В восемнадцать лет Лешек стал колдуну надежным помощником во всем, кроме колдовства. Его любили девушки, но о женитьбе он не думал: не представлял себе жизни без колдуна, да и не чувствовал, что может стать отцом семейства. Леля родила Гореславу двоих сыновей, но своими Лешек их не считал, хотя, бывая у них в доме, с удовольствием тетешкал старшего и качал младшего на руках — они были для него детьми Лели и напоминали о чудных ночах любви.

Ростом он догнал колдуна, но ни ширины его плеч, ни особенной силы не приобрел и, как и всегда до этого, выглядел моложе своих лет. Но теперь это нисколько не смущало его: люди любили его за песни, и часть уважения, которое они испытывали к колдуну, доставалась и Лешеку.

Как-то в морозном и ясном декабре колдун собрался ехать к своему старому другу — Невзору: тот прислал ему весточку, которой он очень обрадовался.

— Поехали со мной! — предложил он Лешеку. — Невзор знал твоего деда, если я, конечно, не ошибся, и он может тебе о нем рассказать. Одна только трудность: нам придется ехать мимо Пустыни, вниз по Выге, через все монастырские земли.

Лешек к тому времени не вспоминал о монастыре. Только иногда, во сне, он снова оказывался в холодной приютской спальне, и это были по-настоящему страшные сны. Он чувствовал себя маленьким, сжавшимся в комок на тонком завшивленном тюфяке, и с ужасом ждал подъема. В глубине души он отдавал себе отчет, что он уже взрослый и что здесь что-то не так, но горечь накатывала на него волнами, он хотел проснуться и не мог. Иногда из сна его вырывал колдун, а потом долго сидел с ним, не позволяя снова заснуть и увидеть тот же сон. От счастья, что он дома, на широкой, мягкой и чистой кровати, Лешек плакал, как ребенок, но колдун никогда не смеялся над ним, напротив, как маленького, гладил по голове и прижимал к себе его лицо.

Однако Лешеку очень хотелось увидеть Невзора, который, как и его дед, был волхвом, и поездка по Выге, да еще и вместе с колдуном, нисколько его не пугала.

— У Невзора есть книги, которые я очень хочу купить, — объяснил колдун. — Он несколько лет делал с них списки и теперь написал мне, что работа закончена. Это книги Ибн Сины, великого врача с Востока, я видел их у него и с тех пор не знал покоя.

Собирались, как всегда, недолго. Ехать предстояло два дня, если сохранится хорошая погода, но сани они решили не запрягать — поехали верхом. Колдун нарочно разбудил Лешека среди ночи, чтобы миновать монастырь затемно и добраться до Лусского торга не слишком поздно вечером.

Монастыря достигли, когда там еще спали. Лешек впервые оказался около стен Пустыни после шести лет, прожитых с колдуном.

Ярко светил месяц, и мрачные тени монастырских построек отчетливо темнели перед заснеженным лесом: пятиглавая Свято-Троицкая летняя церковь, шатер над зимней церковью Рождества Христова, надвратная часовня и сторожевая башня рядом с ней. Шестиконечные кресты венчали каждую маковку, и в холодном лунном свете Лешеку показалось, что перед ним не храмы вовсе, а могилы. Могилы, вздыбившие землю до самых небес и теперь нависшие над проезжающими путниками с жаждой их поглотить.

Давний детский страх охватил Лешека, он почувствовал себя ребенком: голова непроизвольно ушла в плечи в ожидании подзатыльника, и рука сама потянулась ко лбу, чтобы осенить себя крестным знамением.

— Охто, поедем скорей, — пробурчал Лешек, беспокойно оглядываясь на тяжелые стены обители: по спине пробежали мурашки, и передернулись плечи.

Колдун кивнул — санный путь, ведущий от монастырских ворот, был хорошо наезжен, и скакать вниз по реке не составляло никакого труда. И только когда Пустынь скрылась за поворотом и они немного сбавили ход, он спросил у Лешека:

— Послушай, ты провел там столько лет… У меня о детских годах остались только самые светлые воспоминания. Неужели тебе не вспоминается ничего хорошего?

— Вспоминается, — пожал плечами Лешек, — Лытка. Ну, еще Паисий был ко мне добр. А вообще-то — только Лытка. Но… Знаешь, мне кажется, что я его предал.

— Предал? Почему?

— С тобой я жил так счастливо и ничего не сделал, чтобы вырвать его оттуда.

— Не расстраивайся за него. Лытке хорошо в монастыре, — усмехнулся колдун.

— С чего ты взял?

— Я в позапрошлом году ездил его лечить. Он уверовал в Христа и теперь подвижничает до того, что к нему приходится звать лекаря.

— И мне не сказал? — Лешек укоризненно наклонил голову набок.

— Я не хотел тебя расстраивать. Но, раз уж ты считаешь себя предателем, то можешь чувствовать себя свободным: Лытка нашел свое место в жизни.

Колдун говорил с легким презрением и, конечно, постарался скрыть его от Лешека, но у него не вышло. Лешек не стал убеждать колдуна в том, что тот неправ: отношение колдуна к верующим он бы изменить не смог. И если Дамиан всегда вызывал у колдуна зубовный скрежет, авва — опасения, то над монахами, искренне служившими Богу, колдун неизменно и высокомерно смеялся.

Как ни странно, Лешек не слишком удивился неожиданному повороту в судьбе Лытки. Не обрадовался, конечно, но и не огорчился — наверное, потому что это действительно избавляло его от ощущения предательства. И, к собственному изумлению, понял: Лытка все равно остается для него тем самым сильным, честным и добрым, каким был для Лешека всегда.

В Лусской торг, где можно было поужинать и переночевать, они приехали сразу после заката, усталые и промерзшие. Летом для гостей торга предназначались длинные крытые навесы с сеном, зимой же немногочисленные постояльцы ночевали в большой избе, в одной половине которой стояли длинные тяжелые обеденные столы, а в другой гости спали вповалку на грязной подгнившей соломе.

Хозяин, грузный мужчина с нездоровыми мешками под глазами, увидев богатого гостя, был с ними любезен, накормил вкусно и сытно и посадил поближе к печке. Как бы Лешек ни устал, от хмельного меда легко оправился. Постояльцев он насчитал человек десять, в основном из кузнецов — Лусской торг славился железом, которое добывали на ближайших болотах. Колдун быстро нашел себе собеседников, и Лешек тоже с удовольствием слушал рассказы незнакомых людей об их жизни. Земля эта принадлежала князю Златояру, терем его стоял неподалеку — верстах в трех выше по реке, — и разговоры в основном крутились вокруг князя и его дружины.

И колдун, и Лешек, и другие гости быстро опьянели с мороза и дальней дороги, и когда колдун сказал, что Лешек замечательно поет, тому ничего больше не оставалось, как порадовать новых знакомых песнями. Хозяин, наверное, тронут был больше всех — потому что меда не пил — и долго уговаривал Лешека остаться у него насовсем, обещал славу и богатство, а когда Лешек смущенно отказался, звал его приехать летом и побыть хотя бы несколько дней. Он привел в избу своих многочисленных разновозрастных внуков, и Лешек пел им тоже — песни, которые сочинял еще в приюте.

Спать легли вместе со всеми, только на гнилую солому хозяин постелил теплые чистые шкуры — теперь не столько для богатого гостя, сколько для «поющего ангела»: Лусской торг был большим поселением, стоял на месте слияния двух рек, и церковь в нем получила давнюю и прочную власть. Впрочем, это не мешало местным жителям хранить в укромных местах деревянных идолов, изображавших прежних богов, окружать свои дома оберегами, подкармливать домовых и вышивать на полотенцах мировое древо. Захмелевший колдун, посмеиваясь, расспрашивал хозяина о том, во что же тот на самом деле верит.

— Домовой — это ангел или бес? — хитро прищуривался он.

— Какой же он ангел? Ангелы на небе, белыми крыльями машут. А бесы — в преисподней, злые они, говорят. А домовой не злой вовсе.

— А Влас кем Христу приходится, знаешь?

— Да никем. Влас — сам по себе, а Христос — сам по себе. Влас зимой по лесам бродит, нас от бесов защищает. Все боги в Вырий на зиму уходят, а Влас с нами остается.

— От бесов, значит… — многозначительно кивал колдун. — А Христос что зимой делает? Тоже в Вырий уходит?

— Не, Христос — он тут не появляется. Как его распяли, он на небе, с ангелами белокрылыми.

— А в церковь зачем ходишь тогда? — колдун едва не хохотал.

— Ну как зачем — положено. Говорят, надо на службу к нему ходить, чтобы на Страшном суде он тебе послабление сделал.

— А Влас на Страшном суде что же, не поможет?

— Говорят, не поможет. Влас — он свой, он после смерти людей через реку Смородину переводит, к предкам, которые за ней поселились.

— Так ты куда после смерти собираешься? В рай, в ад или к предкам?

— Ну, я бы к предкам хотел, конечно… — мямлил хозяин. — Как-то проще там, со своими-то…

— А Христос тогда тебе зачем?

— Мало ли… Говорят, если ему не служить — в ад пойдешь, на сковородке жариться. Так что я лучше уж отслужу, на всякий случай, а там посмотрим.

— Знаешь, что я тебе посоветую, — лицо колдуна стало печальным и задумчивым. — Ты служить-то ему служи, раз боишься. Только перед смертью не ходи к причастию. Пойдешь к причастию, Влас не сможет перевести тебя через Смородину, Христос подоспеет раньше него и утащит к себе, на Страшный суд.

Невзор, высокий и седой старик, еще не спал, когда поздней ночью они добрались до его уединенного жилища на берегу маленькой речушки, вьющейся среди густого леса.

— Охто! — старик обнялся с колдуном, а потом взглянул на Лешека и даже поднял глиняный подсвечник, чтобы осветить его лицо. — Ты не ошибся. У меня нет никаких сомнений — это внук Велемира. Похож. Очень похож. И на деда, и на отца, и на мать. Что ж, я рад. Я думал, род Велемира оборвался, а вот как причудливо сложилась жизнь… Где ты нашел его, Охто?

— Представь себе, я вытащил его из Пустыни, — усмехнулся колдун, снимая шубу, — только о роде Велемира я в то время не думал.

И вместо того чтобы отдыхать с дороги, колдун просидел до рассвета, беседуя со старым волхвом. Они говорили о монастыре и о том, что власть церкви все туже стягивает кольцом Север и теперь опасно появляться не только в Удоге и Новограде, но и в больших селах, а иногда и в мелких деревнях. Лешек слушал их, то засыпая, то просыпаясь, ему было интересно, но сон закрывал ему глаза, и, открыв их в следующий раз, он ловил совсем другой разговор, не сразу понимая, о чем идет речь.

— Охто, ты живешь на Cевере, ты редко сталкиваешься с ними, — говорил Невзор, — а я вижу их почти каждый день. И я старше, я опытней тебя и скажу: не связывайся с ними. Они раздавят тебя, как букашку. Это сила, с которой нам не справиться. Или ты не помнишь о восстаниях в Новограде?

— Помню! Отлично помню! — горячо восклицал колдун. — Все это было неправильно, и действовать надо не так!

— А как? Какую еще силу ты можешь им противопоставить? Что ты можешь против огня и меча? Охто, они раздавят тебя, предадут мучительной смерти, ты этого хочешь?

— Я не боюсь смерти, даже мучительной.

— Ты один, один, пойми! Там, на севере, тебе кажется, что люди с тобой, но я-то видел, как это происходит! Они приходят и селят в душах страх. Ты одинок, тебе нечего терять, а любой другой человек подумает прежде о семье. Ты слишком хорошо живешь, ты не знаешь голода, ты побеждаешь болезни, у тебя теплый уютный дом. На твою землю никогда не ступала нога врага. Представь себе, что чувствует человек, когда в январе дом его пылает огнем пожара, как и все дома вокруг, когда горит хлеб, когда мечутся в огне лошади и жена держит на руках грудного младенца, который умрет от мороза через три дня?

— Они не убивают людей. Они делают нечто гораздо худшее.

— Страх — их главное оружие. Тех, кто не боится смерти, они пугают вечными муками, тех, кто не верит в вечные муки, предают мукам здесь и сейчас, тех, кто, как и ты, не боится и этого, они ловят на крючок страха за близких. У них много способов, проверенных временем. Красивые сказки переплетаются с кровавым ужасом, волшебная музыка — с обманом, любовь — с ненавистью. Они знают, как овладевать сердцами, Охто! Они знают, а ты нет!

— Я не хочу владеть сердцами! — кричал колдун и стучал кулаком по столу. — Не хочу! Это рабство, понимаешь? Для рабов Ромы, возможно, мечта о постном рае и казалась светлой, а для нас — нет!

— Значит, они превратят нас в рабов, подобных ромским, и тогда постный рай покажется лучшим местом, чем наша родная земля. Вокруг Новограда становится все больше и больше деревень, где живут только холопы. Представь, все до единого, и дети их, и жены — холопы! Да раньше мы и представить такого не могли!

— Но… почему они не бегут? Земли много… — растерялся колдун.

— Потому что Юга уже прокрался в их сердца, потому что они рождаются с крестом на груди и с молоком матери впитывают рабство. И то, что этого пока нет на севере, только вопрос времени. И ты не помешаешь им. Ты песчинка в их жерновах.

— Я не песчинка. Я мелкий камушек. А мелкий камушек может жернов и сломать.

— Нет, Охто, ты обольщаешься. Вспомни, что они сделали с Велемиром. Мой тебе совет — уходи на восток. Или затаись, продолжай лечить людей и колдуй потихоньку, чтобы никто этого не видел.

— Я не могу колдовать потихоньку. Люди держат меня наверху, в одиночку я могу выпросить разве что ясного неба на несколько часов.

Они и наутро, когда Лешек поднялся с постели, еще не ложились, обсуждая болезни и травы. Лешек искупался в снегу и, завернувшись в плащ, сел поближе к печке, когда колдун перешел к самому главному.

— Если ты думаешь, что я приехал к тебе за Ибн Синой, то ты ошибаешься. Хотя, если бы не книги, я бы, наверное, собирался еще года два. Пятнадцать лет назад я создал нечто и все эти годы изучал то, что создал. Посмотри, — он залез в поясную сумку и вытащил на свет крусталь.

Глаза волхва загорелись, он вытянул шею, внимательно разглядывая осколок кварца.

— Это какой-то предмет для твоей волшбы? — недоверчиво спросил он.

— Нет. Однажды я поднялся в небо и хотел просить Мокшу о дожде.

— Высоко летаешь… — усмехнулся Невзор.

Колдун пропустил этот укол мимо ушей и продолжил — с придыханием, мучительно подбирая слова, а потом выталкивая их из себя скороговоркой:

— Но вместо нее я встретил Змея. Я никогда раньше не видел его, да и не мог видеть, я же белый, спускаться вниз я не умею, и что он делал наверху, я не знаю. Он вышел мне навстречу, и, признаться, я испугался. Он был… Он был страшен. Мне показалось, что он смеется надо мной и злится, но уже не на меня, а на кого-то или на что-то еще… Он все время оглядывался, озирался, словно боялся, что кто-нибудь его увидит. Я чувствовал, как он стискивает мне плечи и как смотрит в глаза, презрительно и внимательно. И… в общем, после этой встречи я знал, как найти крусталь, как обработать…

— Змей стал помогать людям? И ты так запросто говорил с ним? — старик недоверчиво прищурился.

— Нет, не запросто… — колдун опустил голову. — Он велел мне в то лето не подниматься наверх и пообещал хороший урожай безо всякой волшбы. А потом он швырнул меня вниз, и я несколько дней пролежал без сознания.

— А как Змей оказался наверху? Разве для него есть туда дорога?

— Есть, есть, — улыбнулся колдун, — я всегда говорил, что нижний мир смыкается с верхним, только нам пока этого не видно. И он сразу сказал, что крусталь имеет две стороны, и пусть люди сами решат, какой стороной захотят пользоваться. Я не знаю, зачем он дал его мне. Но искушение, ты же понимаешь, было слишком велико.

— И что он может?

— Я покажу…

Колдун взял со стола нож, нагрел лезвие в пламени свечи и острым концом прорезал на своей ладони глубокую рану, отчего Лешек вздрогнул и зажмурился, но лицо колдуна оставалось неподвижным и спокойным. Кровь побежала на полотенце, которое он предусмотрительно бросил на колени, и, зажимая запястье другой рукой, кивнул волхву на крусталь.

— Пойдем. Ему нужно солнце.

Они вместе вышли за дверь, и через минуту Лешек услышал удивленный возглас Невзора.

— Помнишь преданье о живой и мертвой воде? — спросил колдун, когда они, в облаке пара, вернулись в дом, — в левой руке колдун сжимал крусталь, и никакой раны на ней уже не было.

— Ты хочешь сказать…

— Да. Собирая солнечный свет, крусталь заживляет даже старые раны и излечивает плохо сросшиеся кости. А если собрать им свет луны, он действует так, как положено мертвой воде: убивает гниль и лихорадку, и не только в ране, но и в крови. Ему нужно лишь ясное небо.

Они сели обратно за стол, и колдун рассказал о тех болезнях, которые ему удалось вылечить при помощи крусталя. Лешек перебрался к ним поближе, и Невзор поставил самовар.

— Но почему ты не говорил об этом, когда мы собирались на сход? Это же было лет семь назад… — удивленно спросил волхв.

— Сейчас объясню. На сходе собралось слишком много людей, и не всем я мог довериться. Ты забыл, у крусталя две стороны… Одна сторона лучи собирает, а другая — рассеивает. Змей не зря говорил о выборе между ними. Он хитер, и никто не знает, чего он на самом деле хочет. Так вот, если поставить крусталь вот этой стороной от себя, всякий, кто находится в рассеянных лучах солнца, оказывается в полной власти того, кто держит крусталь в руках. Им можно остановить огромное войско и заставить его повернуть назад. Любой приказ будет исполнен — можно приказать выстроиться в цепь и по одному отправить людей в прорубь. И они пойдут. Это страшное оружие, понимаешь?

— Да, — задумчиво протянул Невзор, — понимаю. Но как нам его не хватало во время войны!

— Ты не понял, — вздохнул колдун, — неужели ты не понял? Наши враги — они ведь тоже люди. Тот, кто получит этот крусталь, станет владеть миром, он превзойдет царя Александра, но начнет он со своих братьев! С нас с тобой в первую очередь!

— Охто, ты, по-моему, передергиваешь. Крусталь можно заставить служить людям.

— Ты возьмешь на себя такое право? Нет, не возьмешь, а если возьмешь, я знаю, кто тебя опередит. Тот, кто хочет власти сильней, чем ты. Нет, Невзор, ничего не выйдет. Защитившись от внешних врагов, рано или поздно мы придем к их порабощению, к завоеванию новых земель. И это не все, что крусталь умеет. Есть еще рассеянный свет луны. И в моих глазах он страшней, чем возможность отдавать приказы. В рассеянном свете луны крусталь ловит души…