Колдун вернулся через три дня, в субботу на рассвете, — посеревший, с запавшими глазами, но живой. Лешек купался и увидел его издали, но тот крикнул ему:

— Не подходи ко мне! Уйди в дом!

Лешек не посмел его ослушаться и из окна смотрел, как колдун топит баню — топит по-черному, и, вместо того чтобы подождать на улице, купается в едком дыму, кашляет, вытирает слезы, выходит на воздух, чтобы отдышаться, и снова возвращается в дымную баню. Только через три часа, накалив печь докрасна, он наконец вымылся, даже не окунаясь в речку, и выбрался на воздух, сел в тенёк, тяжело дыша, с красным лицом и не менее красными, воспаленными глазами, которые разъел дым.

— Собирайся, малыш, — сказал он, когда Лешек подобрался к нему сзади, — поедешь со мной. Мне нужен помощник.

Лешек боялся поверить своему счастью — как? Неужели колдун передумал?

— Охто! Ты же велел мне сидеть дома! — радостно засмеялся он.

— Крусталь лечит эту болезнь. Нам ничего не угрожает, кроме дружины монахов. Рядом со мной ты будешь в большей безопасности, чем здесь. Сегодня поедем к нам на торг, объедем деревни, какие успеем, а вечером двинем на юг. Мор идет медленно, и, если бы не монахи со своими крестными ходами и гнусными проповедями, я бы его остановил. Кстати, можешь попариться, я натопил так, что в баню заходить страшно. Уезжаем надолго, когда еще помыться доведется…

— Расскажи хоть, как там? Что с тобой было?

— Да ничего со мной не было. Там, куда монахи не заходили, больные есть, но немного, я их вылечил. А там, где они уже помолились, дела обстоят гораздо хуже: люди болеют, через одного болеют. Три ночи не спал, ходил по домам. Одному тяжело: и погоды проси, и лечи, и ухаживай, и объясняй, что дальше делать. Да и повеселей вдвоем. Иди мойся, я подремлю немного. Но как только соберешься, сразу меня буди, ладно?

Лешек кивнул: если надо успеть на торг, то больше часа колдуну спать не придется — время катилось к полудню. Он быстро помылся, собрал вещи и разбудил колдуна только тогда, когда оседлал коня.

— Что? Что такое? — не понял колдун.

— Пора. Я готов, — сказал Лешек.

— Правда? Мне показалось, что я только что закрыл глаза… — колдун, кряхтя, поднялся. — Поехали.

Лешек с жалостью смотрел, как его шатает по дороге к коновязи, — может быть, стоило отдохнуть немного и только потом ехать по деревням? Но колдун сказал, что нарочно вернулся к субботе, чтобы застать на торге как можно больше людей.

Там-то и пригодилось умение Лешека собирать народ своим пением. И когда вокруг выросла толпа, колдун, который не любил говорить прилюдно, обратился к ней с долгой речью.

— Вы слышали, что с юга на нас идет поветрие? Вчера я говорил с богами и просил их мор остановить.

Лица людей помрачнели и насупились: о поветрии, которое еще не дошло до села, им думать не хотелось, но страх уже глодал их сердца.

— Что сказали боги, Охто? — выкрикнул кто-то. — Они не оставят нас?

— Какие жертвы им нужны?

— Боги просят жертв, но не таких, как всегда. Боги запрещают ходить в лес, убивать животных, как диких, так и домашних. Боги велят сидеть по своим дворам и до первого снега не появляться на торге.

— А праздники? А урожай?

— Праздновать будем, когда уйдет мор. Боги не хотят веселья, когда вокруг царит смерть. Им нужно другое: они велят каждый день топить печи в домах и париться в бане. Каждый день, вы слышали? Дымы должны виться над каждой деревней, над каждым двором. Дым — та жертва, которая нужна богам.

— Летом? Топить дома?

— Да! Так хотят боги. Дым и пар каждый день, и мор обойдет нас стороной. Если же сюда явятся монахи из Пустыни, гоните их топорами и вилами. Того, кто пойдет к причастию, боги спасать не станут.

— Охто, а с кем из богов ты говорил? — подозрительно спросил человек из первого ряда.

— Я говорил с Власом и Мокшей, — невозмутимо соврал колдун. — И если ты мне не веришь, то вспомни или спроси своего отца: сорок лет назад, когда меня тут еще не было, волхвы несли от богов те же вести.

— Правда, — негромко сказал старик, стоявший в стороне. — Во время мора боги всегда требуют дыма, я помню. Мор обходит стороной тех, кто каждый день топит печь.

Потом на колдуна посыпались вопросы, и он с готовностью отвечал: можно ли косить сено, можно ли стирать белье, как обмолачивать хлеб, как доить коров. Прошло не меньше часа, прежде чем люди отпустили его, и они с Лешеком направились в ближайшую деревню.

— Как легко со своими! — улыбнулся колдун. — Попробуй скажи что-нибудь подобное на юге! Там нужны зрелища, которые переплюнут церковные действа.

До вечера успели заехать в две деревни, рассказать старикам о «требовании богов» и послать гонцов в разные стороны, куда не успели добраться сами. А потом колдун гнал коней на юг, в сторону монастыря, надеясь хотя бы к утру поспеть в Лусской торг.

— Пропадает ночь, луна пропадает! — ругался он по дороге. — Не успеть сегодня, точно не успеть!

— Охто, ты все делаешь правильно! — ворчал Лешек. — Не надо себя напрасно корить!

— Знаешь, когда я думаю, что там, на юге, может быть, умирают люди, я не могу думать о том, что все делаю правильно. Я мог бы послать на север Невзора, ему бы поверили быстрей, чем мне. Или… Я мог бы оставить ему крусталь… Но я испугался чего-то — не знаю, чего.

На закате они добрались до Пустыни, молчаливой и обезлюдевшей, но до Лусского торга не доехали: на берегу Выги, неподалеку от Никольской слободы, им повстречался конный монах, из числа дружников Дамиана. Оказалось, что колдуну он знаком, поэтому они остановились и раскланялись.

— Ты откуда так спешно? — спросил колдун.

— Из Дальнего Замошья. Мор, в каждом дворе больные! Отец Нифонт умирает, послушник Лука в горячке. Мы три дня назад там служили, было всего двое больных! А сегодня — все, в каждом дворе! Шестеро умерло, отец Нифонт исповедал, причастил и сам свалился.

Колдун поморщился, но ничего не сказал, и монах продолжил:

— Еду в Пустынь, надо собирать иеромонахов по нашим деревням — некому исповедовать, некому причащать…

— Лучше бы ты туда не ездил… — пробормотал колдун.

— Не могу. Дамиан шкуру спустит, — монах невесело усмехнулся. — Я бы отсиделся где-нибудь, так ведь велено всем: по деревням. Да и жалко Нифонта: без причастия ведь умрет. Луку он причастил, а его кто причастит?

Колдун снова скривил лицо, а Лешек обмер: Лука — это же Лытка! Лытка!

— Охто! Поедем скорей! — дернул он колдуна за рукав. — Поедем! Может, мы еще успеем!

— Поедем, — мрачно выдавил колдун. — Напрямик поедем, через Бугры. Три часа езды, не больше. Луна через час взойдет.

Выга в том месте делала изгиб к Лусскому торгу, по ней до Дальнего Замошья можно было ехать от рассвета до заката, напрямую же пробираться получалось быстрей, но труднее — между крутых берегов Выги лежало холмистое урочище. Они распрощались с монахом, и Лешек пришпорил коня, обгоняя колдуна.

— Ты куда рванулся? Убьешься в темноте, — прикрикнул колдун.

— Это же Лытка! — крикнул ему Лешек. — Послушник Лука — это Лытка!

— Да знаю я… — буркнул колдун.

Через реку перебирались вплавь, рискуя лошадьми, хотя колдун и выбрал узкое место. И темно было хоть глаз коли — месяц прошел с летнего солнцестояния, и прозрачные сумеречные ночи сменились непроглядной чернотой.

Колдун ехал впереди, осторожно выбирая дорогу по тропе крутого берега, а Лешек нетерпеливо подгонял его и изнывал от невозможности двигаться быстрей. Он с трудом различал тень колдуна, хотя ехал уткнувшись в хвост его лошади вплотную. Кони поминутно спотыкались и вздрагивали, слыша, как осыпается под их копытами красный глинистый берег. Но и поднявшись на самый верх, ехать быстрее не смогли: спускались так же осторожно, потом снова поднимались на новый бугор и спускались — теперь уже к Выге. Колдун безошибочно вышел к воде неподалеку от Дальнего Замошья, и снова пришлось перебираться через реку вплавь.

Луна к тому времени поднялась высоко над рекой, и темный силуэт обыденной церкви, возвышавшейся над домами, они увидели издалека. Колдун пустил коня во весь опор по обмелевшему песчаному берегу, и теперь Лешек едва за ним поспевал.

Несмотря на поздний час и погашенные огни, деревня не спала: то там, то здесь слышны были причитания и стоны, изредка хлопали двери, а из узких окон церкви отчетливо неслось «Богородице дево, радуйся».

— Вот радость-то богородице — такой богатый урожай, — прошипел колдун и направил коня к церкви.

Дверь в храм была открыта нараспашку, а перед образом Тимофея Чудотворца, напротив входа, горела одинокая свеча, пламя которой вот-вот грозил погасить ветер. Свет луны, проникая в узкие окна, едва освещал мрачные образа по стенам церкви — согбенные черные фигуры, непременно держащие в руках кресты: двенадцать Посланцев. Лешеку показалось, что черные фигуры наступают на него и хотят взять в кольцо, и на секунду страх охватил его и два пальца потянулись ко лбу — если он осенит себя крестным знамением, они его не тронут, отпустят восвояси. Лунные лучи, осязаемые в густой темноте, устремлялись к распятию — довольно грубому, простому, — и благостное лицо Исуса никак не соответствовало его плачевному положению. Рядом с ним богородица с закатившимися глазами тетешкала на коленях тощенького младенца, и их умиротворение не вязалось с мертвенным лунным светом, и одинокой трепыхавшейся свечой на ветру, и запахом — странным сладким запахом, смешанным с ароматом ладана и горящего воска.

В углу, недалеко от входа, скукожившись сидел послушник в скуфье, натягивая подрясник на колени, и пел высоким, надтреснутым голосом. «Богородице дево» закончилась, и он затянул «Господи, воззвах». Лешек не узнал его — он был совсем юным. Глаза послушника, неестественно расширенные, неподвижно смотрели в одну точку на пустой стене, и взгляд его ничего не выражал.

— О чем молишься? — бесцеремонно спросил колдун, подойдя к послушнику вплотную.

Послушник не сразу его услышал, продолжая петь, но вдруг закашлялся, глаза его расширились еще сильней, и из них побежали крупные слезы.

— Все помрем тут… во славу Господа… — прошептал он.

— Где отец Нифонт? Где Лытка? — спросил колдун немного ласковей.

— Отец Нифонт — вон лежит, — послушник ткнул пальцем в аналой. — А Лытка в угол уполз, к распятию поближе.

Лешек посмотрел на аналой: перед ним на полу лежало мертвое тело с запрокинутой головой, и острая борода смотрела в потолок. Руки старца кто-то сложил на груди, поставив в них свечу, но свеча согнулась и погасла. Колдун мельком глянул на мертвеца и подошел к распятию. В тени кануна, обхватив руками основание креста, ничком лежал Лытка — Лешек узнал его сразу, несмотря на прошедшие годы, несмотря на то, что не увидел его лица.

Колдун расцепил его безвольные руки и повернул лицом вверх, внимательно прислушиваясь к его дыханию.

— Помоги мне его раздеть, — велел он Лешеку.

— Святотатство творите, — проворчал из своего угла послушник, — не баня здесь, чай.

— Помолчи, — отмахнулся от него колдун.

— Я вот дружников позову.

— Ты помирать, кажется, собирался, — хмыкнул колдун, — вот и помирай.

Он отодвинул распятие в сторону и положил Лытку так, что теперь на него падал пучок лунного света. Несколько минут он осматривал голое тело, прикладывал ухо к груди, щупал пах и подмышки, а Лешек увидел на нем широкий шрам вокруг пояса. Послушник, до этого молчавший, снова затянул «Богородице», только совсем тихо и хрипло.

— Лытка, — шепнул Лешек и тронул горячую, заросшую густой красивой бородой щеку, — Лытка, ты слышишь меня?

— Он не слышит, — сказал колдун и застонал, громко и протяжно.

— Что-то не так? — испугался Лешек.

— Я опоздал, малыш… — прошептал колдун. — Я напрасно ездил на север, мне надо было оставаться здесь…

— Он… он умрет? — Лешек почувствовал, как слезы встают в горле.

— Нет, он не умрет, не бойся. Но это уже не тот мор, что медленно полз по земле. Теперь он полетит по деревням быстрей ветра и никакие дымы от него не спасут… Мне горько и страшно, малыш… Я не смогу его остановить… У меня только один крусталь.

— Но… откуда ты знаешь?

— У всех, кого я лечил еще позавчера, в паху или под мышками набухали большие желваки. Мой дед рассказывал, что пока людей убивают эти желваки, которые зреют медленно, иногда дольше недели, от мора можно спастись дымом и паром. А потом, в одночасье, люди начинают умирать просто так, от горячки. Никаких желваков у них нет, они умирают без всяких причин, задыхаются. И мор летит по земле, словно его несет ветер, и убивает целые деревни. Спасения от него нет. И не только мой дед знал об этом, я читал об этом в книге о лихорадках. Ты видишь? У Лытки нет никаких желваков, никаких язв, а губы посинели, как будто ему не хватает воздуха.

Колдун достал из кошеля крусталь и глянул на луну, пробивавшуюся в церковь сквозь окно.

— Я даже не знаю, куда направлять луч… — пробормотал он. — Приподними ему плечи, я буду светить на сердце.

Лешек с трудом усадил тяжелого Лытку, и размякшее тело его норовило сползти на пол. Колдун светил желтым лучом Лытке на грудь, и через несколько минут Лешек почувствовал, что Лытка шевельнулся и застонал. Неожиданно горячие плечи, за которые Лешек держался руками, промокли — в одну секунду тело Лытки покрылось потом, словно его окатили водой. И пот этот был холодным и липким.

— Наверное, хватит… — пробормотал колдун, продолжая светить на сердце желтым лучом. — Хвала Змею, что я могу сказать… Я пойду по деревне, а ты вытри его, одень и вынеси на воздух — мне кажется, тут все пропитано ядом. Возьми мой плащ, он в седельной сумке. Потом догонишь меня, ладно?

Лешек кивнул. Колдун поднялся и осмотрел церковь еще раз.

— Красиво рисуют и красиво поют, — хмыкнул он, — этого у них не отнять…

— Разве это красиво? — удивился Лешек, снова глянув на образа двенадцати мрачных Посланцев.

— Да. Ты просто не замечаешь, потому что любовался на иконы много лет. И неважно, что на них нарисовано, — колдун качнул головой, быстрым шагом направился к выходу и крикнул насупившемуся послушнику:

— Эй ты, будущий покойник! Пошли со мной. Господь услышал твои молитвы — ты останешься в живых.

Лешек сначала вытащил Лытку из церкви, под раскидистые ивы, росшие кругом, и увидел, как колдун светит крусталем на грудь ошалевшего послушника. Он вытирал потное тело друга своей рубахой и время от времени заглядывал ему в лицо — не придет ли тот в себя? И наконец Лытка очнулся и посмотрел на Лешека, приоткрыв растрескавшийся рот, — в восторге, с благоговением и небывалым удивлением.

— Господи Исусе… — услышал Лешек шепот непослушных губ. — Господи, прими меня в свои небесные чертоги…

— Лытка, да что ты, Лытка! Ты будешь жить! Все хорошо!

— Правда? — подобие улыбки коснулось его губ. — Я буду жить, чтобы нести по земле твою славу и твое величие…

Лешек рассмеялся, и слезы поползли у него по щекам — от радости. Лытка… Самый отважный, самый сильный и добрый… Он оставил друга на попечение послушника, велев тому поить Лытку водой как можно чаще, а сам побежал догонять колдуна — поговорить с другом можно потом, сейчас колдуну он нужнее.

Пока луна не растворилась в предрассветном небе, колдун успел обойти десяток дворов, поднимая на ноги больных, и весть об этом мгновенно облетела деревню — люди несли к нему родных на руках, понимая, что летняя ночь коротка и до их двора колдун может не дойти. Лешек, осматривая больных, выстраивал их в очередь, пропуская вперед детей и тех, кто был совсем плох и не дотянул бы до следующей ночи, объяснял, как надо ухаживать за ослабленными и как хоронить мертвых, — дел ему хватало. Поближе к рассвету ему и вовсе пришлось успокаивать толпу людей, кричавших, плакавших и требовавших вылечить именно его мать, сына, мужа или жену, — луну провожали с воем, причитаниями и страхом. Едва появившаяся надежда угасала на глазах, и Лешек, как мог, старался быть ласковым с людьми. Ему помогали взрослые мужчины, строго следя за соблюдением очереди, и только благодаря им Лешека не разорвали на куски те, кому он обещал выздоровление следующей ночью.

Когда взошло солнце, колдун спрятал крусталь обратно в кошель и поднялся на ноги, обозревая стонущую толпу.

— Завтра времени хватит на всех, — он с сожалением пожал плечами. — А сейчас послушайте меня. Я прошу тех, кто здоров и силен, собрать дров на краду: нам надо похоронить мертвых.

— На краду? — испуганно пискнул кто-то из женщин. — Но ведь так хоронить нельзя, отец Феофан запретил нам…

— И где он, отец Феофан? — злобно спросил уставший колдун.

— Он… Он умер третьего дня…

— Царство ему небесное, — выплюнул колдун. — Мертвых — на краду. Бог отца Феофана не спас вас от болезни, а мои боги, как видите, не оставили вас. Или вы мне все еще не верите? Во славу наших богов, мертвых — на краду. После того, как мы похороним всех, я прошу вас не покидать своих домов и тем более не выезжать из деревни. Топите печи, топите бани — боги хотят дыма, огня и пара, и они не оставят вас. Если хоть один человек, даже монах, сегодня покинет деревню, я уйду, и ничто не спасет вас от смерти — ни молитвы монахов, ни лунный свет.

Люди молчали, со страхом глядя на колдуна. А он и вправду был страшен: темные глаза глубоко запали и смотрели на толпу будто из пустых почерневших глазниц, кожа на лице приобрела землистый оттенок, и время от времени подергивался угол рта. Под конец своей речи он пошатнулся, и Лешек еле успел поймать его под руку.

— Охто, я помогу собрать дрова, отдохни…

— Нет, малыш, тебе одному будет не справиться. После погребения отдохнем, до самого восхода луны будем спать.