, о чем я написала – многогранная, мистическая штука. У каждого свой опыт и свой взгляд. Я не осветила и сотой доли того, что думаю, чувствую и знаю.

Наше гуманистическое сознание не в силах примириться со страданием меньшинства для блага большинства. Особенно невинного меньшинства. Потому как «слезинка ребенка». Так почему же мы так легко миримся с «репрессиями» большинства? С тем, что недаром называют «геноцидом собственного народа»?

Советское общество шло по пути уменьшения страданий для большинства, и, надо сказать, добилось на этом поприще огромных успехов. Но какой ценой?

Нынешний общественный строй (как и Западный) идет по пути увеличения удовольствий, и тоже имеет на этом поприще большой успех. Чего-чего, а удовольствий в нашей жизни теперь предостаточно. Но какой ценой?

Любое государство – инструмент подавления. Регулирование взаимоотношений между членами общества не может не предполагать насильственных (в т.ч. законодательных) методов урегулирования конфликтов между членами общества.

Идеального общественного и экономического строя не существует (кроме «мира Полудня», разумеется). Каждый строй предполагает жертвовать чем-то во имя чего-то. В зависимости от того, на какие жертвы готов пойти тот или иной индивид, он и выбирает общественный строй, который его устраивает.

Перед каждым из нас стоит проблема выбора. Можно искренне возмущаться числом жертв сталинских репрессий и не менее искренне полагать сегодняшнее положение дел катастрофой. Только выбор-то надо делать из этих двух зол. Идеала не существует. Его еще не придумали.

Итак, если ваш выбор свобода и колбаса, это: разрушенная экономика уже ставшая ресурсной, это путь роста удовольствий меньшинства за счет увеличения страданий большинства, это «общество потребления», где деньги всегда будут стоять на первом месте, отодвигая в сторону науку, культуру, образование. Это превращение народа в быдло: системой образования, воспитания и поставленных перед народом целей, а ля «американская мечта».

Если ваш выбор сильное государство и уменьшение страданий большинства, это: ходить строем, обсуждать политические вопросы только на кухне, работать на всеобщее благо, а не на свое собственное, в том числе в принудительном порядке, и воевать, когда прикажут, если не ощущаешь зова сердца.

Я выбираю для себя последнее. Я очень свободолюбивый человек, но нынешняя свобода – это «праздник непослушания», разложение, а не созидание. И не только у нас, но и на Западе. Я не хочу жить так, как на Западе. Я хочу, чтобы мои внуки хотели быть космонавтами, врачами, учителями. А не олигархами или их содержанками. И если для этого мне придется отправиться в лагерь или в ссылку – я отправлюсь. Хотя, как показывает опыт моей семьи, где все были искренне лояльны к Советской власти, мне можно этого не опасаться.

ЗЫ. Заметьте, я ничего не сказала о том, что раздутые цифры числа жертв сталинских репрессий – один из инструментов пропаганды. Наш нобелевский лауреат говорил аж о 60 миллионах – это больше двух третей трудоспособного населения России тех времен.

Как-нибудь напишу пост о том, чем западная пропаганда отличалась от советской, и почему Союз был обречен на проигрыш в информационной войне.

Я стала присматриваться к коммерческому кино с этой точки зрения и сделала неутешительный для себя вывод: в попытке создать «идеальный сценарий», использовать наработанные Голливудом клише и беспроигрышные с коммерческой точки зрения приемы, создатели фильмов выдают на-гора бездушные шаблоны. Я имею в виду шаблоны эмоциональные. Героям этих шаблонов не хочется сопереживать, потому что вызываемые ими чувства стандартны, истерты, занюханы. Я чувствую себя собакой Павлова, стимул – реакция, стимул — реакция!

Людям от искусства, а тем более коммерсантам от искусства, давно известно, какой стимул нужен для вызова запланированной реакции.

Я не ханжа. Я не люблю интеллектуальную прозу и авторское кино. Я люблю «Белое солнце пустыни» и люблю его за то, что на сороковом его просмотре подпрыгиваю на стуле и кричу: «Верещагин! Уходи с баркаса!» И в сороковой раз верю в чудо, как дитя. Как, чем, каким беспроигрышным приемом авторам фильма удается вызывать этот мощнейший саспенс?
И я скажу: это – сила Искусства. И шаблоны для этой силы – рычаги, не более. Если к рычагу не приложена сила, такого саспенса, как надо, не будет. Будет шаблон саспенса, его жалкое подобие. Вместо удара ногой – дернувшаяся под воздействием молоточка коленка, рефлекс.
Мир искусства, коммерческого искусства, замер в мертвой точке: наработано достаточно, чтобы вышибать деньги из толпы, поэтому все прочие приемы и методы с коммерческой точки зрения рискованны. А значит – должны быть исключены. Пусть «большие художники» резвятся на другой ниве, только не в коммерции.

И толпа платит. Пока платит. Потому что потреблять что-то надо, а больше потреблять нечего. Когда мне говорят, что предложение коммерческого кино и коммерческой литературы продиктовано спросом, я искренне возмущаюсь. Кому, как не коммерсантам, знать, как формируется спрос? Этот спрос создан искусственно, навязан толпе, если хотите. Способов множество.

Мне кажется, далеко не все движения человеческой души можно «оцифровать». Связь между создателем фильма (книги) и его зрителем (читателем) определяется слишком тонкими материями, зачастую имеет некоторый мистический налет, отголосок, неясные ассоциации, подсознательные влечения и отторжения. Голая схема не будет работать, к ней надо приложить то, что называется талантом.

Не забуду предложения одного из продюсеров к фильму «Властелин колец» о том, что вместо Сэма в фильм надо ввести веселую хоббитскую девчонку, зрителю это понравится больше. Есть мнение, что 90% «идеальных сценариев» идет именно по этому пути, выхолащивая из фильмов (да и из книг) искусство и заменяя его коммерчески привлекательными клише.

А теперь – к литературе.

Выдержка из статьи Ларисы Тепляковой по опыту общения с издателями:

«Что же требуют в издательствах от начинающего автора? Опираясь на субъективный опыт, попробую обозначить некоторые тенденции:

1. Добавить больше эротических сцен – почти всегда и везде.

2. Внести перчику – например, сцену группового секса или лесбийской любви. Иногда в лирическую мелодраму, где ни характер героев, ни сюжет не предполагают таких эскапад.

3. Увеличить число персонажей или сократить число персонажей. Приумножить обычно просят количество любовников и случайных знакомых, с которыми у героини произошёл спонтанный секс.

4. Изменить время действия. Вот это требование едва ли не самое сложное. В любом романе события развиваются в какой-то определённой эпохе. Фоном идут политические события, упоминаются бытовые мелочи. А мне уже не раз говорили: «Роман неплохой, но давайте перенесём действие в наше время». Каково? Попробуйте сделать это с любым известным произведением. Что-то обязательно утратится. Но я переносила…

5. Заменить название произведения на более игривое, даже если оно не очень-то согласуется с текстом.

Заигрывают ныне издатели с потенциальным читателем. Приманивают его пикантным заголовком, фривольным оформлением — возбуждают безусловные рефлексы. Откровенная обнажёнка на обложках изданий теперь не редкость. Лично меня такие картинки настораживают. Как-то не приходится ожидать качественной прозы от книги, оформленной а-ля порножурнал. Но маркетологи и специалисты по PR-технологиям другого мнения.»

Маркетологи и специалисты по PR решают, какой должна быть книга! Да могло ли нам такое присниться во сне? Цензура – понятное дело, во все времена она имела место быть, мешала «художникам» творить. Но господа, цензура маркетологов – это страшная вещь!

Да, издатели являются коммерсантами. Но коммерсантами в очень специфической области, в области человеческих душ, человеческих эмоций. Они формируют массовый читательский вкус! И чем они при этом пользуются? Голыми девками на обложках книг? Какого они низкого мнения о своих читателях. Вместо того, чтобы поднимать толпу до собственного уровня, они идут на поводу самых низких инстинктов этой толпы.

Вы думаете, у издателей нет других способов «втюхать» миллиону читателей хорошую книгу? Есть. Только эти способы надо придумывать, над ними надо работать, и работать гораздо тщательней, чем попросту слепить яркую обложку и зазывной заголовок. Они просто идут по пути наименьшего сопротивления, снижая издержки и повышая прибыли. Как и положено коммерсантам.

Толпой, конечно, можно управлять при помощи больших денег, и очень эффективно управлять, но иногда следует пересматривать методы управления. Кого-то еще не заколебали девки на обложках книг, иронические детективы и сказки про эльфов и ручных драконов? Заколеблют. Господа издатели могут в этом не сомневаться. Статистика продаж имеет интересное свойство – ее можно экстраполировать на очень короткий период в будущем. И этот период короче среднего срока издания книги. Гораздо сложней предсказывать долгосрочные тенденции рынка.

А, по моему мнению, они таковы: толпа больше не хочет подчиняться испытанным способам воздействия на ее чувства. Толпа не хочет быть собакой Павлова.

Приведу отрывок из статьи американского журналиста. Предыстория основана на фактах, когда отвергнутые издательствами США книги становились бестселлерами.

«И на все это есть реальный спрос. Теоретически, издатели — это сторожа: они фильтруют литературу таким образом, что только лучшая литература попадает на печатный станок. Но Дженова и Барри и Суарес первоначально были отбракованы, что говорит о том, что в культуре существуют целые сектора, которые традиционная книжная индустрия обработать не в состоянии. Мы можем увидеть в буме издания за свой счет не только технологическую революцию, но также и культурную – аудитория поднимается, чтобы заявить о своих правах на то: она тоже хочет заниматься формированием вкусов — она тоже умеет это».

Информация из той же статьи: при том, что доходы издательств падают (что связывают с экономическим кризисом и ростом электронных изданий), люди в США читают больше и больше (кстати, первые показатели роста за последние 26 лет).

Цитата оттуда же: «Есть, однако, и другое мнение: книгоиздательский бизнес не умирает. Он эволюционирует, и так радикально, что мы с трудом сможем узнать его, когда конец этих процессов будет достигнут. Литература объясняет мир, но также и формируется этим самым миром, и мы сейчас проходим через одну из величайших экономических и технологических трансформаций с – ну да, с начала 18 века». 

Все говорят об эволюции. Но в России эволюция почему-то движется в направлении «как, ничего не вкладывая, содрать с читателя побольше денег?» Для коммерсанта позиция понятная, особенно если он собирается, в случае чего, перекинуть капитал в мясомолочное животноводство.

Еще два года назад ярлык «сетевой автор» было несмываемым клеймом на репутации писателя. А сегодня? На читательских форумах обсуждение сетевых авторов ведется на полном серьезе, но сколько изданных книг встречают (верней провожают) свистом и улюлюканьем? Причем единогласно! Я никого не хочу обидеть, но зачастую это откровенно плохие книги, и их низкое качество бросается в глаза с первой страницы. Так и хочется спросить, как редактор издательства пропустил вот это вот в печать? Ему что, дали взятку? Или решение принимал маркетолог, только вчера пришедший в литературу с оптовых продаж элитных спиртных напитков? При этом у меня нет сомнений в том, что плохие книги продаются. Но продаются они не потому, что на них есть спрос и он превышает спрос на хорошие книги, а потому что продать можно все, что угодно, даже гнилые помидоры. От этого потребность в помидорах свежих никуда не денется.

Меня все время пытаются убедить в том, что издатели – это профессионалы. Не верю! Смотрю на книжный бизнес и не верю! Почему тогда 50% книг идет под нож, а 40% продается по сниженной цене? Заметьте, я как читатель, покупая хорошую книгу, в результате оплачиваю 1-9 плохих, которые никто не захотел покупать. И издательство ценой на хорошую книгу покрыло издержки на издание плохих книг. За мой счет, между прочим. Откуда у читателя возьмется доверие к издательствам, если они не выполняют первейших своих задач: чтобы книга нашла своего читателя? Почему под обложками книг с голыми девками (ни одну из которых я не куплю) прячется качественная проза, а широко разрекламированная критиками пустышка оказывается на самом видном месте в книжном магазине? Где читателю взять объективную информацию о книге, если все отзывы куплены за деньги? Если аннотация не соответствует содержанию? Если обложка не отражает целевой читательской аудитории? И почему так происходит?

Отвечаю: потому что издателю не важно, что будет завтра. Потому что его цель – продать книгу любой ценой, а там – трава не расти. Ну и втюхал он любительнице легких сентиментальных романов социальную прозу, ну отплевалась эта любительница, и что? Деньги-то уже заплачены! Это не бизнес, это базар, где «не обманешь – не продашь».

Ну и выводы из этих многабукоф:

1. Коммерсантам от искусства надо лучше думать о своей аудитории и прислушиваться к ней повнимательней.

2. Деньги сегодня могут не дать денег завтра.

3. Назревает серьезный кризис в индустрии кино и литературы, пора почувствовать разницу между массовой культурой и «кассовой» культурой.

В своих «Шести прогулках в литературных лесах» Умберто Эко довольно глубоко и философски исследует эту проблему.

«Основополагающее правило обращения с литературным текстом заключается в следующем: читатель должен соблюдать негласное соглашение, которое Колридж определил как «воздержание от недоверия». Читатель обязан иметь в виду, что ему рассказывают вымышленную историю, но не должен делать из этого вывод, что писатель лжет. По словам Джона Серля, автор только делает вид, что говорит правду. Мы соблюдаем художественное соглашение и делаем вид, что события, о которых нам повествуют, действительно имели место». 

Итак, к чему же приводит недоверие к автору книги, нежелание принять написанное за правду? Чаще всего к тому, что книга просто не будет прочитана. Нет, до конца читатель дойдет, поплевывая по ходу и занося в блокнотик очередные «ляпы» автора, но то ли он прочтет, что ему хотели показать?

Недавно мне довелось прочитать «рецензию» на фильм Звягинцева «Возвращение», где автор рецензии на полном серьезе приписал режиссеру мировоззрение его героев и обвинил режиссера в том, что его герой неправ. Учитывая, что фильм как раз и предлагает рассмотреть, в чем был неправ герой, рецензия выглядела смешно. Человек, смотревший фильм, не ставил своей целью понять, ЧТО он увидел, он ставил своей целью рассмотреть, КАК режиссер рассказывает историю.

Очень многие читатели сейчас больше времени уделяют тому, КАК рассказана история, а не ЧТО за история им рассказана. А ведь от читателя требуется проделать гораздо большую работу, чем от зрителя фильма, например.

Опять же, цитата из Эко: «Это золотое правило, которым пользуются криптографы и дешифровальщики, а именно, что смысл любого тайного сообщения можно расшифровать, если только у вас есть уверенность, что это действительно сообщение».

Читатель, который не доверяет автору, априори исходит из утверждения, что сообщения нет! Так как же он может его расшифровать? Он может его и не заметить, даже если сообщение лежит на поверхности (в силу особенностей психологии игнорировать то, что хочется проигнорировать). Пример с рецензией на фильм «Возвращение» очень показателен в этом плане. По аналогии, читатель не задается вопросом, почему автор написал так, а не иначе, он заранее уверен: все, что ему не понравилось в книге – это прокол автора, а не его задумка (от поступков главного героя до выбранного стиля изложения).
Наверное тут и стоит перейти к понятиям, которые Эко вводит в своих «Шести прогулках»: образцовый читатель и эмпирический читатель.

Определение эмпирического читателя Эко дает одним абзацем:

«Эмпирический читатель — это вы, я, любой человек, читающий текст. Эмпирические читатели прочитывают текст по-разному, и не существует закона, диктующего им, как именно читать, поэтому они зачастую используют текст как вместилище своих собственных эмоций, зародившихся вне текста или случайно текстом навеянных.»

К определению понятия «образцовый читатель» Эко возвращается в своих лекциях множество раз, поэтому возьму на себя смелость дать немного более развернутую цитату:
«Если вам доводилось в сильном расстройстве смотреть кинокомедию, вы знаете, что наслаждаться ею в такой момент очень трудно. Более того, случись вам через много лет снова посмотреть тот же фильм, вы, возможно, опять не сможете смеяться, потому что каждый эпизод будет напоминанием о грусти, которую вы испытывали при первом просмотре. То есть, будучи эмпирическим зрителем, вы будете «прочитывать» фильм неправильно. Однако «неправильно» относительно чего? Относительно того типа зрителей, на который ориентировался режиссер, — зрителей, готовых улыбаться и следить за развитием сюжета, который лично их никак не затрагивает. Таких зрителей (или читателей книги) я и называю образцовыми — своего рода идеальный тип, в котором автор видит будущего соратника и которого даже пытается создать. Если текст открывается словами «Давным-давно жили-были…», он тем самым дает сигнал, который позволяет мгновенно выбрать образцового читателя — ребенка или как минимум человека, готового поверить в вещи, не укладывающиеся в стандартные рамки здравого смысла».

Несомненно, отдельным вопросом для автора является умение «создать» того самого образцового читателя, но эту тему здесь я рассматривать не буду.

Мне интересно связать эти определения с читательскими отзывами.

Представьте себе человека, посмотревшего кинокомедию в сильном расстройстве, и вздумавшего написать на нее отзыв. Что мы увидим в этом отзыве? Как минимум «Это не смешно». Убийственный отзыв для кинокомедии, задача которой именно рассмешить. Да, он субъективен, и как отзыв имеет право на существование. И тут вопрос только в том, сколько людей назовут ее смешной, а сколько – не смешной.

Но если автор отзыва вздумает сделать из него рецензию, он будет вынужден искать аргументы, почему ему не смешно. Так вот, эти аргументы будут выглядеть жалкими для тех, кто смотрел и смеялся, но, возможно, очень вескими для тех, кто только собирается эту комедию посмотреть.

Рецензия, повторюсь, не просто отзыв, она претендует на какую-то объективность. И вот тут, с моей точки зрения, уровень ее объективности зависит от того, насколько пишущий рецензию близок к образцовому читателю, насколько он может отделить в себе читателя эмпирического и читателя образцового.

Представьте себе отзыв на «Колобка» от человека, желающего увидеть в нем трагедию Шекспира. Получится смешно, не правда ли? И речь не только об интеллектуальном уровне произведения и читателя. Представьте себе отзыв человека на произведение Кафки, который желал увидеть в нем «Войну и мир». Или на произведение Улицкой от читателя женских детективов. Как только за критику берется необразцовый читатель, получается полная ерунда. И чем дальше читатель отстоит от образцового, тем менее его рецензия объективна.

Речь идет не о целевой аудитории книги, не о вкусах и предпочтениях читателя, не о жанровой принадлежности книги, а о том, насколько читатель готов стать «образцовым» для этой, конкретной книги! Я с восторгом могу зачитываться сказками Бажова, но это не значит, что мне противно «Преступление и наказание». Это значит, что в тот миг, когда я открываю книгу Бажова – я совсем другой человек, совсем другой читатель с другими критериями отношения к выдумке, к стилю, к глубине прорисовки героев и т.д.

Если к автору доверия нет, ему еще надо попыхтеть, чтобы разбудить во мне образцового читателя. Но! Есть ряд авторов, которые не ставят перед собой такую цель, и, наверное, правильно делают. Есть варианты, когда издательство попросту «подставило» автора (представьте себе книгу Белянина, изданную в академичном темно-коричневом переплете под кожу с золотистой закладкой внутри или книгу Улицкой в глянцевой обложке с полуобнаженной красоткой на самом видном месте).

А есть ряд авторов, которые приложили все усилия для того, чтобы разбудить образцового читателя (и сделали это мастерски), но не были услышаны читателем. Из-за недоверия. Из-за того, что читатель не захотел услышать.

И появляются претензии к авторам в духе: «Всем известно, что волки не могут говорить, какого черта автор вешает нам на уши лапшу? И что за идиотское имя для девочки: Красная Шапочка? Вывод: читать только придуркам с разжижением мозгов!»

Рассмотрим пресловутую Донцову, на которую льет помои каждый, кому не лень. Попробуйте посмотреть на ее книги с точки зрения образцового читателя, а не литературного критика, и вы увидите, что для своего образцового читателя она сделала ровно то, что должна была сделать: развлечь, рассмешить, местами выбить слезу и проч.

Я не призываю читать Донцову. Я призываю критиковать ее с позиции образцового читателя. Если от ее книги «блондинке» не смешно, то это недостаток книги, а если не смешно профессору-литературоведу, то на него Донцова и не рассчитывала. Если ее детективный сюжет полон противоречий и нестыковок – это недостаток книги, а если в нем нет второго дна, то никто второго дна от детектива и не требует. Смешно критиковать лопату за то, что ею трудно забивать гвозди, а молоток за то, что им неудобно копать землю. (При этом в данном случае я не рассматриваю влияния ее книг на общество – это не имеет к литературной критике ни малейшего отношения).

Границы разумного доверия к автору субъективны и размыты, и, конечно, эту тему можно разворачивать очень широко (и Эко в своих «Прогулках» как раз и старается это сделать). Отличный пример: почему читатели «Трех мушкетеров» до сих пор молча хавают улицу Сервандони, и никогда не простили бы Дюма улицу Бонапарта?

Но я бы взглянула на это и под другим углом – готовность принять определенные условности, которые автор накладывает на сюжет. В кино есть понятие «МакГаффин» (если не ошибаюсь, термин введен Хичкоком).

Хичкок говорил: «Бессмысленно пробовать постичь природу МакГаффина логическим путем, она неподвластна логике. Значение имеет лишь одно: чтобы планы, документы или тайны в фильме казались для персонажей необыкновенно важными. А для меня, рассказчика, они никакого интереса не представляют. … когда я впервые начинаю работать с тем или иным сценаристом, он становится прямо-таки одержимым МакГаффином. И хотя я не устаю повторять, что все это абсолютно неважно, он прилежно выдвигает проект за проектом с тем, чтобы все досконально разобъяснить».

Имеет ли какое-нибудь значение для истории про Гамлета, каким путем умертвили его отца? Ровно никакого! И никому не приходит в голову обвинить Шекспира в недостоверности. Почему? Да потому что «Гамлет» не станет ни лучше и ни хуже от того, знали в средневековой Европе такие способы умерщвления людей или не знали.

Если автор посчитал какую-то деталь для книги неважной, может быть, он был прав? Ведь именно автор решает, о чем он пишет книгу. Он решает, какой выбрать стиль, на чем остановиться, а что пропустить, и где обойтись условностью, не имеющей отношения к сюжету. А «рецензенты» переносят свои представления «эмпирического читателя» на то, как по ИХ мнению должна выглядеть ЭТА книга.

Я не призываю отказаться от критического мышления или воздержаться от написания отрицательных отзывов. Ни в коем случае! Но мне кажется, что доверие к автору – что-то сродни презумпции невиновности. И это не в защиту несчастных авторов, которых никто не понимает. Это – в защиту читателей, которым будет гораздо интересней читать, разыскивая в книге авторские сообщения, а не авторские проколы.

ЗЫ. Все это, разумеется, не касается различий в литературных вкусах и интеллектуальном уровне читателей. 

Мальчик не может преодолеть себя, и мама готова его за это пожалеть. Только ее жалость не поможет ему в общении со сверстниками. Хотите воспринять это как аллегорию? Мне это аллегорией не показалось. Это заложило основу характеров двух мальчиков, воспитанных одинокой матерью и не знающим жалости миром сверстников, отчасти уравновешивающим материнское влияние. Это подготовило появление на сцене отца.

Основная мысль фильма: прежде чем наказывать, нужно заслужить это право. Отец пытается вести себя с детьми так, будто это право уже заслужил, а сыновья этого права за ним не признают. Он считает (возможно, ему говорит об этом его жизненный опыт), что, научив мальчиков подчиняться, он только поможет им в жизни. Он хочет противопоставить материнское воспитание отцовскому, он наверстывает упущенное, и не понимает, что пока не заслужил уважения, у него ничего не получится. Он уверен, что дети должны уважать его априори. Да, он ошибается, но, возможно, его прошлая жизнь убедила его в том, что он заслуживает уважения. Он пытается «поставить» себя с самого начала, и не соизмеряет двух миров: мира, в котором он жил раньше, и мира своих детей. Но отец и не обязан быть психологом, он обычный человек со сложившимся мировоззрением. Его поведение довольно характерно для поведения многих мужчин в отношении сыновей, а ситуация, показанная в фильме, это характерное поведение делает гротескно-выпуклым.

Финал фильма подводит итог: только отец виноват в происшедшем. Виноват в многолетнем отсутствии, виноват в попытке загладить вину и наверстать упущенное наскоком, сразу. А упущенное так просто наверстать нельзя! Любовь — это кропотливый труд, тем более — любовь к детям. Умение чувствовать, понимать другого человека появляется в процессе притирки. Попытка стать «педагогом» за один день кончается трагедией. И смерть отца становится для детей самым страшным наказанием. Он пришел и ушел, а им жить с этим еще много лет: с чувством вины, с чувством невозвратной потери мечты об отце, с ощущением навсегда разрушенной иллюзии.

Фильм очень красив, его пасмурные краски гармонично ложатся на происходящее. Троекратное возвращение к символу вышки классически выверено и создает ощущение цельности. Отсечено все лишнее, история от начала до конца работает на финал, при этом открывая множество планов и подуровней.

Блестящая режиссерская работа, совместившая в себе талант и профессионализм.

Любовь к людям и любовь к жизни, этого так мало сегодня в искусстве! А это, оказывается, необходимо!

Я долго думала, почему мне так нравятся советские фильмы, почему я смотрю с гораздо большим удовольствием проходные картины 70-х годов, и так скучаю над киноклассикой и авторским кино. Я думала, что советские фильмы проще, но это оказалось не так, я думала, меня мучает ностальгия, но и это оказалось неверным. А сегодня я поняла: в советских фильмах был свет, был никому не заметный заряд веры в лучшее.

Лучик света в темном царстве. Отсутствие страха перед будущим. Умение радоваться жизни, что бы ни произошло. Удивительный фильм.

Я смотрела его и не хотела его «препарировать». Да, машинально отмечала некоторые детали, которые могли бы у кого-то вызвать придирки, но неизменно повторяла про себя: Ну и что! Подумаешь! Какая мелочь, она не может испортить Фильма, такого чудесного, такого доброго и такого чувственного. Так же как его негатив не в состоянии затмить позитива.

Когда фильм подобрался к финалу, когда коляска поехала по улице, я на миг испугалась: неужели и здесь? Неужели у авторов не найдется другого финала, кроме трагического? И через секунду поняла: найдется. Я увидела его заранее, я предсказала его, но эта предсказуемость лишь украсила фильм. Как вера в счастливый конец сказки нисколько не умаляет радости от него.

Да, некоторое время я думала, что этот утрированно невероятный исход – недостаток фильма. Я даже знаю, как можно было привести фильм к тому же финалу, но другим путем, не разрушающим иллюзию реальности происходящего. А потом поняла: нет. Иначе бы мы на самом деле поверили, что такое могло быть. Мы бы могли и не догадаться, что происходящее – сказка, а не выдумка режиссера. Этим невероятным исходом режиссер раскрывает свои карты полностью.

Но какое мне дело до вероятности, если я хочу чтобы было так и никак иначе!

Когда на экране впервые появился дом престарелых, я, конечно, знала, что такого не бывает. А потом вспомнила: бывает, еще как. У Булгакова, в «Мастере и Маргарите», больница, куда попадает Иванушка. И попробуйте мне сказать, что это неправдоподобно! 

А еще мне понравилась реальность конца 60-х. Нормальная, честная реальность, безо всякой сказки, но и без навязших на зубах разоблачений эпохи застоя. Реальность не серая и не унылая, какой ее любят рисовать апологеты перестройки, а яркая и полная жизни. Главная героиня, судя по отзывам, кажется кому-то антигероиней. Это неправда. Она настоящая, она такая, какая она есть, и мы принимаем ее такой, какая она есть. И вот это умение принимать человека таким, какой он есть – основное достоинство фильма.

И герой фильма – настоящий. Он тоже – реальный человек, слабый человек, человек, которого ломает жизнь, и он не пытается ей сопротивляться. Но скажите, разве он недостоин любви? Разве непонятно, за что его любит Вероника?

И множество других людей. Санитарка, которая собирает в связку рассыпанные по помойке стихи. Люба, которая не боится говорить правду. Тетушка, у которой берет интервью герой – одна короткая улыбка в ответ на замеченную шалость, и перед нами добрый и мудрый человек, который за миг понимает, что происходит. Может быть, эта тетушка вовсе не так умна, и не так добра, но режиссер видит ее именно в тот миг, когда она повернулась к нам этой гранью. Множество людей и множество граней, сияющий калейдоскоп…

Можно было бы поговорить и о временах года, и о том, что жизнь может начаться не только в сорок лет, но и в семьдесят. Можно было раскопать недочеты и недостатки, можно было бы заранее отсечь ненужные споры о достоверности происходящего. Не хочется. Каждый замечает в жизни то, что ему больше нравится. Великолепный фильм. Спасибо его создателям за вновь обретенное восхищение.

Никто, наверное, не отрицает существования т.н. «намоленных икон», не только христиане. Когда люди обращают к вещи свои лучшие помыслы и светлые мысли, вещь собирает их вокруг себя, а рано или поздно начинает отдавать. То же самое относится и к словам, и к символам.

Представьте себе, что происходило с эгрегором символа свастики (а каждый символ имеет определенный эгрегор, если хотя бы небольшая группа людей воспринимает его как символ). Имея какой-то определенный положительный заряд (немного ослабевший за последнее тысячелетие, но все еще довольно сильный), этот символ попадает в руки Гитлера, человека, развязавшего 2-ю мировую войну. Да, Гитлер сделал это не напрасно, солнечный символ на самом деле давал силу его движению. Но что произошло потом? А потом сотни миллионов людей обратили на этот символ огромные энергии ненависти. Люди умирали, и проклинали этот символ, потому что ассоциировали его с врагом. Кто-нибудь сомневается в способности умирающего человека поколебать равновесие мира? Кто-нибудь сомневается в способности матери, потерявшей сына, своей ненавистью изменить эгрегор символа? И каждый человек, испытывающий ненависть к фашизму, будь то современник Гитлера или мой ровесник, который смотрит фильм о войне, добавлял свою каплю ненависти к эгрегору символа свастики.

Представьте себе, какой черной аурой сейчас окружен некогда светлый солярный символ! Сотни миллионов людей, их них 40 миллионов погибших, не оставили от его света ни единой капли. Символ свастики сегодня уже не символ солнца, как бы нам ни хотелось к нему вернуться. Для большинства людей, населяющих планету, это символ жестокости, разрушения и массовых убийств – символ немецкого фашизма.

Ну, а теперь о материальном.

Слова и символы имеют свойства действовать на человека не на сознательном, а на подсознательном уровне. Начнем со слов (которые тоже суть символы).

Посмотрите, как меняется ваше отношение к понятию «бизнесмен», если перевести его на русский язык: «делец». Из солидного толстяка в цилиндре он сразу превращается в тощего прохвоста. За каждым словом в языке у человека закреплены ассоциации, и выбить их из головы очень трудно, практически невозможно. Вот поэтому нас окружают рэкетиры (а не вымогатели), киллеры (а не убийцы), коммерсанты (а не спекулянты) и проч. Потому что мы не можем уважать спекулянта, а платить деньги коммерсанту вроде как и не зазорно.
При употреблении слова «кощунство» даже у меня, хорошо знающей, кто такие кощуны, не возникает ассоциации с поющим былинником, а, преимущественно, с циничным осквернением святынь. Я думаю, у остальных – то же самое. Что же говорить о людях, далеких от подобных знаний?

Посмотрите, как действуют профессиональные манипуляторы общественным сознанием, имеющие в своем распоряжении деньги и СМИ. Они не пытаются выбить из подсознания людей значение слов, они заменяют их новыми, не имеющими негативных ассоциаций. Потому что они профессионалы, а не упрямые юнцы, желающие эпатировать общество.

Давайте смотреть на мир и на окружающих людей реально. У 99,5% населения нашей страны символ свастики связан с фашизмом, с Великой Отечественной Войной, с врагом в этой войне, а не с солнцем. И связан не на сознательном, а давно уже на подсознательном уровне. Даже если язычники завтра купят первый канал ТВ, они не смогут этого изменить. Потому что знание всегда слабей подсознания. Тогда зачем так упрямо бравировать этим? Вы ничего не добьетесь, кроме отторжения, обвинений в фашизме и плевков в свою сторону! Да, люди, возможно, ошибаются. Но они будут продолжать ошибаться! До конца дней своих! Должно смениться не одно поколение, прежде чем фашизм (и его символ) будет забыт.

В психиатрии есть такое понятие – разделяемая реальность. Человек, который выпадает из разделяемой реальности (неважно, истинна она или ложна) считается не вполне нормальным. Так какого черта язычники пытаются жить в реальности неразделенной? Посмотрите вокруг! Какая свастика? Зачем, объясните? Что, в язычестве нет других символов?

Иногда мне кажется, что это провокация. Нет способа надежней, чем оттолкнуть от язычества нормальных людей, живущих в разделяемой реальности, чем бравировать одиозной свастикой.

Про себя могу сказать — я не желаю иметь ничего общего с этим символом, не желаю иметь друзей с этим символом на аватарах, не желаю вступать в сообщества, использующие этот символ. Потому что он меня пятнает. И прямо, и косвенно. Я не хочу объяснять большинству нормальных и вменяемых людей, что это символ солнца, а Гитлер к нему просто примазался. Я не хочу никому доказывать, что я не имею ничего общего с фашизмом и среди моих друзей фашистов нет. Потому что я – нормальный человек, живущий в реальном мире. И я принимаю этот мир таким, какой он есть, могу его изменять, а главное, понимаю, что я могу изменить, а что изменить не в моих силах.