А в глубине души, как самооправдание, свербела глупая параноидная мысль: это обладатель черного звездного глаза с плазменной радужкой нарочно наслал на него сон. Потому что хотел убить. Не менее глупой была версия об одном из Девяти, который продержал их в участке всю ночь только для того, чтобы Шуйга уснул за рулем. А может, в кастрюлю с чаем подсыпали снотворное? Самой близкой к реальности стала мысль о том, что негодяям, которые возвращают в монастыри симпатичных сироток, лучше вовсе не жить на свете.
Кафе при заправке, где они остановились пообедать, оказалось неправдоподобно большим и дешевым. Дело разъяснилось, стоило только расплатиться за обед: под окнами остановился комфортабельный автобус с паломницами, следовавший в ближайшее святое место — восстановленный монастырь XIII века, пострадавший во времена секуляризации от рук немецкой принцессы Софьи Фредерики Августы Анхальт-Цербстской. И бессмысленно было говорить, что немецкая принцесса как раз приостановила секуляризацию, начатую еще божьими помазанниками Рюриковичами (судя по фамилии — варяжских кровей). Торжествующая серость позволяла вешать себе на уши любую лапшу и с радостью делила мир на плохое и хорошее, как пятилетнее дитя.
— Внук Гостомысла Рюрик был крещен своей матерью, тайно принявшей христианство еще в Новгороде, — щебетала экскурсовод, пока паломницы, толкаясь, рассаживались за столы. — И это полностью опровергает норманскую теорию, выдуманную немцами и насаждаемую у нас евреями.
Шуйга едва не подавился. Он бы поспорил с нормандской теорией, но вовсе не потому, что Рюрик был крещен, что представлялось очень и очень маловероятным.
Бегавшие вокруг паломниц официантки со столиками на колесах экскурсоводу не мешали, лекция продолжалась. На лице Десницкого не дрогнул ни один мускул, даже когда рассказ дошел до посещения этих мест Иисусом Христом, а вот Шуйга не выдержал, услышав, что тому есть достоверные подтверждения: археологические находки.
— Не там они искали святой Грааль, не там… — заржал он, прикрывая рот рукой. Звук вышел громкий и не вполне приличный, на него повернули головы все паломницы и четверо колоритных казаков, видимо сопровождавших жен к святым местам.
— Это не смешно, — сказал Десницкий, сидевший к казакам спиной.
Шуйга прокашлялся и стер улыбку с лица.
— Да, конечно, нисколько не смешно. Не знаю, как во времена Христа, но в четвертом веке тут вроде бы уже имело место земледелие.
Словно по заказу Десницкого, экскурсовод перешла на путешествие Андрея Первозванного, расцвечивая рассказ потрясающими подробностями. Если верить ее словам, русские (!) начали тайно исповедовать христианство за девятьсот лет до появления на свет князя Владимира, за что их жестоко преследовали язычники. Торжествующая серость слушала рассказ, хлебая борщ и звеня ложками, — без критического переосмысления. Казаки посматривали на Шуйгу, и он дал себе слово больше не смеяться.
— «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», — вещала экскурсовод как по писаному. — Вот потому Андрея и прозвали Первозванным.
Она продолжала гладко говорить, Шуйга не прислушивался, а лицо Десницкого вдруг сделалось каменным и бледно-зеленым. Он перестал жевать и медленно опустил ложку в тарелку с борщом.
— Ты чего? — признаться, Шуйга снова почувствовал себя параноиком, когда в голову ему пришла мысль о яде в борще.
— Ловцами человеков… — медленно и тихо произнес Десницкий. — Ты слышал? Вместо рыбы ловить людей…
— А, это вроде как ловить души и скармливать богу-чудовищу? Интересная идея. Оч-чень богохульно. Это ты здорово придумал, это в самом деле может поколебать веру.
— Не я. Андрея Первозванного назвал тот архиерей. Ты понял? Он предложил мальчику стать таким же, как апостолы, — ловцом человеков. Мальчик это понял, он, в отличие от нас, учил Закон Божий.
Нет, Десницкий определенно параноик. Или… Или настолько боится чувствовать себя негодяем, что готов выдумывать причудливые конспирологические версии, лишь бы не смотреть правде в глаза?
— Ну да, конечно. Ловцом человеков. А я-то думал! — Шуйга сделал вид, что вздохнул с облегчением.
— Слушай, неужели тебе нисколько не страшно? — Десницкий поднял тяжелый взгляд.
— Мне совершенно все равно, во что на самом деле верят попы из высших эшелонов власти. Верят они в бога, служат они черту, ловят они души или не ловят — мне без разницы. Это дело их личного цинизма, а их цинизмом удивить меня нельзя.
— А если они не верят, а знают, что тогда?
Шуйга забыл о данном себе слове не смеяться, к тому же он собирался не смеяться над экскурсоводом, а не над Десницким. И какие глупости она в это время изрекала, он не прислушивался. И напрасно: в это время излагалась какая-то трагичная история жития какой-то святой, таскавшей камни в переднике и в этом видевшей свое служение Богу. Похоже, припасть именно к ее мощам паломницы и направлялись.
Когда один из казаков поднялся с места, поздно было притворяться серьезным. Да и выглядел он не так чтобы впечатляюще — щуплый был, как цыпленок табака. Но глаза горели, да. Праведным огнем. Вот если бы поднялись все четверо, Шуйга, может, и презрел бы гордыню.
Свои претензии подходивший полицай изложил еще по дороге — в них нашлось не много цензурных слов, а общий смысл сводился к тому, что слушать надо молча. И не ржать — это кощунство. Впрочем, прими Шуйга униженно-виноватый вид, казака бы это не остановило, он ведь приключений искал в скучном паломничестве, а не извинений от негодяя с синим паспортом. Просчитался Шуйга только в одном: он ждал удара кулаком и гадал, как цыпленку табака придется извернуться, чтобы врезать сидевшему за столом у стенки. Казак же небрежно ударил сложенной пополам нагайкой, и вышло у него это ловко и неожиданно. И на удивление больно, потому что нагайка попала по носу и задела угол глаза.
Второго удара не случилось — Десницкий ухватил цыпленка табака за правое запястье и одним движением уложил спиной на стол. С грохотом. С опрокинутыми стаканами, пролитым компотом и разлетевшимися по полу вилками. Нагайка осталась на столе, а через секунду Десницкий отправил добровольного стража порядка к его товарищам — пинком под зад. И хотя Шуйга плохо видел одним глазом, но почему-то догадался, что с тремя вскочившими с мест казаками Десницкий разберется так же быстро. И не потому, что он эдакий Илья Муромец, а потому, что на лице у него и теперь не дрогнул ни один мускул, даже дыхание не участилось — с такой холодной, спокойной ненавистью в глазах люди обычно побеждают.
Казаки тоже это поняли, потому что схватились не за нагайки, а за мобильники.
— Массаракш… — Шуйга сплюнул кровь, попавшую в глотку из носа. — Ты чё сделал-то, дон Румата? Пожрали, называется… Валим отсюда, и побыстрей.
Потом он жалел, что не прихватил котлету по-киевски с нетронутой еще тарелки…
Надежда на то, что казаки не записали номер «козлика», была эфемерной — много ли «козликов» едет этой дорогой в этот день и этот час?
Конечно, Десницкого стоило посчитать неправым. Но говорить ему об этом почему-то не хотелось. И вспоминать перепуганные морды казаков было приятно.
Шуйга ограничился одной сердитой фразой, когда «козлик» вырвался с заправки на шоссе:
— Я не девушка, чтобы меня защищали от подонков.
— Извини, — угрюмо ответил виноватый-превиноватый Десницкий.
— Я, может, сам ему врезать собирался, — проворчал Шуйга, вытирая нос, — за оскорбленье действием.
Но Десницкий снова не понял шутки.
— Я же сказал: извини.
Шуйга сплюнул в окошко. Смотреть на дорогу одним глазом было непривычно и неудобно. Ну не понимает человек шуток, что с него взять?
— Славка, да это же я виноват, я! Я же нарывался! А ты прав, как всегда, сволочь… Только что теперь делать, я не знаю. Если этот цыпленок табака заявит…
— А может не заявить?
— От него зависит. Я бы не заявлял — постеснялся. Но он и без заявы своим может дать наводку, и неизвестно, что хуже. В участке бьют культурно, следов не оставляют, а эти и насмерть могут запинать, и покалечить. — Шуйга хохотнул, чтобы Десницкий понял, где смеяться.
— Это статья? Если заявит?
— Тебе ж сказали: был бы человек, а статья найдется. Это принцип. Подумай сам: если каждый захочет пнуть гордого казака под зад, что от его зада останется? И кто ему после этого подставит другую щеку?
— Давай свернем, — Десницкий пожал плечами.
— В смысле?
— С шоссе свернем. Поспим часок.
Спать после произошедшего пока не хотелось. Но… подбитый глаз совсем заплыл, и кровь из носа никак не останавливалась. И ведь ударил-то цыпленок табака вполсилы, которой и без того не много было, и нагайку пополам сложил — считай, в четверть силы. Шуйгу передернуло, когда он представил себе полновесный удар нагайкой по лицу.
Он выбрал не проселок даже — почти что просеку и, покувыркавшись в грязи на колдобинах, нашел укромное местечко, где с дороги «козлик» был не виден.
Десницкий продолжал глядеть виновато и давал какие-то дурацкие советы запрокинуть голову и приложить к глазу холод. Кинулся убирать рюкзаки и раскладывать сиденья, чтобы Шуйга мог немного поспать лежа, — провозился минут двадцать, если не больше.
Снова пошел дождь, зашуршал монотонно по железной крыше, и печка шумела ему в унисон… Десницкий тоже улегся, накрывшись спальником.
— Ты уверен, что проспать нужно только один часок? — спросил Шуйга, широко зевая.
— Да нет, спи, сколько тебе надо… — серьезно ответил Десницкий.
— Тьфу, — поморщился Шуйга. — Если проснешься раньше меня, мотор выключи.
Он повернулся к Десницкому спиной и решил слушать дождь, а не думать о беспредельном Арканаре, раскинувшемся за дверьми «козлика».
— Ты в самом деле считаешь, что я неправ? — спросил вдруг Десницкий.
— Ты всегда прав.
— Я серьезно.
— Ты всегда серьезно.
— Я когда про Андрея Первозванного услышал, я обалдел просто…
— Я заметил. Подумал, борщ отравили. — Шуйга повернулся к нему лицом. — Славка, ты в самом деле дурак или прикидываешься?
— А что? — осторожно переспросил тот.
— Забудь навсегда об этом видении и о своих богоборческих идеях. Симпатичный сиротка приглянулся столичной шишке, и высокопоставленный поп просто решил забрать его в свой гарем. Вот и все. И за это предположение нас в самом деле запросто убьют. Только за то, что мы можем это предположить.
Ни один мускул не дрогнул на лице Десницкого.
— Я думал об этом, — он пожал плечами. — Я, собственно, сразу об этом и подумал, когда мальчишка соврал. Верней, недоговорил. Помнишь? Он запнулся еще и заговорил очень тихо. А ты сунулся со своим стандартным началом карьеры.
Сказать, что Шуйга обалдел, — ничего не сказать.
— И что же заставило тебя отвергнуть столь очевидную мысль? — осклабился он.
— Фраза «ты такой же, как мы». И вот тут было что-то еще, о чем Павлик нам не сказал. Он испугался стать таким же, как этот архиерей. Я, грешным делом, предположил, что он скопец… — Десницкий слегка смутился и даже кашлянул. — Помнишь, я спрашивал, как этот владыко Иаков выглядит? Нет, скорей всего нет. Разве что совсем недавно… Или на гормонах сидит, что вряд ли, — зачем тогда? Ну и… за это бы нас не убили.
— Думаешь? Добровольных скопцов лишают сана, только по медицинским показаниям можно. Это не считая смешков за спиной.
— Если он так высоко сидит, что может убрать лишних свидетелей, то уж раздобыть справку от врача ему ничего не стоит. Кстати, за твое предположение нас бы не убили тоже.
— Ты так в этом уверен?
— Их уже тысячу лет обвиняют и в содомии, и в растлении малолетних, а им как с гуся вода. Плюнь в глаза — все божья роса. У нас же нет доказательств, только предположения.
— А в кафе ты понял, что сиротка испугался стать ловцом человеков? — неуверенно хмыкнул Шуйга.
— Нет. Он испугался чего-то другого, но он понял, что значит «как апостолы», теперь я уверен.
Десницкий замолчал, раздумывая. А Шуйга вдруг понял, что может наконец-то спокойно уснуть. Не считая себя последней сволочью и не вспоминая беззвучных детских слез. Согласиться с рассуждениями Десницкого было легко и… удобно. Со всех сторон.
Как назло, захотелось есть…
Маленький городишко, прославленный своим огромным древним монастырем, встретил их тем же унылым холодным дождиком и безрадостным колокольным звоном. Сумрачное воскресное утро расцветило небо причудливыми оттенками серого. Десницкий зевал и клевал носом, а Шуйге опять мерещились велосипедисты на обочине — ночь за рулем всегда тяжелее, чем день за рулем.
Они решили не задерживаться здесь надолго: купить продуктов и, отъехав километров на двадцать, опять остановиться где-нибудь в лесу. Разводить костер в такую погоду — дело неблагодарное, и Шуйга с отвращением думал о холодной жирной тушенке с черствым хлебом, впрочем как и о бутербродах с колбасой. Хотелось горяченького чайку.
Ехать оставалось километров триста, но еще четыре-пять часов без отдыха Шуйга бы не выдержал — призраки велосипедистов однозначно предупреждали, что пора сделать перерыв.
— А может, поедим по-человечески? — он глянул на Десницкого. — Мы на гостинице сэкономили.
— Мы вчера уже поели по-человечески, — хмыкнул Десницкий. Неужели пошутил?
— Здесь нет казаков, здесь знаменитая черносотенная организация — Союз Михаила Архангела.
— Есть разница? — поинтересовался Десницкий.
— Конечно! Они принципиальные трезвенники и пламенные борцы за чистоту расы. Тебе опасаться нечего. — Шуйга глянул в зеркальце, но не увидел ничего, кроме синяка на пол-лица. — Да и мне, пожалуй, тоже. Истинные антисемиты разбираются в этом лучше профессиональных антропологов. Никаких нагаек — строго научный подход к организации погромов. Они борются за отмену красных паспортов для выкрестов. Впрочем, атеисты льют воду на мельницу мирового сионизма, так что лучше не выпендриваться.
Древний монастырь был зажат между улицами Дзержинского и Гагарина (судя по атласу), а подъезд к нему осуществлялся с центрального проспекта Карла Маркса, по которому Шуйга намеревался проехать через город. Беда всех маленьких городов: нет денег на избавление от богопротивных названий. Несмотря на ранний час, огромная автостоянка перед монастырскими воротами была забита экскурсионными автобусами, еще два никак не могли разъехаться при повороте с проспекта, и пришлось остановиться. Шуйга инстинктивно опасался находиться близко к местам отправления культа, потому что там верующие становились особенно агрессивными, а то и невменяемыми, и теперь нетерпеливо постукивал пальцами по рулю. Десницкий невозмутимо смотрел в окно. Верней, только сначала он смотрел невозмутимо, а потом вдруг подался к стеклу, ничего не разглядел из-за дождевых капель и начал судорожно крутить ручку. Но и этого ему показалось мало, и как только Шуйга собирался тронуться с места, Десницкий распахнул дверь и выскочил из «козлика» на проезжую часть (они стояли во втором ряду).
Взвыл сигнал ехавшей по первому ряду «газели», завизжали тормоза — вслед прыгнувшему через лужу на тротуар Десницкому понеслись отборные ругательства, выдавшие в водителе «газели» истинного великоросса. Сзади «козлику» тоже посигналили, и Шуйга поехал вперед, безуспешно стараясь перестроиться. Когда ему это удалось, нужно было разворачиваться, а не парковаться.
Девять утра! Воскресенье! Откуда такая толчея? Если Шуйга ничего не перепутал, день города праздновали не здесь.
Место для парковки он нашел только на улице Гагарина и назад пошел пешком, уже не надеясь отыскать Десницкого в толпе перед монастырем. Зато по дороге выяснил, что к воскресной службе всегда приезжает много паломников из столицы, а сегодня литургию будет вершить известный архиерей, председатель какого-то синодального учреждения, потому тут и телевидение, и журналисты, и полиция, и черта в ступе… Повезло так повезло. Вряд ли Десницкий высмотрел в толпе старого знакомого, чтобы кидаться под колеса «газели». Вот интересно: это злая судьба, удача или он обознался? Несмотря на природное любопытство, Шуйга надеялся на последнее.
Дождь кончился будто по заказу. Десницкий стоял у ворот и читал огромный плакат «Правила поведения на территории монастыря». Он растерянно глянул на Шуйгу и сказал:
— Я не смогу…
— А ты уверен?
— Да. Он тут долго стоял, благословлял, журналистам что-то отвечал на камеру. И мальчик с ним.
— А тебе оно надо?
Десницкий пожал плечами.
— Ты даже подойти к нему не сможешь. Если вообще увидишь еще раз. А если и сможешь, о чем ты спросишь? И как? — Шуйга не надеялся в чем-то его убедить.
— И этот, который с нами в участке говорил, тоже с ними. На заднем плане, в штатском.
— Тьфу, в мирском, а не в штатском. Как ты узнал?
— Догадался. Потому что он узнал меня.
— Маленький и толстый? — усмехнулся Шуйга.
— Нет, с чего ты взял? Обычный.
— Дядя Тор, давай поедем отсюда, а?
Десницкий покачал головой и слабо улыбнулся.
— У стен монастыря опять большой переполох, — пробормотал Шуйга. — По мелкой речке к ним приплыл четырнадцатирукий бог…
Десницкий снова обратил свой взор на «Правила поведения».
— Ну ладно три поясных поклона… Но посмотри: входить на территорию монастыря надо с благоговением. — Он был растерян. Он собирался соблюсти все правила!
— Да уж, какое может быть благоговение у четырнадцатирукого бога?
— Сегодня нет никакого поста?
— Не знаю. Вроде нет. А что?
— В постные дни — три земных поклона, — Десницкий кивнул на плакат.
Шуйга огляделся: из проходивших через ворота православных крестились почти все, некоторые кланялись однократно, и только один бородатый парень с характерной древнерусской тоской в глазах поклонился трижды, осеняя себя крестным знамением после каждого поклона и шепча при этом какую-то мантру.
— Гляди-ка, дядя Тор, — Шуйга расплылся от внезапной удачи — или неудачи.
Группу иностранных туристов, направлявшуюся на экскурсию, трудно было перепутать со столичными паломниками: бравые пенсионерки в спортивных штанах и кроссовках, их моложавые мужья, настороженно озиравшиеся по сторонам с улыбками… Шуйга опытным глазом сразу вычленил групповода от отечественной турфирмы и старшего по группе от иностранной.
— Не обратиться ли нам за помощью к западной демократии? — он подмигнул Десницкому и направился к старшему из иностранцев.
Новые комментарии