Но все вышло не так, как ему хотелось: навстречу вышел человек в камуфляже и с автоматом.

— Стой, кто идет! — резко окликнул он Леонида.

— Стою, — Леонид улыбнулся. Он и предположить не мог, что так обрадуется, увидев человека.

— Ты что тут делаешь?

Парнишка был совсем молоденький — наверняка срочник.

— В лесу заблудился. Три дня выйти не мог, — сообщил Леонид заранее заготовленную фразу.

— Да? И как это ты мог в нем заблудиться, если тут пограничная зона? А документы у тебя есть? — парень перевернул автомат так, что дуло оказалось направленным прямо Леониду в живот.

— Да погоди ты! — попробовал тот договориться мирно. — Я три дня людей не видел, а ты в меня автоматом тычешь.

— Да хоть десять дней! Документы покажи!

Леонид почувствовал раздражение: неужели нельзя к человеку отнестись по-человечески? Обязательно надо устраивать показуху и демонстрировать строгие правила?

— Ну? Где документы?

Это нетерпение вывело его из себя, и мальчишка вдруг оказался где-то под ним, внизу. И Леонид уже в который раз почуял ветер. Ветер этот принес запах пищи. Такой желанной, теплой, живительной!

Леонид накрыл голову строптивого пограничника лапой, и тот сплющился, сложился и оказался примятым к земле. Леонид огляделся. Ни вскрикнуть от страха, ни тем более выстрелить солдатик не успел. Наверняка рядом были люди. И наверняка вооруженные. Леонид подхватил теплое безжизненное тело и поволок его в лес. Не туда, откуда только что пришел, а на другую сторону дороги, на юг. Приближаясь к желанной цели.

Одуряющий запах крови ласкал его ноздри, Леонид почувствовал дрожь нетерпения и ускорил шаг. Он понимал, что надо уйти подальше, иначе его могут обнаружить, но больше трехсот метров пройти не смог.

Берендей вышел из автобуса на кольце.

К утру ударил мороз и теперь стал только сильнее. Солнце било в глаза, отражалось от снега. Берендей не любил зиму, и особенно — зимнее солнце: его глаза были слишком восприимчивы к свету, и на зимнем солнце он видел хуже, чем в темноте.

Он, прощаясь, махнул рукой водителю автобуса, своему однокласснику, но тот вдруг высунулся из окошка:

— Слышь, Егор? Говорят, в лесу медведь появился. Людоед.

Берендей неопределенно передернул плечами.

— И что делать-то? — спросил тот.

— Ничего. Я разберусь.

Одноклассник удовлетворенно кивнул и завел мотор.

Как все просто… Интересно, можно ли вообще с этим разобраться? Берендей зашагал по дороге к дому, пройдя под аркой, которую образовала согнутая береза. От кольца автобуса до его дома было около четырех километров, но дорога, хоть и грунтовая, была хорошей, наезженной.

Вот все и стало ясно. Как только Берендей понял, что перед ним Заклятый, все загадки разрешились сами собой. Понятно, почему он вызывает страх: Заклятый всегда крупней и сильней берендея по крови. Обычного берендея рожает медведица, он несет в себе не только гены отца, но и матери. И у медведицы из средней полосы России не может родиться гризли или кадьяк. А Заклятый появляется из ничего. Волей того, кто его заклинает. И воля эта зависит от силы его гнева.

Берендеев по крови очень мало, все они считают себя родственниками друг другу. Никогда берендей не нападет на берендея, вне зависимости от роста и силы. Они вместе хранят свою Тайну и оберегают друг друга от ее раскрытия. А Заклятый эту Тайну не бережет, она для него ничего не значит. Заклятый — смертник, после заклятия ему остается жить не больше года, потому что он не умеет быть бером. Он как зверь из зоопарка, который не выживет, если его выпустить в лес. Только очень сильный зверь. Он не умеет добывать себе пищу, поэтому будет убивать. Человек — очень легкая добыча для зверя, если не вооружен. И Заклятому проще убивать людей, чем гоняться за осторожными лосями и быстрыми зайцами. Пока люди не убьют его.

Понятно стало, почему Берендею удалось убежать. Заклятый не владеет медвежьим телом, как это умеет сам бер или берендей по крови. Этому надо учиться так же, как человек учится ходить, бегать, танцевать, кататься с ледяной горы. Это приходит с опытом, которого у Заклятого нет. Не может он контролировать и превращения в бера. До трех лет Берендей тоже не умел этого. И только когда отец забрал его у матери, он начал постепенно этому учиться. Маленьким ему стоило разозлиться или испугаться, как он тут же оборачивался медвежонком. И наоборот, если в облике медвежонка он терялся или тосковал, то немедленно становился мальчиком. Полностью взять под контроль превращения он смог только годам к семи. А Заклятый не может превратиться в бера или человека по своей прихоти, как Берендей, с ним это случается непроизвольно. Как вчера ночью: ему стоило сказать лишь несколько жалобных слов Юлькиной маме, и она бы открыла дверь. Но вместо этого он разозлился — и тут же стал бером.

Конечно, проще всего было бы взять ружье, выследить его и застрелить, но Берендей пока не мог представить себя убийцей другого берендея, даже Заклятого, — так же, как не мог убить бера и тем более медведицу. Это все равно что убить брата, сестру или мать. А убийство человека для любого берендея было самым главным табу в жизни.

Впрочем, пока не оставалось больше ничего. Рано или поздно Заклятого убьют. Только по долгу службы это было прямой обязанностью егеря — пойти в лес и убить медведя-людоеда: что может быть проще?

Берендей не хотел ни у кого просить помощи, потому что Заклятый мог раскрыть своим преследователям Тайну. Значит, это обязанность вдвойне: и как человека, и как берендея.

Привычный путь занял у него меньше сорока минут, за поворотом лес расступился, и Берендей увидел свой дом. Он не сразу понял, почему дом выглядит так непривычно, и только подойдя ближе, разглядел, что в доме выбиты все стекла. Ему навстречу не выбежал Черныш — матерая лайка, любимый зверь, отличный охотник и преданный друг. Берендей ускорился и вошел во двор.

— Чернышка! — позвал он, но ему никто не ответил.

Он свистнул, потом позвал еще раз. Конечно, Черныш мог пойти поохотиться, тем более что Берендея не было почти трое суток. Но Берендея могло и месяц не быть дома, а Черныш неизменно встречал его, когда он возвращался. Пес чувствовал появление хозяина заранее, оставлял свои собачьи дела и мчался домой.

— Чернышка! — позвал он совсем тихо, уже понимая, что Черныш не выйдет ему навстречу.

Тот лежал на ступеньках крыльца: он умер, защищая хозяйский дом, как и подобает преданному псу. У него был расплющен череп — так же, как у несчастного Ивана, убитого Заклятым.

«Мужчины не плачут» — это первая заповедь, которой научил его отец. Берендей не плакал лет, наверное, с четырех. Никогда. Даже прощаясь с отцом, даже зная, что тот уходит насовсем.

Берендей присел на ступеньки и положил на колени изуродованную собачью голову.

— Чернышка…

Берендею исполнялось четырнадцать, когда отец принес в дом черного щенка, веселого и толстого. До этого у Берендея не было своей собаки, их старый Полкан признавал хозяином только отца. А Черныш стал собакой Берендея. Отец не вмешивался, Берендей сам выкормил и выучил собаку, сам водил на охоту.

Он уткнулся лицом в холодную окровавленную шерсть на загривке пса. И шептал мертвой собаке ласковые и утешительные слова. О зверином рае и о том, что лет через сто (а может, дней через пять) он придет за ним туда и заберет его с собой.

А поднялся на ноги в бешенстве.

— Убью! — прорычал он на весь лес, словно уже обернулся и был вставшим на задние лапы бером.

И пошел в дом за двустволкой.

Дверь оставалась распахнутой, в доме едва ли было теплей, чем на улице, а под ногами трещали битые стекла. Берендей вбежал в комнату отца и привычным жестом потянулся к стене над кроватью: ружья не было. Он понял это только тогда, когда рука скользнула по пустой стене.

— Ничего. Я убью тебя голыми руками, — прошипел он сквозь зубы и вышел на крыльцо.

Солнцу оставалось светить не больше двух часов. Берендей вдохнул поглубже и оглядел двор.

— Я сдохну, но я убью тебя.

Он легко сбежал с крыльца и направился к лесу. Первый раз за последние трое суток он ничего не боялся.

Следы бера вели его вперед: Заклятый прошел здесь этой ночью, ясной и безветренной. А поскольку он был Заклятым, то даже не умел путать следов, как это делает настоящий бер.

Берендей шел по следу часов пять. В лесу стемнело быстро, и он потерял счет времени. Следы кружили по лесу: Заклятый бродил без какой-то определенной цели. Берендей раза три прошел в километре от своего дома. Как только страх брал его за горло, он вспоминал Черныша, и на смену страху тут же приходила ярость. И желание во что бы то ни стало догнать Заклятого. Берендей не думал особенно, что сделает, когда его догонит: казалось, его гнева хватит на то, чтобы справиться с огромным бером. Может быть, Берендей был прав. Во всяком случае, Заклятый не искал встречи с ним, иначе бы ответил на крик и вышел навстречу.

Берендей спотыкался и падал. Он не высыпался три ночи подряд, и усталость давала о себе знать, но бешенство толкало вперед, и он упрямо шел по следу. На четвертом часу пути он неожиданно подумал, что стоило надеть лыжи: тогда Заклятый был бы в его руках. Берендей выругался, проклиная собственную глупость, и его ярость сменилось отчаяньем. Весь этот поход от начала до конца был невообразимой глупостью: выйти в лес на ночь глядя, без оружия, без лыж, не взяв с собой ни крошки еды… И надеяться справиться с трехметровым бером-оборотнем!

Пока злость клокотала у него в горле, он еще мог двигаться вперед, а теперь почувствовал себя опустошенным и раздавленным.

Он огляделся: до поселка было около двух километров, до дома — примерно пять. Берендей решил идти в поселок: все равно надо раздобыть ружье. Не то что охотиться на бера — ночевать одному в доме без ружья опасно.

Минут через сорок он постучал в окно Михалычу, старому охотнику и другу отца.

— Михалыч, продай ружье, — начал Берендей с порога, не успев ни поздороваться, ни раздеться.

— Погоди, зайди сначала.

— Егорушка! — обрадовалась жена Михалыча.

— Здравствуйте, Лидия Петровна.

— Ты что ж без шапки да нараспашку бегаешь? Двадцать два градуса уже, а к ночи до тридцати обещали, — недовольно покачала она головой.

— Да ладно, — отмахнулся Егор.

Михалыч знал его совсем мальчишкой и годился ему в деды. Старики жили одиноко и жалели его. Их дочь лет двадцать назад уехала в Москву, там обзавелась семьей и наезжала к родителям раз в год, а то и реже. Лидия Петровна вязала Берендею носки и свитеры: вязать она любила, а подросшие внуки-москвичи не очень-то жаловали ее простые, добротные вещи.

— Проходи, сядь, как человек, и объясни по-человечески, — строго сказал Михалыч, вешая его ватник на вешалку. — И сапоги снимай, надевай тапки.

Лидия Петровна поставила перед ним чашку с горячим чаем, не успел он дойти до стола. Только тут Берендей заметил, как закоченели руки.

— Вот теперь говори — зачем тебе мое ружье?

— Слышали про медведя-людоеда уже?

— Да про него давно все слышали, — кивнул Михалыч.

— Он убил мою собаку… — Берендей скрипнул зубами.

— А отцово ружье куда дел?

— Украли его у меня. Меня дома не было три дня. Вернулся — стекла выбиты, дверь сломана и ружья нет. Может, еще чего украли — я не смотрел еще.

— А куда ж ты смотрел?

— Да я, Михалыч, как дурак, в лес пошел, медведя гасить. Так мне Черныша жалко стало. Представь, я даже лыжи не надел. Хотел застрелить, схватился — двустволки нет. Ну, думаю, голыми руками задушу.

Михалыч не стал смеяться, только жалостно похлопал Берендея по плечу, как безнадежного больного. И спросил:

— Так может, это медведь стекла побил?

— Ага. И ружьишко унес, — хило усмехнулся Егор.

— Не скажи. Медведь сам по себе хитрый зверь. А если он еще в человека превращаться может…

Берендей подавился чаем.

— Ты чего говоришь такое, Михалыч?

— А ничего. Сказал — и забудь. Ружье я тебе не продам. Так бери. Новое купишь — вернешь. А где это ты был три дня?

— Да Новый год отмечал.

— В городе небось?

— Нет, в Белицах.

— Девчонку завел?

Берендей смутился.

— Старый! — рявкнула на него Лидия Петровна. — Чего пристал? Почему бы Егорушке девушку не завести? Он парень видный, непьющий, молодой. И хозяйственный. Да любую свистнет — она за ним куда хочешь побежит. Слышь, Егор? Женить тебя надо. Отец всю жизнь бобылем проходил, и ты так же хочешь?

— Рано ему хомут на шею вешать, — возразил ей Михалыч. Берендей мог только посмеиваться над ними: разговоры о его женитьбе заходили всякий раз, когда он появлялся у стариков. И каждый раз текли по одному и тому же руслу: дальше следовало выяснение, кто из них кому повесил на шею хомут.

Леонид шел на юг девятнадцать дней. Он обходил большие поселки и тем более города. Но медвежье тело требовало еды, и ему приходилось заглядывать к людям, высматривая по вечерам одиноких прохожих. Он редко превращался в человека: тоска по дому оставила его. Он хотел дойти до цели и за день преодолевал около пятидесяти километров. Как правило, ему хватало одной жертвы в сутки, но иногда случалось застать человека врасплох дважды в день, а иногда — ни разу. Он знал, что не сможет вернуться к своей добыче, поэтому не оставлял захоронок. Лишь старался съесть как можно больше, чтобы хватило до следующего раза.

Леонид растолстел в пути, и жир спасал его от холода. Теперь он мог спать на снегу, не выбирая тихих и теплых мест.

Он давно потерял счет времени и не мог с уверенностью сказать, какое сегодня число. Но по его подсчетам выходило, что должно быть то ли двадцать восьмое, то ли двадцать девятое декабря. Он брел вдоль трассы, прячась в кустах от малочисленных машин. И когда увидел указатель «Белицы», сразу понял, что почти дошел.

Почему именно сюда? Что ожидало его в конце пути? Он не знал, да и не очень хотел знать. Его тянул зов, инстинкт. Зверь не раздумывает над своими желаниями, он лишь следует им, какими бы они ни были. Если он хочет есть — ищет пищу, если боится — убегает, если некуда бежать — обороняется. Леонид просто шел, потому что хотел этого. Безошибочно выбирая направление и четко оценивая расстояние, которое надо пройти.

Что ж, он его прошел. Ему не было интересно, что будет дальше. Дальше все будет так, как надо.

Старики не отпустили Берендея домой, оставили ночевать, как он ни сопротивлялся, поэтому к себе он вернулся только на следующее утро. На прощание Михалыч напомнил, что про ружье надо заявить в милицию обязательно сегодня. Егор кивнул так, чтобы Михалыч понял: в милицию он не пойдет.

— Никогда не оборачивайся при людях, — говорил Берендею отец. — Даже если тебе грозит смерть. Если тебе угрожает человек, то справляйся с ним по-человечески. А если человек вооружен, в облике бера он пристрелит тебя так же, как и в человеческом. А если обернешься, представь себе, что с тобой будет дальше. Ты рискуешь всю жизнь провести в клетке.

Берендей не собирался оборачиваться при людях. Не потому, что боялся оказаться в клетке, а из-за святости Тайны. Отец никогда не учил его этому, это было у него в крови, как у всякого берендея. А у Заклятого не было. И Берендей находил, что это еще один повод его убить. При этом он совсем забыл, что Заклятый не может контролировать свои превращения.

Он вернулся домой и на этот раз тщательно оценил урон, нанесенный ему Заклятым. Ничего больше не пропало, и разрушения ограничились только разбитыми стеклами. При этом окна в библиотеку остались нетронутыми. Берендей не сильно верил, когда отец говорил ему, что их дом заговорен от пожара, а библиотека — от любого чужого проникновения. И заговор этот очень старый, ему несколько веков. С того времени дом много раз перестраивался, а заговор продолжал действовать. И ведь точно! Ни окна в библиотеке, ни дверь никто не тронул. А угол дома был облит бензином и слегка обуглился, но дом не загорелся. Вот почему Заклятый не стал трогать остального, хотя мог оставить Берендея и без холодильника, и без телевизора, и без газовой плиты. Он думал, что дом сгорит. А дом остался стоять.

Ущерб, нанесенный морозом, оказался значительней: в подполе померзли овощи, лопнули банки с огурцами и с вареньем. Не все, но много.

Берендей похоронил Черныша в углу двора, вырыв ему глубокую могилу. А потом на мотоцикле поехал в поселок, купить новых стекол. Зашел и в милицию.

— Здоро́во, Егор, — поприветствовал его участковый. — Заявление пришел написать?

— Здоро́во, — ответил Берендей удивленно, — а ты откуда знаешь?

— Михалыч уже приходил. Я, если честно, тебя и не ждал, сам хотел к тебе заехать. Грохнут кого-нибудь из твоего ружья, что делать будешь? Документы с собой взял?

— Взял.

— Слушай, а про медведя-людоеда правду говорят или так, болтают?

— Ты милиция, тебе видней.

— А я что? Заявлений не было — значит, и медведя не было. Я его за руку не ловил и трупов обглоданных не видел.

— А я видел… — вздохнул Егор.

— Да? Где? — участковый вскочил с места.

— В Белицах.