Морская пена в лучах восходящего солнца неопрятными пятнами расходилась по водной глади. И полупрозрачные руки со скрюченными пальцами вовсе не тянулись к небу — они хватались за воздух. Вместо светлой печали сказки с плохим концом безобразие смерти выпячивало себя из формальной романтики. Моргот не любил живописи, тем более доморощенной, хотя и неплохо разбирался в ней. За всю жизнь он видел не больше десятка картин, от которых ему долго не хотелось отводить глаз, которые трогали натянутые струны в глубине души. Стасино полотно коротко дернуло эти струны, едва не оборвав. Словно в ее предвидении он увидел свою собственную смерть — совсем другую, легкую и блестящую. Мысли о смерти завораживали его, в них он находил странное удовлетворение. Но, глядя на эту картину, почувствовал страх.

— Очень, очень недурно, — с видом знатока кивнул Кошев. — Ты выставляла ее где-нибудь?

Стася покачала головой.

— Напрасно, девочка моя, — укоризненно сказал Кошев, — я думаю, ее можно дорого продать.

— Правда? — Стася подняла брови.

— Я поговорю, — Кошев снисходительно улыбнулся. — Как тебе, Стела?

Поэтесса пожала плечами.

— В общем, неплохо. Конечно, есть недочеты, но мне не хочется заострять на них внимание. Конечно, тематика неожиданная, ассоциации неясные, аллюзии не просматриваются, но в целом…

— Эк ты загнула… — Моргот вернулся к столу и взгромоздил словарь перед собой. — Я бы так не смог.

Стася стояла посреди комнаты с картиной в руках и как будто не знала, что делать дальше, но Кошев пришел ей на помощь:

— Поставь на сервант. Мы будем говорить о любви и смотреть на твою картину.

— Может быть, мне ее унести? — спросила она неуверенно.

— Ни в коем случае! — Кошев поднял палец. — Должно же быть в этой комнате что-то прекрасное! Кроме дам, конечно!

Стася неохотно послушалась его и села за стол — как всегда, на краешек стула.

— Давайте выпьем за Стасенькин успех, — Кошев приподнял бокал.

Моргот вдруг почувствовал, что ему хочется оглянуться. Как будто кто-то смотрел ему в спину, прожигая ее взглядом. Ощущение было не столько неприятное, сколько дразнящее, будоражащее.

— Мы говорили о любви, — напомнила Стела, забивая в мундштук новую сигарету.

— Да, — подхватил Моргот, подсматривая в словарь. — Итак, чувство привязанности, основанное на общности интересов, идеалов, на готовности отдать свои силы общему делу. Кто-то хочет возразить уважаемому академику?

— Не смеши меня, Громин! — захихикал Кошев.

— А что же ты увидел в этом смешного? — Стася посмотрела на него, подняв брови. — Разве в этом есть что-то плохое? В общности интересов и идеалов?

— Ну, для морального облика строителя коммунизма это очень подходяще, — скривилась поэтесса. — Как у Веры Палны… Но, насколько мне известно, общность интересов не помогла ей спать с мужем в одной постели.

— Но ведь не в этом счастье! — искренне сказала Стася.

— А в чем? В готовности отдать свои силы общему делу? — снисходительно усмехнулась Стела.

— А почему же нет? Ведь общим делом может быть воспитание детей, например.

— А вы, милочка, знаете, откуда берутся дети? Если спать в разных комнатах, никаких детей не будет! — поэтесса снова выдохнула дым на середину стола.

Моргот не мог избавиться от ощущения взгляда в спину, оно мешало и походило на зуд, ему мучительно хотелось оглянуться и понять, что его тревожит.

— Я не стану говорить об интимном, — Стася вскинула на нее глаза, — это не подлежит обсуждению.

— Девочки! Не будем ссориться! — погрозил пальцем Кошев. — Стасенька скромна, Стела раскованна. Давайте отодвинем в сторону постельные вопросы и поговорим о чувствах. Громин, поддержи меня, скажи что-нибудь о чувствах.

— О чувствах? — Моргот закатил глаза. — Чувство голода, чувство страха, чувство локтя… А? Тебе о чем?

— О чувстве локтя, — кивнул Кошев. — Твои локти чувствуют присутствие с двух сторон от тебя двух прекрасных женщин?

— Ну, если пошире разложить локти на столе…

— Я завидую тебе, Громин… — покачал головой Кошев.

— Да ладно, ты тоже можешь разложить локти пошире.

— Не поможет. Посмотри, эти две пташки так к тебе и льнут. К тому же ты спал с ними обеими, а я, можно сказать, всего лишь держал свечку.

Стася откинулась назад, как будто Кошев ее ударил, и первым желанием Моргота было ударить его в ответ. Но дать Кошеву в морду он считал делом непростым, тем более что когда-то пробовал это делать не раз и не два. Гоняться за ним по квартире, чтобы в итоге спустить с лестницы, представлялось Морготу слишком драматичной развязкой. Он машинально оглянулся — он давно этого хотел, — но не увидел за спиной ничего, кроме картины под названием «Эпилог». А, собственно, чего он ожидал? Разве Кошев пришел сюда не для этого?

— И как? Тебе понравилось? — спросил Моргот еще не угрожающе, но уже сжав зубы. — Держать свечку?

Он затянулся и затушил окурок в блюдечке.

— Громин, право, ну что ты лезешь в бутылку? — как ни в чем не бывало улыбнулся Кошев. — Я всего лишь признаю за тобой первенство.

Лицо Стаси оставалось бледным и неподвижным.

— Действительно, Моргот, — встряла поэтесса. — Что он такого сказал?

На нее Моргот даже не взглянул — она пришла сюда, чтобы посмотреть именно на эту сцену, и, пожалуй, испытывала настоящий триумф. Вряд ли Стела надеялась таким образом ему отомстить или расстроить его отношения со Стасей, ей хватало ума понять, чего эти отношения стоят для Моргота и насколько быстро он отболтается. Она хотела ущипнуть «соперницу» побольней, только и всего. И теперь наслаждалась тем, как это замечательно удалось сделать.

— Мое первенство и без тебя ни у кого сомнений не вызывает, — ответил Моргот, выбивая из пачки новую сигарету. — Ты же сам ничего не можешь. За тебя все время работает кто-то другой. То милиция, то военная полиция, то фашиствующие мордовороты. Так на что же ты надеешься? Ничего, кроме как держать свечку, тебе не остается.

Моргот кинул сигарету в зубы и прикурил.

— Громин, ну не надо только изображать благородного, но обиженного мною героя! — засмеялся Кошев. — Я вовсе не собирался сталкивать тебя и Алекса! Мне показалось забавным, как он на это посмотрит. Алекс же круглый дурак, и ему вообще ничего не светит! Стела, я правильно говорю? Разве тебе может нравится этот болван?

— Какая разница? — загадочно пожала плечами поэтесса и еле заметно улыбнулась.

— Кошев, что-то подсказывает мне, что ты вовсе не такой идиот, каким пытаешься прикинуться, — Моргот снова проигнорировал присутствие Стелы — ей подобное пренебрежение должно было понравиться. — Я бы с удовольствием дал тебе по зубам, но боюсь промахнуться.

— Не такой ты герой, каким кажешься, — лицо Кошева стало добрым и снисходительным. — Не понимаю, почему ты не захотел дать по зубам Алексу… Убежал, бросил друзей, заставил их волноваться… Даже не обулся! Признайся, Громин, ты просто струсил. Ну, подумаешь, застукали тебя в объятьях очаровательной поэтессы! Что тут такого? Надо гордиться собственным успехом у женщин. А ты сбежал… Неромантично.

Неожиданно Стася поднялась с места, не дав Морготу ответить. Кулаки ее сжимались так сильно, что руки не касались тела, лицо чуть порозовело, а глаза смотрели в пол.

— Уйдите все. Немедленно. Сейчас же.

— Стасенька, мы тебя чем-то обидели? — невинно осведомился Кошев. Она подняла на него глаза, и Кошев тут же встал: — Все понятно. Мы уходим. Громин, ты слышал? Тебя это тоже касается.

Моргот решил, что немедленное выяснение отношений со Стасей ничего не даст, надо подождать, пока она придет в себя, успеет придумать ему оправдания и соскучиться. Он снова оглянулся через плечо, и опять взгляд его наткнулся на ее картину.

— Я позвоню тебе завтра, — сказал он, поднимаясь с места.

На Моргота Стася не посмотрела, только покачала головой. Ничего другого он не ожидал, и не очень-то расстроился, и не сильно спешил, шнуруя кеды в прихожей.

Мимо него с видом победительницы прошествовала поэтесса, стуча шпильками по затертому линолеуму; Кошев долго возился с замком, но только для того, чтобы вежливо пропустить Моргота вперед. Наверное, в чем-то Виталис был прав, потому что Моргот подумывал, не дать ли ему по зубам на лестнице, но Кошев спускался вниз, отставая на три-четыре ступеньки: видимо, ждал от Моргота подвоха.

— А что подумал Кролик, никто не узнал, — сказал Моргот, открывая дверь во двор, — потому что он был очень воспитанный.

Оказавшись на улице, он хотел свернуть в другую сторону, оставив парочку наедине, но Кошев начал ныть, что пьяным за руль не сядет, что надо позвонить домой и вызвать шофера. На этот случай у него имелся тяжелый черный радиотелефон — большая в те времена редкость и роскошь. Стела не хотела никого ждать и догнала Моргота, который остановился за углом в надежде поймать машину.

— Ты не подвезешь меня до дома? — спросила она, сладко улыбаясь.

Моргот фыркнул и смерил ее взглядом.

Надо сказать, ночь в ее постели он провел восхитительно.

Мы шли на вещевой рынок, едва поспевая за Морготом, который всю дорогу ворчал о том, что хочет спать, что мы навязались на его шею и что шмоток на нас не напасешься. Мы, конечно, опускали головы и прятали довольные улыбки: для нас такие походы были редкостью и вызывали радость. То ли я научился ценить вещи, то ли Бублик заражал меня своим праздничным настроем.

Моргот заметно прихрамывал, но это не мешало ему идти быстро. На рынке, конечно, толпилось много людей, и мы боялись потеряться.

— Первуня! — Бублик взял его за руку. — Если потеряешься, иди к выходу, понял? Я тебя там найду.

Первуня кивнул и вцепился в Бублика мертвой хваткой. Моргот, не оглядываясь на нас, нырнул в толпу, уверенно маневрируя между тетками, глазевшими на развешанные вокруг кофточки и лифчики. Я на всякий случай одной рукой взялся за рубаху Бублика, а другую протянул Силе. Бублик, когда-то промышлявший на рынке мелким воровством, чувствовал себя не менее уверенно, чем Моргот. Чуть дальше от входа толпа немного поредела, и Моргот остановился у первого попавшегося лотка с джинсами. Мы уткнулись ему в спину и попытались просунуть головы сквозь стоявших вокруг покупателей. Моргот потрогал одну из штанин и спросил:

— Сколько?

— Триста!

Моргот ни слова ни говоря направился дальше, а хозяин лотка закричал ему вслед что-то про двести пятьдесят.

— Моргот, это ж нормально, за двести пятьдесят! — не удержался Бублик.

— Иди в задницу, — коротко ответил Моргот и остановился у следующего лотка, на этот раз изучая тряпку с большим вниманием. Потом взял джинсы в руки, посмотрел на швы изнутри, потрогал подбивку внизу.

— Сколько?

— Тысяча.

— Если найдешь джинсы на четверых, возьму по восемьсот.

— По девятьсот, идет?

— Как хочешь, — Моргот двинулся дальше.

— Эй, ладно, я согласен!

Моргот не оглянулся и не остановился. Мы не поняли ничего: ни почему он не стал торговаться, ни почему решил взять джинсы дороже — мы не видели разницы между джинсами за двести пятьдесят и за тысячу.

Следующий лоток Моргот искал долго, но все же нашел. Его хозяйка — толстая, румяная тетка — оказалась проницательней, без разговоров согласилась на восемьсот и принялась рыться в своих баулах, поглядывая на нас.

— Вот, самые маленькие. Иди сюда, детка, будем примерять! — она сладко улыбнулась Первуне. Первуня вопросительно посмотрел на Бублика, а потом на Моргота.

— Ну чё встал? Давай лезь! — подтолкнул его Моргот. — Никто тебя не съест.

— Сейчас я разберу тут… — тетка кинулась расчищать проход.

— Не надо, — поморщился Моргот, подхватил Первуню под мышки и перекинул через прилавок.

То ли тетка почувствовала в Первуне сиротку, то ли ее умилил его вид, как всегда жалкий и трогательный, но она едва ли не облизала его с головы до ног, называя «деточкой» и «хорошеньким мальчиком». Первуня таял и жмурил глаза. Третьи по счету джинсы Моргот одобрил, тем же макаром закинул за прилавок Силю и вытащил Первуню к нам.

— Это ваши братья? — спросила тетка, прикладывая джинсы к животу Сили.

Тогда я не понял, почему по лицу Моргота прошла судорога, — губы его болезненно дернулись, по скулам прокатились желваки, — но уже через секунду он равнодушно кивнул.

Бублик запрыгнул за прилавок сам — глаза его светились гордостью. Говорят, человек быстро привыкает к хорошему, но, похоже, Бублик так и не привык быть на рынке покупателем и чувствовал собственную важность в ответственный момент примерки.

Мы втроем смотрели на Бублика, когда он, натянув новые штаны, крутился перед хозяйкой лотка. А потом — это произошло одновременно — Моргот дернулся, а Бублик выкинул вперед указательный палец и крикнул:

— Моргот! Сзади!

Мы оглянулись втроем и от испуга едва не отпрыгнули в стороны: Моргот крепко держал за запястье парня лет четырнадцати, который сжимал в кулаке скомканные деньги. Впрочем, деньги он тут же отбросил под ноги.

— Силя, деньги подбери, — спокойно велел Моргот.

Он всегда носил деньги в заднем кармане брюк. Все деньги, которые брал с собой.

— Дяденька, пусти, я больше не буду, — парень фальшиво скривился, изображая слезы.

Мне четырнадцатилетний подросток тогда казался почти взрослым, и его притворные слезы не вызвали ничего, кроме удивления, смешанного с гадливостью.

— Вор! Ворюга! — заорала вдруг хозяйка лотка, показывая на парня пальцем, и от ее крика толпа сначала расступилась, а потом начала прибывать. Из-за своего прилавка выскочил ее сосед, торгующий женскими туфлями, два крепких мужичка пробились сквозь толпу вперед, и намеренья их не сулили пареньку ничего хорошего. Со всех сторон неслось то тихое, то громкое и возмущенное: «Вора поймали». Кто-то еще, расталкивая зевак, двигался в нашу сторону, а Моргот все держал парня за руку, и тот канючил:

— Дяденька, я больше не буду…

— Какой я тебе дяденька, ублюдок?

Я на секунду глянул на Бублика: все мы знали, как он попал в подвал к Морготу и Салеху, как его, девятилетнего, едва не убили на рынке за украденную сотню и как Салех героически спас его от рассвирепевшей толпы.

Бублик стоял раскрыв рот и так и не опускал руку с выставленным вперед указательным пальцем. Он не просто испугался — он побледнел до синевы, губы его тряслись, и в уголке рта появилась блестящая капля слюны.

Я описываю это долго, но на самом деле все произошло за считанные секунды. Хозяин соседнего лотка еще не успел приблизиться к нам с криком «ворье!», когда кто-то из толпы ухватил парня за другую руку, разворачивая к себе лицом.

— Ворюга!

Кулак здорового мужика был нацелен парнишке в лицо, когда Моргот дернул того к себе, выставляя блок.

— Охренели? — рявкнул он.

— Ты чего? Сам охренел! — хозяин лотка попытался толкнуть Моргота. — Вора защищаешь?

— Да он его сообщник! — вякнул кто-то из толпы. — Детей воровать посылает!

Парнишка вырвал левую руку из захвата и поспешил спрятаться за спиной Моргота, быстро оценив расклад. Кто-то схватил Моргота за руку, кто-то вскинул руку для удара, когда из-за прилавка с диким криком вылетел Бублик:

— Не-е-ет! Неправда! Неправда! Моргот не посылает! Неправда!

Оглушительно заревел Первуня, а Бублик с разлета ткнулся головой в подбородок мужика, который собирался ударить Моргота. Я поспешил на помощь другу — помню, что мне было страшно и обидно до слез, и я молотил кого-то кулаками и пинался ногами. Хозяйка лотка встала на нашу сторону, поднялся невообразимый шум, а потом все как-то схлынуло само собой, неожиданно. Кто-то прижал мои локти к телу и приподнял над землей — я барахтался в этой мертвой хватке и пытался ударить чьи-то колени ногой.

— Ишь, ишь! — дядька хохотал, держа меня на вытянутых руках. — Раздухарился! Тощенький-то какой!

— Так вор это был или не вор? — допытывался кто-то, и ему отвечали:

— Да нет, просто ребята поссорились!

— Нет, не вор, это я не поняла сразу, что они вместе, — виновато всхлипывала хозяйка лотка.

— Да вор, я же видел, как он его за руку поймал! — кричал ее сосед.

— Не, они вместе пришли.

— А я говорю, воры это!

— Сами вы воры!

Когда я немного успокоился и обмяк, дядька поставил меня на землю и легонько хлопнул по заднице для пущего успокоения.

— Герои! — сказал он, посмеиваясь.

Первуня ревел на весь рынок, а хозяйка лотка, перегнувшись через прилавок, гладила его по голове и пихала в рот конфету. Силя, похоже, тоже принял участие в «бою», потому что тяжело дышал и сжимал кулаки. Моргот, словно изваяние, стоял и усмехался, окруженный нами, — разве что был немного бледнее обычного. Парня, который пытался украсть у него деньги, я не увидел.

Бублик ссутулился и как-то неловко шагнул в сторону, будто не удержал равновесия, Моргот подхватил его за локоть и потянул к себе. Вообще-то Моргот никогда нас не жалел, и, наверное, с Бубликом случилось что-то совсем неправильное: у него подкосились ноги, он качнулся в сторону Моргота, и голова оказалась лежащей у того на груди. Плечи Бублика тряслись, как будто он плакал, но он не плакал, я видел его лицо: расширенные, ничего не понимающие, сухие глаза. Моргот обхватил его плечо, посмотрел на него с удивлением, и усмешка незаметно сползла с его губ.

Толпа уже равнодушно скользила мимо нас, про вора все забыли в одну минуту, Первуня утешился конфетой и лаской хозяйки лотка, которая чувствовала себя виноватой перед хорошим покупателем и всячески надеялась свою вину загладить. А Бублик все дрожал у Моргота на груди, и тот неумело похлопывал его по плечу. Для Бублика, такого взрослого и правильного, такого спокойного, это было ненормально, неестественно, и мы с Силей стояли рядом и не знали, куда девать руки: мы испугались.

— Ну все. Хватит, Бублик. Все нормально, — ворчал Моргот вполголоса, — ничего не случилось. Щас футболки пойдем покупать. Надо за штаны деньги отдать…

— Деньги у меня, Моргот, — сказал Силя и полез за пазуху.

— Отдай три двести.

От этой цифры у меня закружилась голова. Я умел считать, но как-то не сообразил сразу, что нас четверо.

— Дайте мальчику водички, — сказала хозяйка лотка, протягивая Морготу бутылку с минералкой. — Напугали детей… Ненормальные… Лишь бы кулаки чесать. Только я тебе скажу — зря ты его пожалел. Было бы ради кого подставляться! Своих жалей, а чужие тебе что?

Сейчас, когда я знаю Моргота гораздо лучше, чем в детстве, его поступок кажется мне по меньшей мере непоследовательным. Да, он тоже был вором и тоже попадался, но он никогда не считал себя принадлежащим к воровскому миру, никогда не испытывал солидарности с собратьями по «цеху», и жалость не была ему свойственна. Я считаю, он не сразу понял, что подставляется. Как говорила его мать: он жил одной минутой и никогда не думал о последствиях. Он поступил не как вор, заступившийся за вора: он изначально принадлежал к совсем другому миру, миру, где взрослые не избивали детей, а дети не воровали денег. Этот мир давно рухнул, но представления Моргота изменились только внешне, на самом же деле он продолжал считать, что взрослые отвечают за детей. Все взрослые за всех детей.

Дети чувствительны к тому, что не лежит на поверхности, что составляет человеческую сущность, прячется в глубине. Может быть, мы делали неправильные выводы, приписывая Морготу героизм и отвагу, но любили мы его не за это, а за такое вот отсутствие раздумий, за эти короткие импульсы того, что мы считали правильным.

Выбор футболок — а Моргот решил купить нам по две штуки сразу — развеял нашу нервозность и окончательно успокоил Бублика.

— Моргот, Моргот, я вот эту хочу! — Силя тыкал пальцем в картинку с дирижаблем.

— Это дерьмо, я дерьмо покупать не буду.

— Ну почему? Картинка здоровская!

— Она облезет через три дня. Девушка, нам вот из тех покажите, что у вас есть. Для мальчиков.

— Моргот, а я вот эту хочу, со слоником, — Первуня дергал Моргота за рубашку.

— Сбрендил?

Розовый слоник плавал в цветочках, а Первуня почему-то питал слабость именно к розовому цвету. Моргот же его терпеть не мог.

— Ну классный же слоник!

— Офигеть, какой классный! Бантиков только к твоему слонику не хватает!

— Первуня, бери с машинкой! — подтолкнул его Силя.

— Я не хочу с машинкой, я хочу слоника-а-а… — захлюпал носом Первуня.

— Моргот, смотри, вот эту давай купим! — Бублик вытащил из высокой стопки футболок, выложенной девушкой на прилавок, черную с ярко-красной надписью на груди.

— Ты знаешь, что тут написано? — прыснул Моргот.

— Нет, а что?

— Ну… в первом приближении… Я — крутая телка. Это тоже для девочек. Думаю, там, где ее шили, не умели читать.

— А для мальчиков такой нет?

— Я хочу слоника-а-а… — ныл Первуня.

— Заткнись. Девушка, заверните ему этого чертова слоника! И вот ту мне еще покажите, маленькую, с дятлом, мля…

— Первуня, ты дятел! — радостно захихикал Силя.

— Я не дятел, я не дятел! — Первуня снова приготовился реветь.

— Ладно, не надо с дятлом. Что у вас еще на ребенка есть?

— Вот эти для мальчиков хорошо берут, — девица равнодушно положила перед Морготом серую футболку с мультяшной крысой.

— Я тоже хочу с крысой! — закричал я.

— И я хочу с крысой! — подхватил Силя.

— С крысой еще вот такая есть, — девица полезла под прилавок, долго шуршала пакетами и вытащила на свет черную футболку. Крыса на ней оказалась гораздо более свирепой, натуральной и смешной.

— Это чур мне! — заорал Силя.

— Нет мне!

— Нет мне!

— Цыц, малявки… — Моргот по очереди хлопнул нас обоих по затылку. — Ты вообще хотел с волком.

— А вторую — с крысой! — не сдался я.

— У меня от вас голова трещит. Навязались на мою шею… Девушка, у вас с крысой только одна?

— Я поищу, — недовольно ответила та.

Одинаковые футболки с крысами оказались нам с Силей великоваты, но мы не очень-то из-за этого расстроились.

После мы купили теплые рубашки и зимние ботинки: Моргот сказал, что пока у него есть деньги, их надо тратить, потому что потом их может и не быть. Он как будто в воду глядел: потом, зимой, эти ботинки, купленные тогда на размер больше, чем нужно, сослужили нам хорошую службу.