И он оказался прав: сложить краду для пятнадцати умерших Лешек бы не сумел — слишком большое и сложное это было сооружение. Из деревенских только старики помнили последние погребальные костры, да и те возжигали их от случая к случаю: в Дальнем Замошье жили люди, пришлые из всеволодских земель, и почти все они крестились при рождении.

Колдун выбрал место неподалеку, но так, чтобы высокий огонь не мог перекинуться ни на дома, ни на лес: примерно в полуверсте от деревни, на крутом берегу реки. Трудились долго, возводя огромный дровяной круг, и рыли вокруг него канавку, и ставили высокий соломенный тын и домовину из тонких бревен — на самую верхушку костра. Людей собралось много, кто-то благоговел перед колдуном, кто-то его опасался, кто-то хотел поблагодарить, а кто-то — умилостивить. Солнце высоко поднялось над землей, когда мертвых из деревни понесли на костер, — похоронное шествие растянулось длинной змеей.

— Пойдем, похоже, кроме нас некому похоронить отца Нифонта, — колдун подмигнул Лешеку. — Он все равно без причастия умер, так что какая ему теперь разница?

Лешек подумал, что молоденький послушник мог бы им помочь, но когда они вошли в церковный двор, то увидели, что оба послушника обнявшись спят на траве, в тени ив. Лешек подошел поближе, всматриваясь в лицо Лытки, но тот не проснулся: на щеках его появился легкий румянец, и круги под глазами немного посветлели.

— Ну? — позвал колдун.

Лешек кивнул и вошел вслед за ним в церковь.

При свете дня там было не так мрачно: солнечные лучи с разных сторон освещали темные образа, и Лешек вспомнил слова колдуна о том, что они красивы. Но, сколько ни всматривался в сутулые фигуры, закутанные в бесформенные одежды, красоты он в них не нашел.

Колдун осмотрелся и заглянул в алтарь, а вернулся, держа в руках яркую золоченую ризу.

— Оденем его красиво, — он глянул на покойника с жалостью и спросил у Лешека: — Ты знал его при жизни?

— Он был моим духовником… — ответил Лешек, поморщившись, и поспешил добавить: — Нет, он был не вредным, и наивным немного… Мы его обманывали и смеялись потом: он всегда верил нашим исповедям. И епитимии назначал со вздохом, и искренне считал, что они нам помогают. И в бога он тоже верил. Охто, может, не надо его на краду? Пусть его братия хоронит.

— Малыш, видишь ли… Это не вопрос веры. Во время поветрий наши предки сжигали мертвых и никогда не ждали положенных трех дней. Мертвые тела источают яд, и только огонь уносит его на небо. А братия повезет тело в обитель и станет отпевать, похоронит в земле, и яд этот будет сочиться из могилы.

Лешек вздохнул и согласился: колдун все делал правильно. Они облачили покойного в ризу и положили тело на срачицу, которую колдун беззастенчиво стащил с престола. Вдвоем нести тело было тяжело и неудобно, несмотря на то, что отец Нифонт не отличался большим весом, — тщедушный старичок, когда-то он казался Лешеку огромным и сильным, как бог, от имени которого говорил.

Они проходили ворота церковного двора, когда сзади раздался крик послушника:

— Куда! Стойте!

Колдун не остановился и не оглянулся, и послушник догнал их за воротами церкви.

— Вы что! Куда вы его несете? — он забежал вперед, но колдун и тут не остановился.

— Я дружников позову! — крикнул послушник. — Не трогайте отца Нифонта!

При свете дня лицо его показалось Лешеку знакомым; наверное, он все же был из приютских, только изменился за эти годы. Послушник отчаялся докричаться до колдуна, махнул рукой и побежал в противоположную сторону, вдоль церковной ограды, — не иначе, и вправду звать дружников.

Конский топот за спиной Лешек услышал, когда они не успели пройти и половины пути до крады, а похоронное шествие давно достигло реки, — их догоняли двое монахов: без клобуков, в подрясниках, поверх которых были надеты кольчуги, и держа топоры наготове.

— Охто! — крикнул Лешек. — Ты слышишь?

— Слышу, — невозмутимо ответил колдун и тяжело вздохнул. — Опускаем.

Монахи догнали их быстро — колдун едва распрямился и шагнул им навстречу, оттесняя Лешека с дороги. Лица дружников, помятые и недовольные, ясно говорили о том, что их только что разбудили. Колдуна в монастыре, наверное, знали все, от мала до велика (не так часто в Пустыни появлялись посторонние), поэтому монахи остановили коней и обратились к нему довольно почтительно. Одного из них Лешек знал — когда-то тот был послушником, которого Дамиан принял в свою «братию», а вот второго, постарше, он видел впервые.

— Зачем ты забрал тело из церкви? И вообще, что там происходит? — старший указал в сторону крады.

Колдун ответил, нисколько не смущаясь:

— Мы хороним умерших.

— Что, без отпевания? И где вы их хороните? Почему не у церкви?

— Потому что это наше дело, как и где хоронить своих мертвецов, — спокойно сказал колдун. — Кто-то же должен позаботиться об этом.

Монах помолчал секунду — ответ колдуна его явно смутил, но придумать возражение он затруднялся, и тогда в разговор вступил младший:

— Но отец Нифонт — не ваш мертвец. Мы отвезем его в обитель и похороним там.

— Тело отца Нифонта источает яд, — колдун пожал плечами, — вы принесете в обитель смерть.

При этих словах оба монаха непроизвольно осадили лошадей, и младший перекрестился, но не замолчал:

— Господь не позволит мору перешагнуть порог монастыря. За стены обители смерть никогда не проникнет!

Колдун кивнул и сморщил лицо:

— Нет, ребята. Не Господь — я вам этого не позволю. Тело отца Нифонта не покинет Дальнего Замошья. И, если отпевать его некому, придется хоронить без отпевания.

— Кто дал тебе право решать?

— Я сам взял себе это право. И не советую вам его оспаривать.

При этих его словах младший снова испуганно осенил себя крестным знамением, а старший посмотрел на него удивленно. Лешек хмыкнул: наверняка младший помнит приютские байки о том, что колдун ворует и ест детей, а при желании может превратить человека в камень.

— А если мы его все же оспорим? — бесстрашно спросил старший.

Колдун поднял брови и терпеливо объяснил:

— Вы погубите себя, братию и жителей тех деревень, мимо которых повезете тело. И не надейтесь на своего бога — он вас не спасет.

Монахи чувствовали себя неуверенно — колдуна в монастыре не причисляли к врагам, он лечил братию, и применить оружие дружники не решались: в вопросах богословия они, несмотря на постриг, были не сильны, никто не отдавал им никакого приказа, а слова колдуна пугали, да и колдун в тот миг казался той самой смертью, которую им пророчил.

Колдун, видя их замешательство, кивнул Лешеку, они подняли носилки с телом и двинулись вперед, оставив дружников размышлять, что требуется делать в подобных случаях. Но как только тропа вывела их на высокий берег реки, на водной глади сразу стала видна лодка и черные фигуры монахов в ней. Они гребли к берегу, завидев скопление людей. Конные дружники закричали и замахали им руками, указывая на колдуна с Лешеком, и лодка взяла немного левей.

— Охто, послушай… — начал Лешек, когда колдун оглянулся и всмотрелся в лодку. — Я думаю, ты напрасно… Не стоит их злить, слышишь? И вообще, мне это напоминает рассказ Невзора о смерти моего деда.

— Напоминает, малыш, напоминает, — ухмыльнулся колдун, — но что ты можешь мне предложить? Бросить все и уйти? Чтобы потом, зимними вечерами, проклинать монахов за их преступления?

— Я не знаю… Но…

— Нет, малыш. Никаких «но» не будет. И я никуда не уйду.

Конные догнали их снова и на этот раз преградили дорогу, не позволяя добраться до крады и людей.

— Постойте! — велел старший. — Подождите отца Варсонофия. Я думаю, он лучше нас разберется, как нужно хоронить отца Нифонта.

Колдун вздохнул и остановился, сделав Лешеку знак опустить носилки на землю. Лодка причалила к берегу, и Лешек действительно увидел отца Варсонофия — крикливого, желчного иеромонаха, который любил пугать приютских мальчиков геенной огненной и более всего раздражался, когда слышал смех или шумную возню. Он нисколько не изменился за эти годы, как будто время для него остановилось, — не старый, не молодой, худощавый, узкоплечий, с брюшком, выступавшим далеко вперед, с обвислыми щеками и брюзгливо изогнутым ртом. Вместе с ним из лодки на берег выбрался молодой высокий монах, которого Лешек не знал, и трое дружников Дамиана: в кольчугах под рясами, с топорами и в шлемах поверх клобуков. Высокий монах помогал отцу Варсонофию подниматься на крутой берег, а дружники обогнали их и присоединились к своим конным товарищам, угрожающе глядя на колдуна.

Иеромонах запыхался и, поднявшись, долго не мог ничего сказать, шумно хватая ртом воздух и указуя перстом на тело отца Нифонта. Колдун оставался спокойным, без тени насмешки ожидая, когда Варсонофий заговорит. Лешек же поспешил спрятаться колдуну за спину, хотя иеромонах вряд ли узнал бы в нем какого-то приютского мальчишку.

— Куда? — выдохнул наконец отец Варсонофий.

— Туда, — ответил колдун и махнул рукой в сторону крады.

— По какому праву? — отец Варсонофий так возмутился, что голос его чуть не сорвался на визг.

— Тело отца Нифонта не покинет Дальнего Замошья, — уверенно сказал колдун и вскинул глаза.

— Ты… ты что себе позволяешь?! — снова задохнулся иеромонах. — Ты, проклятый язычник, как ты смеешь прикасаться к телу иерея! Ты ежечасно должен благодарить своих поганых богов за то, что еще жив! Убирайся прочь, пока я не велел утопить тебя в реке, как щенка!

— Я сказал, тело отца Нифонта не покинет Дальнего Замошья, — повторил колдун угрожающе, глаза его блеснули, а рот на мгновенье оскалился.

Отец Варсонофий отступил на шаг и перекрестился:

— Сатана! Сам Сатана говорит твоими устами! Я вижу его лик!

— Моими устами говорит здравый смысл, — скривился колдун, — который вам, монахам, почему-то отказывает. Это тело источает яд, и этот яд должен сгореть в огне.

— Что? — взвизгнул иеромонах. — Так это крада! Я так и знал, это крада! Тело инока — на поганый костер? Сжигать православных христиан на потеху идолопоклоннику? Вяжите проклятого язычника! Он смущает народ!

Дружники только и ждали приказа, чтобы вскинуть топоры, но колдун выхватил из ножен меч и отступил на шаг, прикрывая собой Лешека.

— Уберите оружие, — велел он тихо, — сейчас не время выяснять, чьи боги лучше.

Колдун был так уверен в себе, что дружники заколебались.

— Вяжите его! — вскрикнул Варсонофий. — Он хочет надругаться над нашей верой! Я не удивлюсь, если он сам наслал мор на деревню, нарочно, чтобы смущать неокрепшие в вере души поселян!

Колдун ударил мечом в древко топора, который занес над ним один из дружников, и оно громко треснуло, с лязгом металла о металл отразил второй удар и плашмя ударил мечом по голове третьего дружника. Но четвертый, изловчившись, обошел его сбоку, и лезвие топора вскользь прошло по правому плечу колдуна, разрывая плотную ткань кафтана. Плоть чавкнула, и на землю хлынула кровь, но колдун словно не заметил этого, разрубая древко еще одного топора. Лешек вскрикнул и кинулся на спину монаха, ранившего колдуна, краем глаза заметив, что от крады в их сторону бегут люди, много мужчин, и тоже сжимают в руках топоры, только не боевые, а тяжелые, рабочие, которыми только что рубили дрова.

Колдун сломал еще один топор и схватился врукопашную с двумя монахами сразу, а Лешек впился ногтями в горло своего противника — он хотел убить того, кто посмел поднять на колдуна руку, но тот был искушенным бойцом, легко перекинул Лешека через спину и припечатал оземь так, что на несколько минут вышиб из него дух.

— Остановитесь, христиане! — вышел вперед отец Варсонофий. — Колдун наслал на вас мор, чтобы надругаться над вашей верой! Остановитесь!

Но люди, которые бежали на помощь колдуну, пропустили его слова мимо ушей, набрасываясь на дружников Дамиана.

— Стойте! Вы погубите свои души! — кричал иеромонах, а молодой брат закрыл его своим телом, чтобы толпа не смела́ его со своего пути.

Дружников повязали в одну минуту, но и колдуну на всякий случай заломили руки за спину. Лешек с трудом сел, потряхивая гудящей головой, и попросил поселян, державших колдуна за руки:

— Отпустите его! Вы что, не видите, он же ранен…

Но его просто не услышали, потому что отец Варсонофий заговорил густым басом, как привык говорить на проповедях:

— Кто родственника на краду положит, своими руками его в геенну огненную столкнет, ибо Диавол только и ждет, как загубить христианскую душу. Разве отец Феофан не говорил вам, как достичь царствия небесного? Разве преисподняя милей вашим сердцам, чем райские кущи? Зачем вы слушаете проклятого язычника, устами которого говорит враг рода человеческого, руками которого он творит зло на земле? Колдовством своим прогневил он Бога на небе, за его грехи вы теперь жизнями расплачиваетесь!

— Ты, отче, тут абсолютно прав, — выдохнул колдун. — Мои боги мора на людей не насылают, только твой злой бог с людьми привык обращаться, как с нашкодившими щенками: чуть что не по нем — либо мор, либо костер, либо распятие!

— Наш Бог, единый и всемогущий, о вечной жизни для паствы своей заботится, а твои идолы — суть деревянные истуканы, и, поклоняясь им, ты свою душу губишь и идущих за тобой в пропасть ада ввергаешь! Люди! Посмотрите! Адское пламя предлагает он вашим родным вместо райских садов! Адское пламя предлагает возжечь он прямо на земле! Зачем? Затем, что Сатане так угодно — не пустить христианские души к Господу! Это колдуны, ведуны да кощунники насылают на людей болезни, по злобности и от бессилия перед Божьим величием. Это они, сотворяя свои поганые действа…

К отцу Варсонофию сзади подошел седобородый немощный старик, которого под руку вел мальчик, и похлопал иеромонаха по плечу:

— Погоди кричать. Что-то не понял я, кто на нас мор-то наслал: бог твой за грехи наши или колдун по злобности и от бессилия?

Колдун рассмеялся.

— А ты не смейся. Лучше прямо скажи — насылал на нас мор колдовством или не насылал?

— Не насылал, — ответил колдун. — Я тут только сегодня ночью появился, а монахи когда к вам пришли?

— А ведь верно, — сказал тот, кто держал колдуна за руки. — Как монахи пришли, так и началось…

— Врет он, — забасил отец Варсонофий, — врет, нарочно от себя подозрение отвести хочет, на невинных свой грех свалить. Да разве можно верить проклятому язычнику?

— Молчи, — оборвал старик. — Ты нам все о вечной жизни поешь, а кто ее видел, твою вечную жизнь? А колдун сына моего на ноги поднял, ему больше веры.

— Отпустите колдуна, — снова затянул Лешек. — Он же ранен, вы что, не видите?

И опять никто не обратил на его тихий голос никакого внимания.

— Колдун полдеревни спас и остальных вылечить обещал, как только луна взойдет, — сказал кто-то. — А если колдуна обидеть, кто мою сестру лечить станет? А?

— Слово Божие, смирение и молитва — вот лучшие лекарства для души страждущей, — ответил иеромонах. — А волшба и чародейство — путь в адское пламя. Или вы этого не знаете?

— Что-то отцу Нифонту ни смирение, ни слово божье не помогли, — хмыкнул колдун. — Или он недостаточно усердно молился?

— Отца Нифонта Господь милосердный к себе призвал, и не тебе, червяку, рассуждать о промысле Божьем! — возразил иеромонах.

— Это ты, отче, раб божий, червяку уподобляешься, а мои боги от меня унижений не просят, я перед ними на коленях не ползаю, я им, как родителям, в пояс кланяюсь.

— Эй, погоди! — оборвал их тот, кто интересовался судьбой своей сестры. — Так значит, родственников наших, умерших, тоже господь к себе призвал? Так, что ли? Нам радоваться, что ли, надо?

— Надо смиренно принимать от Бога все, что он нам дает: и жизнь, и смерть, — с достоинством ответил отец Варсонофий. — И отец Нифонт умер, души ваши спасая, а вы ему как за подвиг его отплатить хотите? На краду поганую положить, в адское пламя?

— Ты, отче, только о смерти да о мертвых печешься, — сказал колдун, и Лешек заметил, как смертельно бледнеет его лицо, — а я — о жизни и о живых. И я говорю — тело отца Нифонта должно сгореть на краде, дабы яд от него не расползался по земле и не тревожил живущих.

— Колдун верно говорит, — согласился старик. — Мои деды так же делали во времена поветрий. Огонь и дым останавливают мор.

— Да отпустите же его! — взмолился Лешек. — Что же вы делаете!

— Отпустите колдуна, — наконец услышал его старик. — Колдун нам не враг. А тело монаха несите на краду…

Колдун зажал рану на плече, едва ему освободили руки, но Лешек понимал, что поздно: кровью пропитался весь рукав, и густой красный ручеек тек с ладони, тяжелыми каплями падая на землю.

— Остановитесь! — закричал отец Варсонофий. — Не погубите душу христианскую, иноческим подвигом райскую обитель себе заслужившую!

Он кинулся защищать тело отца Нифонта, и вместе с ним на его защиту встал молчаливый молодой монах, но их оттащили в сторону, и четверо мужчин подняли носилки на плечи.

— Стойте, несчастные! — кричал иеромонах. — Стойте! Что вы творите! Жизнь ваша — мгновение, а вы ради мгновения вечностью пренебрегаете!

— Посадите их в лодку, пусть плывут отсюда по-хорошему, — сказал старик, но колдун его оборвал:

— Нет! Никто не покинет деревню сегодня. Или я уйду и оставлю вас наедине с мором!

— Хорошо, — согласился старик, — отведите их в церковь и заприте там до утра.

— Гореть в огне будете! — зашипел отец Варсонофий. — И колдун вас от геенны огненной не спасет! Что творите? Беззаконие и святотатство! На страшном суде ответите за все!

Колдун улыбнулся, хотел что-то сказать, как вдруг пошатнулся и упал на колени. Лешек подбежал к нему и присел рядом:

— Охто, ты ляг, ляг! Я сейчас тебя перевяжу.

— Да ерунда, просто голова закружилась… — махнул рукой колдун, — пить только хочется…

Люди расходились: часть в сторону деревни — те, кто уводил монахов, а часть — в сторону крады, унося с собой тело отца Нифонта.

Лешек расстегнул на колдуне кафтан: кровь протекла и на бок, и под мышку, и на грудь.

— Пожалуйста! — крикнул он уходящим в деревню. — Приведите наших коней. Или принесите седельные сумки! Пожалуйста!

Кто-то из мужчин обернулся и кивнул ему. Лешек осторожно снял с колдуна кафтан и рубаху, но тот даже не поморщился. Рана была страшная, хотя и не опасная, если бы не потеря крови.

— Рви рубаху, перетянуть надо, — велел колдун. — И не дрожи ты так! Лекарь, тоже мне!

— Охто, тебе ведь больно! Как же…

— Ничего, я как-нибудь потерплю. Недолго осталось. Сейчас перетянешь, промоешь, и я рану крусталем залечу.

— Ты же говорил — сначала луной и только потом солнцем!

— Мало ли что я говорил. Не могу я сейчас луны дожидаться. Промоешь — и хватит, — проворчал колдун, но, помолчав, добавил: — Так только меня можно лечить. И себе, и другим — сначала луна, понял?

— Понял, — вздохнул Лешек, — все я про тебя давно понял…

— Да ладно, — улыбнулся колдун.

— Охто, монахи тебе этого никогда не простят. Разве ты не понимаешь?

— Простят не простят, какая разница? Главное, чтобы не помешали.