За стеклом

— Один мальчик поспорил с друзьями, что пройдет ночью через кладбище…

К стеклу с наружной стороны прижалась бледная ладонь, ее осветила свечка на подоконнике. Ерунда, конечно, ладони всегда бледные, даже у негров… И все было бы ничего, если бы не второй этаж. Сережка не смог отвернуться.

— И вот спускается он по лестнице, а по радио объявляют: мальчик-мальчик, не выходи на улицу…

Остальные смотрели не на окно, а на Катьку с ее идиотской страшилкой, которая наверняка кончалась словами «отдай мое сердце». Она уверяла, что это «магическая» история и в конце все будут визжать от страха.

Бледные пальцы бесшумно поскребли стекло, будто просили впустить.

— Мальчик послушался и не пошел, вернулся и лег спать. И вот просыпается он ночью…

Легкая деревянная рама, летняя… Вторая ладонь легла на стекло уверенней, надавила посильней. И понятно было, что вот-вот между ладоней появится и лицо… Сережка не хотел этого видеть, но оцепенел и не мог даже сморгнуть. Пальцы за стеклом скрючились, как птичьи лапы, и снова распрямились.

— …и слышит, как кто-то стучит в окно. А жил он на пятом этаже.

Нет, не стук — скрип ногтем по стеклу. Желтоватые ногти, нездоровые, плотные и будто обкусанные, с черной каймой. А ладони маленькие, детские. Огонек свечи колыхнулся, затрепыхался — и по потолку пробежали тени.

— Хотел он открыть окно, а по радио объявляют: мальчик-мальчик, не открывай окно.

Шпингалеты. Окно закрывалось на два шпингалета, нижний был поднят, а верхний опущен. Ну да, Сережка спорил с ребятами с третьей дачи, что пойдет ночью на кладбище, и не пошел. И не потому, что испугался! Он просто проспал! Наверное, это их дурацкие шутки… Столь простое объяснение не успокаивало.

— Мальчик послушался и не стал открывать окно. И вот лежит он и видит…

Это не ребята с третьей дачи. Еще немного, и окно распахнется. Надо закрыть его на шпингалет. Встать и закрыть. Сережка не шевельнулся — он и дышать-то толком не мог. Лицо, которое он так боялся увидеть, проступало из темноты светлым пятном.

— …как тень появилась за занавеской. А по радио объявляют: мальчик-мальчик, отвернись к стене и накройся одеялом с головой.

Никто не смотрел на окно. Как глупый мальчик, который наверняка послушается радио и отвернется к стене. Никто не смотрел на окно, кроме Катьки. И в темноте чудилось, что она улыбается. Над ней и ее глупыми страшилками всегда смеялись, так почему же теперь никому не смешно? «Магическая» история?

Окно откроется, свечка упадет и погаснет. И никто не увидит, кто (или что!) войдет в спальню… И… может, так будет лучше. Не увидеть…

— Мальчик послушался и отвернулся.

Неловкие скрюченные пальцы все злее скребли стекло, и Сережке показалось, что он видит перекошенный рот на бледном пятне лица. Три шага. Встать, сделать три шага и опустить шпингалет.

Правильней пройти не три шага до окна, а два — до двери. Туда, где горит свет! И не дурацкая свечка, а нормальные электрические лампочки! И не шпингалет опустить, а подпереть дверь в спальню снаружи.

— И вот лежит он и слышит шорох за спиной — будто кто-то идет к его кровати.

А если он не успеет дойти, и окно распахнется ему навстречу? Впрочем, оно распахнется так или иначе. Как только Катька скажет последние слова этой «магической» истории.

— И по радио говорят…

Сережка бросился к окну и, прежде чем опустить шпингалет, увидел то, что так боялся увидеть — лицо за стеклом. Да, он закричал. И закрылся руками. И ревел так, что воспитатели среди ночи потащили его в медпункт.

Потом он это лицо забыл. Но помнил перекошенный злобой Катькин рот (именно злобой, а не обидой!) и ее страшный звериный вой: «Ты! Ты все испортил!»