Часть четвертая. Страна мудрецов

Глава I. Балуй. Город Урд

Город Урд от моря ступенями поднимался на холмы. Нет, не зря Есеня так хотел его увидеть, не зря! И хотя промозглый ветер нес с собой мокрый снег и под ногами чавкала отвратительная смесь грязи, снега и воды — как в Олехове в конце марта, — все равно было ясно: это величественный, огромный и богатый город, который давно вырвался за пределы крепостной стены, расползся по холмам мелкими белеными домишками и вознесся над морем высокими каменными дворцами.

Море Есеня увидел не сразу: река, распавшаяся на множество проток, петляла между холмов. Однажды вдали мелькнуло что-то свинцово-серое, Полоз привстал в лодке и показал Есене вперед.

— Море… — выговорил он. — Единственное, по чему я скучал, — это море. Знаешь, оно меня приворожило. Этот ни с чем не сравнимый запах, эти горы воды, разбивающиеся у твоих ног, и соленые брызги в лицо…

Полоз попросил лодочника подойти к морю как можно ближе и даже доплатил ему за это несколько лишних медяков.

— Успеем. Городской стены нет, ворот нет — всегда найдем, где переночевать. Море издали — это неинтересно, туман сейчас, снег идет. А вот вблизи…

И Есеня понял, чего хотел Полоз. Он понял это, едва они перевалили через холм, за которым причалил лодочник.

Оно ревело и грохотало. Оно простиралось до горизонта и где-то там, в туманной дали, сливалось с небом. Оно дыбилось, и пенилось, и дышало пронзительным ветром, который рвал шапку с головы.

Полоз подвел Есеню к полосе прибоя: целые горы воды, подбежав к берегу, на миг застывали, а потом рушились на него, падали, скручивались и шипя ползли по песку, и каждая хотела дотянуться и лизнуть сапоги. Или укусить?

Есеня стоял и смотрел, разинув рот. Он и на секунду не мог оторвать взгляда от серо-зеленых волн, огромных, как дом — нет, как городская стена! Он чувствовал их тяжесть, их могущество, он видел, как море, отползая с берега, тащит за собой песок и круглые камни, словно делает вдох перед новым броском на сушу.

— Когда я увидел море в первый раз, я думал: надо насмотреться на него на всю жизнь, ведь все когда-то надоедает. И ты знаешь, я так и не насмотрелся. Все надоедает, а море — нет. Особенно в шторм. Чувствуешь? Солью пахнет…

— Разве соль пахнет?

— А ты понюхай. Так пахнет соль, — Полоз подобрал из-под ног извивистый сук и прижал его к носу. — Вот, он пахнет морем.

Есеня взял палку в руки — она оказалась неожиданно легкой, как кора сосны, и изъеденной, словно жучком. Но он безошибочно понял: не жучок. Эту палку грызло море. Грызло, сосало, терло. И соль пропитала ее насквозь.

Они стояли долго, и Есеня не чувствовал ни холода, ни озноба, пока Полоз не обнял его за плечо:

— Пойдем. Это только кажется, что в Урдии теплая зима. На самом деле здесь сыро и ветрено, а это хуже, чем мороз. Пойдем быстрей, на ходу согреемся.

— Погоди, — попросил Есеня.

— Увидишь еще. Пару недель-то точно тут пробудем. Сегодня поищем ночлег, а завтра город посмотрим и сходим к моему учителю. Он нам что-нибудь посоветует.

Море грохотало, когда они двинулись вдоль берега в сторону порта, и Есеня все время спотыкался на ровном мокром песке, присыпанном снегом, и выворачивал шею, чтобы видеть, как волны падают на берег.

А потом они перебрались через мыс, который выступал далеко в море, и в глубокой бухте Есеня увидел корабли: толстобрюхие парусники и юркие галеры.

— Полоз! Это корабли? — Есеня остановился и стиснул руку верховода.

— Ну да.

— И на них можно плыть по морю?

— Иногда можно.

— Полоз! Давай поплывем куда-нибудь, а? — выдохнул Есеня.

— Уймись. Мы не за этим сюда приехали.

Есеня вздохнул — действительно, об этом он не подумал. Но оказаться там, далеко, где море сливается с небом…

— Слушай, а почему они не подплывают к берегу? — спросил он, слегка охолонув.

— Их разобьет о причал. В бухте, конечно, тише, чем в открытом море, но волна все равно высокая, посмотри.

— А как же тогда плыть?

— Корабли не плавают, а ходят. Только попробуй сказать что-нибудь подобное в порту: в лучшем случае, надерут уши. Сейчас шторм. Море не всегда такое бурное, иногда бывает и гладким, как река.

— Да? — Есеня задумался и попробовал представить себе эту картину.

Они остановились на шумном постоялом дворе: Урд оказался дорогим городом, и Полоз выбрал самый удобный вариант из тех, что были им по карману. Трактир кишел людьми: сюда заходили и те, кто искал ночлег, и те, кто не собирался ночевать. В большом зале стояли длинные, грубо сколоченные столы и плохо оструганные скамейки. Пахло кислой капустой, копченой свининой и дешевой рыбой. В комнате, которую выбрал Полоз, едва умещались две кровати, очаг и сундук.

— Без очага в два раза дешевле, — сказал Полоз, — но тут топят еще хуже, чем в Кобруче, и я решил, что топить мы никому не доверим. Дрова дорогие, зато вино почти ничего не стоит: медяк за две кружки.

Такого вина Есеня никогда не пил: легкое и чистое, как слеза, немного кисловатое и свежее, как колодезная вода зимой. Он не заметил как опьянел, и хмель от этого вина не имел ничего общего с пивным: он веселил, но не оглуплял. Осмелев и почувствовав себя своим в этой разношерстной толпе, Есеня незаметно ускользнул от Полоза и нашел себе компанию поинтересней: трех очаровательных румяных продажных девок. Теперь у него были свои деньги: во-первых, горсть медяков, заработанных в мастерских, а во-вторых, пять серебреников, полученные от Полоза на случай, если с ним снова что-нибудь произойдет. Девки стоили не намного дороже вина, — пять медяков за час и пятнадцать на всю ночь. Есеня пересчитал деньги и понял, что медяков на всех троих ему не хватит. Но если позвать Полоза…

Впрочем, девки позволяли себя тискать и бесплатно, и у Есени быстро пошла кругом голова.

— Молоденький, хорошенький, — одна из них, темненькая, поцеловала его в макушку, — кто тебе щечку поцарапал?

— Это ножом, — снисходительно ответил Есеня: от осколка, стрельнувшего в лицо, остался шрам. — Мы с моим товарищем защищали обоз от разбойников. Их было пятнадцать человек, между прочим, а нас — только двое. Ну, Полоз, конечно, постарше, десятерых на себя взял, а остальные мне достались…

Девки рассмеялись и принялись целовать его щеки со всех сторон. Есене явно не хватало рук, чтобы щупать их коленки, пощипывать пышные бедра и запускать пальцы в широкие вырезы присборенных рубашек. Он гордо купил четыре кружки вина, чем снова привел подружек в восторг, и постарался пропустить мимо ушей фразу: «Ну прямо как большой». Одна из них стояла сзади, обнимая его за шею, а две других пристроились с обеих сторон.

— Ну что, балуешься? — как Полоз оказался сидящим напротив, Есеня не понял.

— Ага, — кивнул он.

Полоз поманил пальцем ту, что стояла позади Есени, и она мгновенно оказалась на другой стороне стола.

— Не пей больше, — Полоз многозначительно кивнул, — на девок силы не останется.

— На девок у меня всегда сила есть, — Есеня стиснул обеих за пояса: они радостно взвизгнули.

Ночь прошла весело, зато утром тошнило от одного воспоминания о вине — оно уже не казалось легким и свежим. Полоз поднял его довольно рано и, как Есеня ни ныл, вытащил на улицу.

Издали доносился грохот моря, и в каждом уголке Урда чувствовалось его влажное дыхание. За ночь подморозило; унылый, серый, ноздреватый снег покрывал крыши домов и нехоженые полоски улиц вдоль заборов; под ногами же мокрый снег был утоптан и превратился в скользкую ледяную корку.

Есеня и Полоз поднялись на самый верх высоких холмов, к подножью крепостной стены с прямоугольными башнями.

— В крепость не пойдем, — сказал верховод, — хлопотно это, а смысла никакого.

— А кто там живет?

— Во-первых, градоначальник, во-вторых — урдское войско, судьи, казначеи, в-третьих — там находится монетный двор, тюрьма и площадь для городских собраний.

— А зачем городские собрания?

— В Урде многие дела решаются всем городом. Собираются горожане, шумят, говорят речи друг перед другом, и то решение, за которое громче свистят, считается верным. Градоначальника, кстати, тоже выбирают всем миром.

— Да ну? — Есеня не поверил, но ему понравилось. — Слушай, так это же здорово!

— Ну, в общем-то неплохо, — вяло согласился Полоз.

Сверху город был виден как на ладони, только море пряталось в густом тумане. Порт протянулся по берегу вдоль всей бухты; Полоз показал Есене, где находятся доки, где идет перегрузка товаров на лодки и телеги, где расположились рыбаки, где — купцы с востока, а где — с запада.

— А вот в той части города, — Полоз показал на запад, — живут мудрецы. Нет, они не обязательно все живут там, но там их больше всего. Мы скоро туда пойдем. Я там учился.

— Полоз, а где ты взял деньги, чтоб учиться?

— Э, тут все оказалось проще, чем я думал. В Урдии считается, что знание, так же как и мудрость, нельзя продавать за деньги. Не все мудрецы имеют учеников, но если уж мудрец хочет создать свою школу, то денег за это не берет. Если хочешь, можешь прийти на занятие и слушать, только вести себя надо прилично — тихо и скромно, иначе другие ученики побьют и выгонят. Не понравился один учитель — можешь перейти к другому. Опять же, обучение идет в несколько ступеней. Сначала грамматика, риторика и логика: если их не освоишь, то не сможешь перейти к геометрии и астрономии, просто ничего не поймешь. Еще изучают музыку и графику, а потом переходят к главному: философии, праву или медицине. Ворошила изучал медицину, а я — право. И напрасно: право в лесу мне совсем не нужно, а вот Ворошила, как видишь, оказался очень полезным.

— Здорово! Это каждый, кто хочет, может стать ученым? И денег за это платить не надо?

— Примерно так. Ну, на жизнь, конечно, приходится зарабатывать, бесплатно кормить тебя никто не будет. Но в порту всегда есть работа, особенно летом. Мы жили, конечно, бедно, спали в жутком клоповнике, но зато очень весело: утром — занятия, днем в порту корячились, а вечером пили и гуляли. Такой разгул, бывало, устраивали — стража сбегалась.

Урд, в отличие от Олехова и Кобруча, имел несколько базаров: хлебный, мясной, рыбный, платяной, железный. Сверху базар сразу можно было отличить от других строений, только одну странную площадь Есеня за базар не признал.

— А это что? — он ткнул пальцем в широкое открытое пространство.

— Это? — Полоз хмыкнул. — Это невольничий рынок.

— Как это?

— Здесь продают невольников. Рабов.

— Кого? — Есеня, конечно, слышал о невольниках, но почему-то считал, что это выдумки. Если такое где-то и есть, то очень далеко, за морями.

— Рабов. Видишь ли, в Урдии за деньги не продают знания, но зато продают людей. Хороший раб стоит примерно три-четыре золотых, рабыня — один-два.

— Это как лошадь, что ли? — лицо Есени вытянулось: он пытался понять, зачем это потребовалось жителям Урдии.

— Ну, породистая лошадь и пятьдесят золотых может стоить… — усмехнулся верховод. — Но, в общем, так и есть.

— Полоз, а зачем? Какой в этом прок? Лошадь — понятно, она телеги возит, пашет. А человек-то зачем?

— Ты в мастерской работал? Вот и представь: ты работаешь, а тебя только кормят за это и ничего не платят. Здесь каждый ремесленник имеет двух-трех рабов, а иногда и рабыню — для работы по дому.

— А жена тогда на что? Если рабыня по дому?

— Жена — чтобы наряжаться, воспитывать детей и командовать рабыней, — Полоз улыбнулся и указал на восток, на высокие белокаменные дворцы и башни. — А вот в тех домах рабов держат до сотни и больше. Даже у мудрецов есть рабы. На постоялом дворе, где мы живем, работает шестеро невольников. Во всяком случае, я насчитал шестерых. Готовят, убирают, ходят на рынок, разносят вино и еду.

— Но почему они не убегают? Зачем они соглашаются?

— На лбу у раба выжжено клеймо, и где бы он ни появился, всем будет ясно, что он — раб.

— Но у нас бы никто не догадался! И в Кобруче тоже!

— Видишь ли, я знал несколько случаев, когда раб бежал в Кобруч, а потом возвращался к хозяину. К зиме, как правило. В Кобруче люди живут немногим лучше рабов, а то и хуже. А у нас… Среди вольных людей есть несколько беглых невольников, но это исключение, а не правило. У хозяина раб сыт, одет, обут, у него есть теплый кров. А то, что его могут в любую минуту наказать, как собаку или лошадь, так в мастерских ведь то же самое, на своей спине знаешь. Так что бегут единицы, те, кому совсем невмоготу такая жизнь. Кому свобода дороже миски с кашей.

Дома мудрецов утопали в маленьких ухоженных садиках. И хотя черные ветви яблонь и вишен на фоне серого подтаявшего снега нагоняли уныние, Есеня с легкостью представлял, как уютно летом в белых ажурных беседках, и как над дорожками сплетается зелень ветвей, и как цветут эти садики, далеко распространяя сладкий запах и роняя на траву бело-розовые лепестки.

— Полоз, мудрецы — такие богачи? — спросил он, заглядывая за красивую резную ограду одного из садиков.

— Нет, едва ли богаче твоего отца.

— А откуда такая роскошь?

— Видишь ли, в Урде земля стоит намного дешевле, чем в Олехове. Олехов весь помещается за крепостной стеной, и там особо не развернешься. В Урде же — строй сколько хочешь. Ближе к порту или вдоль реки, конечно, так просто дом не купишь, а тут — пожалуйста.

Они свернули на широкую улицу, поднимавшуюся вверх, и вскоре вышли к одному из садов — может быть, чуть большему, чем остальные.

— Вот тут живет мой учитель, его зовут Остроум, — Полоз толкнул калитку и пропустил Есеню вперед. — Пойдем к дому, сейчас у него должны сидеть ученики.

Дом мудреца Остроума, как и большинство домов Урда, был сложен из камня и выбелен известью. Есеню это удивляло: урдийские дома напоминали ему кухонные печи. И крыши у них не поднимались круто вверх, чтобы зимой сползал снег, а, наоборот, оказались плоскими, сделанными из смеси глины с соломой и покрытыми дерном. Наверное, летом на них росла трава.

— Когда становилось тепло, мы занимались в беседке, — Полоз показал на нее рукой, — а зимой теснились в комнате.

Мудреца Остроума дома не было. Но многочисленные ученики — ребята чуть постарше Есени — сказали, что он вернется через два дня. И насчет «теснились» Полоз сильно преувеличил: комната, в которой они собирались, показалась Есене огромным залом, по трем сторонам которого в три яруса выстраивались широкие высокие ступени, на которых ученики и сидели. На четвертой стене, напротив окна, висела аспидная доска — Есеня учился писать именно на такой, только маленькой; впрочем, маленькие доски были у каждого ученика.

Ему было интересно, зачем ученики собрались здесь, когда их учитель отсутствует, но спросить он не решился. Полоз поговорил с ребятами, и лицо его стало задумчивым и немного печальным, словно он тосковал о том времени, когда сам сидел на этих ступенях с грифельной доской на коленках.