До княжеского двора ехать было недолго — версты три, — и всю дорогу Лешек, подпрыгивая на крупе резвого жеребца, думал о встрече с князем. Он давно хотел взглянуть тому в глаза, а когда-то мечтал и о кровавой мести за отца и деда, но с годами желание мстить притупилось, осталась только горечь и жгучая бессильная ненависть, заставлявшая скрежетать зубами.

Однако князь не поспешил ему навстречу — во дворе, огороженном высоким частоколом, со множеством высоких построек, его втолкнули в маленькую клеть, пристроенную позади длинного приземистого сруба с земляной кровлей, наподобие варражских домов, которые Лешек видел в Удоге. В клети было холодно, разве только не морозно, и довольно светло: низкие длинные окна выходили на три стороны, и в них задувал зимний ветер. Вдоль боковой стены шла узкая лавка, и Лешек присел на ее край, придвинувшись к стенке сруба: она оказалась теплей остальных. Ему ничего не сказали, он слышал только, как дверь заперли на тяжелый скрипучий засов.

Он не спал больше двух суток, но побоялся лечь на лавку, чтобы не замерзнуть, просто прижался щекой к теплым бревнам, стараясь не думать о том, что его ждет. Но мысли упорно возвращались на круги своя: Златояр отдаст его Дамиану. И стычка его людей с монахами ничего не значит — им просто хотелось доказать превосходство над братией, заткнуть их за пояс, побряцать оружием, не более. Наверное, князь даже не захочет взглянуть на пленника.

Тело быстро сковала стылая промозглость клети, от каждого вдоха ныли ушибы, а раны на ногах и запястьях дергала острая боль, что никак нельзя было назвать добрым знаком. Связанные руки затекли, и Лешек их не чувствовал. Прошло не меньше двух часов, прежде чем снаружи заскрипел засов, и в клеть вошел воин, который вязал ему руки, а с ним — молодая женщина, с кринкой в руках и корзинкой под мышкой.

Воин велел Лешеку встать и повернуться к нему спиной, а потом распустил веревки, стягивавшие его руки.

— Вот, посмотри, — кивнул он женщине, — и быстрей.

Женщина развернула Лешека к себе лицом и усадила на лавку, разглядывая его запястья. В кринке, над которой поднимался пар, был травяной настой — Лешек расслышал запах ноготков и подорожника. Она промыла раны на его руках, довольно жестоко соскабливая гнойный налет и шепча при этом ласковые слова, и положила на них примочки, обмотала белыми тряпицами, после чего воин снова связал Лешеку руки за спиной, только, жалея его, стянул веревки немного выше запястий.

— Нехорошо являться к князю в таком виде, — хмыкнул воин и снял с Лешека рваные, окровавленные штаны, — мои, конечно, великоваты будут, но уж всяко лучше, чем эти…

Женщина обработала ему раны на коленях, аккуратно перевязала и помогла одеться — штаны воина и вправду оказались чересчур большими, зато более плотными и теплыми, чем те, что изорвали собаки.

— Ну что? Так лучше? — ласково спросила женщина.

— Спасибо, — хлюпнув носом, ответил Лешек. — Я… я не вор, честное слово…

Они оба ничего на это не сказали и молча ушли, задвинув за собой засов.

Горящие потревоженные раны не позволили уснуть, а в следующий раз дверь открылась на закате, когда красные солнечные лучи напрямую пробивались в окошко. На этот раз за ним пришел Путята в сопровождении двоих воинов, которых Лешек до этого не видел. Отвели его недалеко — в тот самый длинный сруб с земляной кровлей.

Внутри было тепло, даже душно. По стенам ярко светили чадящие факелы, а посередине стоял длинный широкий стол, упиравшийся в огромный открытый очаг, — не иначе, князь жил среди варрагов и обустроил место для пиров так же, как это делали они. За столом, усыпанном яствами, сидели воины, их было не меньше сорока человек, и все они ели жареное мясо и шумно прихлебывали из огромных дымившихся кружек.

Косматый широкоплечий старый человек сидел во главе стола, спиной к очагу, его волосы были тронуты грязно-серой сединой, а на помятом морщинами лице застыла презрительная гримаса, которая приподнимала крылья широкого носа и искривляла тонкий безвольный рот. Его спина гордо выгибалась, плечи были чуть откинуты назад, и подбородок смотрел вверх, что придавало князю сходство с хищной внимательной птицей. Лешек представлял себе князя совсем по-другому — тонким белокурым юношей, наверное потому, что все время слышал о нем: «младший сын». И, хотя он прекрасно знал, что Златояру уже немало лет, увидеть старика он не рассчитывал.

Лешека подтолкнули к противоположному от князя концу стола, пронзительный взгляд Златояра мельком коснулся его лица и был похож на пощечину — так смотрят на кошку, которая путается под ногами, на жука, случайно упавшего в кринку с молоком, на камень, о который довелось неосторожно споткнуться. Лешек стиснул зубы: он давно ждал встречи с этим человеком, но не думал, что явится перед ним со связанными руками, избитый, уставший и беспомощный. Злость зашевелилась в груди, заставляя глубоко и шумно дышать.

Князь откусил кусок мяса и, не прожевав, снова коротко глянул на Лешека.

— Говорят, ты хорошо поешь, — невнятно и быстро пробормотал он. — Прежде чем вернуть тебя в Пустынь, я хочу послушать твои песни.

Лешек поднял голову и выпрямил плечи. Нет, петь жующему князю он не станет. Пусть его отдадут Дамиану, пусть делают с ним все что угодно — он не ученый медведь на торге. Люди, слушавшие его песни, замирали, едва он открывал рот, они плакали и смеялись, они распахивали ему навстречу свои души…

— Ну? — переспросил князь, откусывая следующий кусок, отчего по его бороде побежала струйка жира.

— Я не буду петь, — тихо ответил Лешек, но вместе с клокочущей в горле злостью вдруг ощутил тот самый отвратительный, унизительный страх. Страх перед тем, кто его сильней.

— Я не понял, что он говорит, — скороговоркой сказал князь и глянул на Путяту.

— Он не хочет петь, Златояр, — с горечью ответил воин и с сожалением посмотрел на Лешека, как будто был в чем-то виноват.

— Так попроси его как следует, — князь поднял и опустил брови, словно не понял, почему Путята до сих пор сам не догадался этого сделать.

Его дружина замолчала и перестала жевать, с любопытством глядя на происходящее.

— Ну? — Путята пристально посмотрел на Лешека и дернул подбородком.

Лешек опустил голову и слегка приподнял плечи. Человек, сидевший во главе стола, виновен в смерти его отца и деда, и надо быть последней мразью, чтобы петь, глядя на его равнодушное, искаженное брезгливой гримасой лицо. Но от страха язык прирос к нёбу, и Лешек только покачал головой, еще сильней втягивая ее в плечи. Путята оглянулся на кивнувшего князя и ударил Лешека по лицу ребром ладони, от чего тот отлетел к стене и, не имея возможности помочь себе руками, сполз на пол. На глаза навернулись слезы, не столько от боли, сколько от страха и обиды. Воин поднял его на ноги за воротник и притянул его лицо к себе.

— Ну?

Лешек зажмурил глаза и покачал головой, глотая слезы. Путята отшвырнул его от себя на шаг-другой и повернулся к князю.

— Златояр, даже соловей не поет в клетке, или ты об этом не знаешь? — со злостью сказал он и распрямил плечи.

— Неужели? — усмехнулся князь. — А ведь действительно, об этом я не подумал.

Он захихикал противным тонким смешком и потер руки. Лешек глубоко вдохнул и сжал правый кулак, представив, что в нем лежит топор громовержца. Но вместо твердости и спокойствия ощутил вдруг злобу, смешанную с отчаяньем. Подбородок его задрожал, и слезы с новой силой готовы были хлынуть из глаз — страх превратился в обреченную решимость. Ему нечего терять! И неважно, кто его замучает: Дамиан или Златояр.

— Развяжи ему руки, — кивнул князь, и Путята не замедлил исполнить приказ.

Лешек, с трудом сдерживая дрожь, потер запястья и пошевелил пальцами, словно собирался кинуться на князя с кулаками. А потом вскинул голову и не мигая посмотрел на Златояра.

— Я спою тебе, князь, — сказал он, тяжело дыша, — и я не знаю, кто из нас сильней пожалеет об этом.

Лицо Златояра изменилось, улыбка сползла с губ, он перестал жевать и готов был выплеснуть наружу гнев, но не успел: Лешек хорошо знал силу своего голоса, и первый же звук затолкнул гнев князя обратно ему в глотку.

Он пел об огне, который снится князю, и о предсмертных криках тех, кого этот огонь пожирает, о том, как эти крики не дают ему покоя, как он зажимает уши, но все равно слышит их и корчится на полу, в надежде, что они когда-нибудь смолкнут.

Он пел о предательстве и вероломстве, о нападении на спящих — и о деревне с богатым урожаем.

Слова исторгались из его глотки, словно плевки, — князь, задохнувшийся, с искривленным ртом, откинулся на высокую спинку стула, будто намертво пригвожденный к ней. Воины приподнялись с мест и замерли неподвижно, не смея отступить назад. Наверное, никогда в песне Лешек не изливал гнева, и гнев этот был подобен огромной волне, несущейся по глади озера и сминающей большие корабли, словно утлые лодчонки.

Он пел о вечерах, на которых князь слушал сказки о богах, и о том, что боги не забыли этих вечеров. Он пел о моровом поветрии и о иереях, спасавших людей молитвами, которых никто не слышит, о ревнивом боге и его слугах, одетых в черное, о дружине князя, посланной им на помощь: сдержать и напугать людей.

Он пел о чести и тугой мошне, о власти и правде, о силе и несмываемом позоре и снова о пылающем огне, который никогда не даст князю покоя. И о мертвецах, по ночам встающих из-под земли, чтобы занять места в изголовье княжеской постели, тянущих к нему обугленные руки и проклинающих его сгоревшими губами.

Он пел долго и не останавливался, потому что гнев никак не мог излиться до конца, тяжелыми валами накатывая на грудь. Только возвращались к нему от внимавшего князя страх и слезы, и Лешек ненасытно пил его раскаянье и обрушивал на него новые валы гнева.

Мертвая тишина сковала всех, когда Лешек смолк, и лишь огонь, взметнувшийся в очаге, шумел, напоминая о только что спетой песне… Князь, скорчившийся на широком стуле, долго оставался неподвижным, так же как и его потрясенная дружина, а когда поднял старческие, слезящиеся глаза, в них плескалась нестерпимая боль.

— Велемир? — он умоляюще глянул на Лешека.

— Меня зовут Олег, — сглотнув, ответил тот. Он впервые назвал имя, полученное им при рождении.

* * *

Колдун приехал из монастыря сжимая кулаки и скрежеща зубами, кинул поводья на коновязь и бегом взлетел на крыльцо. Лешек, который грелся на солнышке возле дома, успел удивиться и испугаться: лицо колдуна было серым, угол его губы подергивался, а глаза метали молнии.

— Охто, что-то случилось? — спросил Лешек, вслед за ним входя в дом.

Колдун уже поднял тяжелую крышку сундука и выкидывал на пол вещи — шкуру, бубен, пояс с оберегами.

— Да, случилось… — ответил он мрачно. — С юга идет поветрие. Мор.

— Ты хочешь… Ты будешь просить богов?

— Я буду просить у богов ясного неба. Если успею. Это страшный мор, я никогда не видел такого, только слышал от деда и читал в книгах. Пока он ползет медленно, и умирают люди медленно, но через некоторое время он полетит по земле быстрей ветра, и смерть начнет выкашивать всех без разбора.

Он сел на пол рядом со своими вещами и стукнул кулаком по коленке.

— Я ненавижу монастырь, я ненавижу их злого бога! Малыш, ты подумай, что они сделали! Они пришли в деревню, между прочим, не их деревню, и помогли местному иерею: собрали всех жителей, прошли вокруг деревни крестным ходом, вернулись в церковь и причастили всех, всех до единого! И здоровых, и больных!

— И что… теперь тем, кто умрет, придется идти к Юге? — не понял Лешек.

— Теперь они прямиком отправятся к Юге, все! Все, понимаешь? — колдун снова хлопнул себя по коленке. — Теперь заболеют и те, кто был здоров! Дикари! Невежды! И они смеют говорить, что несут с собой свет! Да еще наши прадеды знали, как останавливать мор! И никак не крестным ходом и причастием!

Он рывком поднялся на ноги:

— И это только первая деревня! Они как тараканы расползаются по земле!

Лешек раскрыл свой сундук и тоже начал собирать вещи:

— Я поеду с тобой.

Колдун вскинул глаза:

— Ты останешься дома.

— Почему? Охто! Я уже не ребенок, или ты забыл?

— Ты останешься дома, — твердо и мрачно повторил колдун.

— Но почему? Разве тебе не потребуется помощь? Зачем ты тогда учил меня столько лет?

— Малыш… Я не знаю, лечит ли эту болезнь крусталь… И если нет — я могу только говорить с людьми, только делать вид, что я прошу богов остановить мор, а на самом деле… Тебе там нечего делать.

— Ну и что? Я тоже могу говорить с людьми, я буду помогать тебе!

— Малыш, ты можешь заболеть, — коротко сообщил колдун, — поэтому ты останешься дома.

Лешеку вдруг стало очень страшно. Он сел на кровать и запинаясь спросил:

— Охто… А ты? Ты тоже можешь заболеть?

— Да.

— И что? Если крусталь не лечит этой болезни, ты умрешь?

— Возможно.

Лешек опустил голову и помолчал, а потом робко тронул колдуна за плечо:

— Охто… Можно я все-таки поеду с тобой?

— Нет, — резко ответил колдун.

— Я не могу отпустить тебя так просто…

— Можешь. Малыш, твое предназначение не в этом, как ты не понимаешь?

— А твое?

— А мое предназначение — лечить людей. Я всю жизнь учился этому, и, кто знает, может, это мой час?

Он упаковал вещи и кликнул матушку, чтобы она собрала ему еды в дорогу.

— Охто, но послушай… — Лешек ходил за ним по пятам. — А если монахи захотят помешать тебе?

— Пусть попробуют, — бросил колдун через плечо.

— Тебе не кажется, что ты… просто храбришься?

— Конечно храбрюсь. Но я все-таки колдун, ты не забыл? И я не позволю этим ловцам душ… — он со свистом втянул в себя воздух и не стал продолжать.

И в первый раз достал со дна сундука меч в красивых инкрустированных ножнах.

— Видал? — гордо спросил он и улыбнулся Лешеку. — Эту штуку мне подарил старый дружник в Удоге. Это случилось, когда на город напали свеи, они часто на нас нападали. Мне было лет пятнадцать, и я, по дурости, сунулся в бой, как все мужчины.

— И за это он подарил тебе меч?

— Нет, — хмыкнул колдун, на ходу прикрепляя меч к поясу. — Мое участие в бою закончилось бесславно, меня оглушили первым же ударом и хорошо, что не затоптали. После боя, когда я пришел в себя, мы с дедом лечили раненых, многих нам удалось спасти, в том числе этого старого воина. И тогда он отдал мне меч со словами: «Никогда не лезь в бой, жди своего часа, но если враг подойдет к тебе вплотную, защищайся». Мы вскоре ушли из Удоги, и больше мне не доводилось бывать в бою. А теперь… Вот я и дождался своего часа…

— Охто, но ты же не умеешь им пользоваться!

— Кто тебе сказал? Для меня пятнадцатилетнего это был такой подарок! Как же я мог не научиться? Тогда о боевой славе я мечтал гораздо больше, чем о лекарской стезе, во мне же течет варражская кровь, — он рассмеялся и вскочил на коня. — Я поехал, мне надо спешить. На всякий случай: серебро лежит в дупле раздвоенного дуба, помнишь? Где осиное гнездо.

Лешек растерялся — он не думал, что колдун уедет прямо сейчас! Ему так многое хотелось сказать ему на прощанье, так о многом расспросить! И эти его слова о каком-то дурацком серебре! Как будто он и вправду не собирается возвращаться!

— Охто, погоди! Я тебя хотя бы провожу! — крикнул он в отчаянье.

— Нет, не надо. Оставайся здесь и не уходи далеко от дома. На охоту не ходи, вообще в лес не суйся, сиди и читай Ибн Сину.

Он хотел тронуть коня с места, но Лешек вцепился ему в стремя:

— Охто! Охто, не уезжай! Пожалуйста, не уезжай!

— Да что ты, малыш? — глаза колдуна стали влажными. — Как же я могу не ехать?

Но Лешек припал щекой к его руке и взял ее в объятья.

— Не уезжай, Охто! Я прошу тебя! У меня никого больше нет, кроме тебя! Как я буду жить без тебя?

— Малыш… — колдун вздохнул. — Я, наверное, все-таки вернусь… Я ведь не умирать еду, а лечить людей. И потом…

Он погладил Лешека по голове, не торопясь вырывать руку из цепких объятий.

— И потом, знаешь… На краю света, за далекими непроходимыми лесами, меж кисельных берегов течет молочная река Смородина. Там, за Калиновым мостом, нас ждут наши прадеды. И… в случае чего… я буду ждать тебя там, хорошо? Хоть я и не твой отец, я все равно буду тебя там ждать. А сейчас мне надо спешить.

Лешек кивнул, не в силах ничего сказать, и медленно, неохотно выпустил руку колдуна. Тот тронул коня с места, и Лешек сел на землю, не удержав слез.