Глава 6. Ополчение

– Ну зачем, зачем, объясни мне? – едва не ломал руки Вернигора. – В Новгородской земле вообще не останется мужей, старики и пацаны желторотые! Ну куда ополчение пойдет? Они в Москве будут через месяц! Это же не легкая на подъем конная дружина! Это обозы, пушки, пеший строй. Это ночевки в зимних лесах. Да они будут идти от силы три часа в день! И кто их поведет?

Волот угрюмо молчал: Вернигора говорил верно. Но его не волновало отделение Москвы, он мыслил узко, как, наверное, и положено мыслить судебному дознавателю. Доктор Велезар был тысячу раз прав, когда приводил в пример благополучие новгородских лечебниц.

– Я принял решение, – твердо сказал князь, глядя Вернигоре в глаза.

– Я пока не могу доказать, что твое решение ошибочно, но рано или поздно ты в этом убедишься. Я надеюсь, это случится рано, а не поздно. Может быть, послезавтра я смогу объяснить тебе…

– А что случится послезавтра? – вспыхнул Волот. – Хочешь посоветоваться с богами? Боги не любят таких вопросов и говорить с тобой не станут. Чужими руками жар загребать нетрудно. Пошлешь своего соперника на смерть? На проклятье? Или жизни, или Удачи его лишишь?

Побелевшее вмиг лицо Вернигоры стало медленно наливаться кровью.

– Это не твое дело, князь! – громыхнул он в полный голос, оправившись от удара.

Волот опешил, даже испугался. Никто ни разу не кричал на него со времени смерти Бориса, разве что Ивор иногда бранился и ворчал. И слово «князь» в устах главного дознавателя прозвучало как «щенок» – презрительно. Наверное, Вернигора был особенным человеком, если не боялся говорить так с самим князем Новгородским. Но в тот миг Волот подумал о другом: гнев главного дознавателя он принял за признание его вины и понял, что попал в точку. Вернигора не боялся вопросов ни про Ивора, ни про посадника, а тут – испугался, вспылил. Значит доктор Велезар был прав, значит не так честен главный дознаватель, каким хочет прикинуться. Значит на самом деле ненавидит волхва настолько, что готов поступиться честью, чтобы убрать его с дороги!

Волхв нравился Волоту. Ему запали в душу слова доктора: это человек, беззащитный своей силой. Человек, который берет в руки горящие угли, заставляет толпу следовать за собой очертя голову, напрямую говорит с богами и не пользуется этим для обретения власти, денег, славы, – действительно бескорыстный человек. А это дорогого стоит. Но Волот, как ни странно, думал не об этом. Ему казалось, что волхв действительно беззащитен. Перед Осмоловым, перед судом новгородских докладчиков. И перед Вернигорой. Обмануть такого человека, послать его на смерть или на проклятье богов нетрудно. И пользоваться этим – низко, бесчестно.

– Не смей говорить со мной без должного уважения, – сухо и сдержанно ответил Волот главному дознавателю.

– А ты не смей рассуждать о том, в чем ничего не смыслишь, – оскалился Вернигора, и князю показалось, что ему очень хочется добавить: «щенок!».

Тогда ему не пришло в голову, что он на самом деле щенок и ничего не знает о жизни; его представления на этот счет строились на древнегреческих сказках о богах и героях, ворующих прекрасных женщин, начинающих из-за них войны, обманывающих соперников без зазрения совести, отправляющих их на верную смерть и убивающих друг друга. Да и в тех байках, что рассказывал ему на ночь дядька, все было точно так же. Глядя на негодование Вернигоры, он и вспомнил дядькину байку о герое, спустившемся в нижний мир через колодец, – родной брат обрезал ему веревку, чтобы завладеть его невестой. Князь не подумал о том, что Вернигора не собирается оправдываться перед ним, не хочет обсуждать вслух свою жизнь, – Волот никогда не говорил ни с кем из старших об их жизни, о такой сокровенной ее стороне.

– Я буду рассуждать о том, о чем сочту нужным, – Волот сузил глаза, – и не тебе указывать мне, что делать и что говорить.

Вернигора вскинул голову:

– Даже твой отец никогда не говорил мне такого. Ему не надо было доказывать, кто из нас стоит выше. Если бы я мог бросить тебя сейчас, я бы развернулся и ушел. Но ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе, и я этого не сделаю.

Слова эти прозвучали как предложение мира, но Волот усмотрел в них обиду. Да, он нуждался в главном дознавателе, он так гордился возрожденным княжьим судом, и Вернигора беззастенчиво пользовался этим! И если проглотить это сейчас, он почувствует слабость князя, его зависимость, а этого допустить нельзя: чего доброго, главный дознаватель начнет диктовать ему свою волю, пользуясь незаменимостью.

– Да, я нуждаюсь в тебе. Но я не позволю тебе моим именем расправляться с теми, кто стоит у тебя на дороге. Ты не любишь Ивора? Хорошо, я тоже его не люблю. Но волхва трогать не смей! Он не сделал ничего дурного, он, может быть, самый честный человек во всем Новгороде!

Вернигора сел, скрипнул зубами и усмехнулся. И усмешка эта была недоброй. Он не стал ничего объяснять, не сказал ни слова в свое оправдание, и это насторожило Волота еще сильней. А потом свернул на другую тему: о Пскове и его глупом, в общем-то, решении.

– Когда вернется Смеян Тушич, я буду знать об этом больше. Может быть, мне стоило поехать с ним. Решение Пскова нелепо, настолько же нелепо, насколько нелепа наша война с Амин-Магомедом. Если бы они решили встать под власть Ливонского ордена, это можно было бы понять. Но, видно, немцы выдвинули невыполнимые требования. В Пскове ведь тоже правят бояре, им выгодно сохранять свободу от кого бы то ни было. Но они же не вчера родились, Псков слишком мал, чтобы жить меж двух огней!

– Бояре говорят, летом Псков вернется обратно. Сдерет за зиму денег с торговых обозов и вернется. Опять же, они не хотят давать серебро на войну с татарами и в ополчение идти не хотят. Зачем им вставать под немцев?

– Возможно и так, и надеяться им больше не на что. Но как-то это странно не вовремя. Посмотрим, о чем договорится Смеян Тушич.

Утром в Карачун метель выла за окном, в печи трещали дрова, а Волот стоял у решетчатого окна в горнице княжьего терема и с высоты смотрел на Волхов.

Воеводу призвали из Ладоги – молодого, но опытного в воинских делах боярина. Он выступил в Новгород с дружиной в тысячу конных ратников, вслед за ним подтягивались ладожане, ижора и карелы, обонежский люд. Поднимаясь вверх по Волхову, воевода собирал ополчение в Водской пятине, а потом хотел пройти по Мсте, призывая народ земли Новгородской. Собирать ополчение на Шелони и берегах Ловати пошла княжеская дружина, с ладожским воеводой они должны были соединиться в Москве.

Двадцатипятитысячное войско новгородское призвано было не столько сломить крымчан, сколько напугать московских князей. Ополчение под предводительством ладожанина выступало из Новгорода на седьмой день Коляды, а пушки и часть обозов отправляли на Москву в Карачун, чтобы не задерживали движение рати.

Нескончаемая вереница саней шла по льду Волхова к Ильмень-озеру, северный ветер дул им в спину, расстилал перед ними гладкую дорогу, разметая снег по берегам, и все равно сани вязли в снегу, лошади тужились, мужики толкали их вперед и тащили коней в поводу – на санях везли пушки. По одной на четверку лошадей.

Северный ветер – подданный силы, укорачивающей день, силы, ведающей ранней, тяжелой смертью, – гнал обозы на юг. Не на смерть ли? Словно радовался дед Карачун, словно хохотал под окном, словно хлопал в ладоши…

Волот не слышал ничего, кроме ветра за окном и треска дров в печи, уют светлой горницы не радовал его: он думал о пушкарях, уходивших из Новгорода и подгоняемых северным ветром. Нескончаемая вереница саней, объятая метелью.

Доктор зашел в горницу бесшумно, и Волот вздрогнул, когда тот оказался стоящим рядом, у окна.

– Ты напугал меня, – улыбнулся князь.

– Извини. Я не хотел нарушать твоего настроения. Сегодня праздник, мне казалось, ты думаешь о смерти.

– Да, как ты догадался?

– По твоему лицу.

– Посмотри, – Волот кивнул за стекло, – они уходят и увозят пушки. А северный ветер подгоняет их. Мне кажется, он гонит их на смерть… Иначе чего ему так радоваться?

– Нет, я бы истолковал это не так. Хоть я и не волхв… – доктор подмигнул князю. – Пушки сами по себе несут смерть. Наши боги ждут жертв, ждут смерти наших врагов.

Эта мысль немного обнадежила Волота, но мрачное зрелище от этого не стало менее мрачным. А потом, неожиданно, совсем другая догадка закралась в голову: они не уходят на смерть, они оставляют на смерть Новгород… Дед Карачун гонит их прочь, стелет дорогу скатертью, выпроваживает, как жадный хозяин подвыпившего гостя. Чтобы пушки не мешали ему собирать урожай…

– Надо сегодня же начинать лить новые пушки, – сказал он доктору.

– Сегодня праздник. Литейщики сидят по домам и рассказывают байки своим детям. Отложи это на завтра. А мы с тобой, как все, сядем у огня, разрежем ржаной каравай, и я расскажу тебе страшную сказку.

– Дядьку позовем! – Волот расцвел. – А потом пойдем на капище, кланяться Ящеру.

– И на братчину пойдем, и до полуночи будем гулять. Сегодня не лучший день для государственных дел.

Но сказку доктора Велезара – о подземном короле и его королевстве – оборвал Вернигора.

– Приехал гонец от Смеяна Тушича, князь. Прости, но я думал, ты захочешь послушать…

Волот поднялся: мрачное волшебство самого короткого дня растаяло, словно облачко дыма на ветру.

– Да. Я послушаю.

– Псковичи не хотят ни военных, ни торговых союзов. Но главное не в этом. Пойдем, я прочитаю тебе его письмо.

Волоту показалось странным, что Вернигора не хочет говорить при дядьке и при докторе, и он насторожился: небось боится главный дознаватель, что те распознают его желание влиять на решения князя. А что еще это могло означать? Ни доктор, ни дядька не имеют отношения ни к боярам, ни к Совету господ – они просто его друзья, верные и бескорыстные.

Но Вернигора словно читал его мысли. Когда они вышли из горницы и спускались по лестнице вниз, он сказал:

– Я не хочу, чтобы завтра об этом толковал весь Новгород. А связывать их словом как-то неловко.

Письмо посадника было длинным, а местами непонятным. Будто он боялся, что его прочтет кто-то, кому этого делать не следует.

«Псковские бояре горды собой и спесивы. Они поняли, что Новгород не выставит против них войска, и пользуются этим. Их союз с Ливонией держится лишь на торговых соглашениях, они уверены, что выгодная торговля обеспечит им безопасность до лета. Возможно, они правы. Не морок летает над вечевой площадью, как думал ты, – серебро не дает им покоя, серебро решает все. Никто не заботится о завтрашнем дне, все хотят набить мошну сегодня, а завтра – не расти трава. Словно все они знают о чем-то, о чем не догадываемся мы.

Малые люди не хотят воевать. Их боярам было что предъявить народу на вече. Меня встретили свистом и топотом и провожали до крома[20] угрозами и проклятьями. Псков бурлит и радуется свободе, народ пьет и гуляет».

Волот устал слушать и даже зевнул: ничего нового Смеян Тушич не говорил, все это было ясно с самого начала. Никакой тайны письмо не содержало – обо всем этом и без письма толковал весь Новгород. И лишь услышав самый конец, маленькую приписку, Волот понял, что имел в виду Вернигора.

«В первый же день у псковского посадника я встретил человека, которого никак не ожидал увидеть в Пскове. Это показалось мне подозрительным, и человек этот тут же исчез, словно я поймал его на воровстве. Он думал, что я не узнал его, а я не подал виду. Он даже не пожелал мне здравия, проскользнул мимо, и больше я его не встречал. Я спросил о нем у посадника, но тот назвал совсем другое имя. Я подумал, что обознался, и хотел забыть об этом, но теперь, когда прошло несколько часов, это не дает мне покоя. Имя этого человека привезет другой гонец моему главному дознавателю. Узнайте, где он был в тот час, выезжал ли он из Новгорода, возможно, я действительно обознался. Псковский посадник удивился моим расспросам. Но все дело в том, что прибыл я в кром раньше, чем мог надеяться. Это и смущает меня, это и заставляет сомневаться. И если я не обознался, смерть Бориса видится мне совсем по-другому, нежели вчера».

Второе письмо было написано Волоту и боярской думе, но лишь повторяло то, что он сообщал Вернигоре. И приписки о странном человеке Смеян Тушич делать не стал.

– А второй гонец уже прибыл в детинец? – не удержался Волот.

– Нет. И не прибудет. Он убит и ограблен в устье Шелони, – Вернигора сузил глаза.

– Зачем? Зачем Смеян Тушич послал двух гонцов? – вспыхнул Волот. – Почему не написал все прямо здесь, в этом письме!

– Смеян Тушич сомневался. Эти письма мог прочитать кто угодно, и выглядело бы это как оговор. С одной стороны. А с другой – он проверил и блестяще подтвердил свою догадку. Других доказательств не требуется – он не ошибся и не обознался. Теперь мне есть за что зацепиться: круг людей, в руках которых побывало это письмо, прежде чем дойти до меня, донельзя узок.

Волот помолчал, кусая губы: предательство? Предательство где-то совсем рядом…

– Гонца убили метательным ножом? – спросил он главного дознавателя, вспомнив о Белояре.

– Нет. Он убит из самострела, выстрелом в горло. Очень метким выстрелом. Не надо считать врагов глупей самих себя. Завтра до света я выезжаю в Псков, пока со Смеяном Тушичем не случилось того же самого, что и с гонцом…

– Ты думаешь, его тоже могут убить?

– Это возможно, хотя я в этом не уверен. Смерть гонца помогла бы скрыться этому неизвестному человеку, оттянуть время на сутки или двое. Но что если он не может скрыться за двое суток? Конечно, жизнь дороже серебра, но в Новгороде немало людей, серебро которых надо вывозить отсюда обозами. И еще одну догадку смерть гонца дала мне в руки: этот неизвестный вне подозрений. Ведь доказать свое присутствие в Новгороде нетрудно: достаточно двух лжесвидетелей – и все, обвинение снято! Но он настолько вне подозрений, что даже упоминание его имени стоит того, чтобы перехватить посольскую почту, подготовить засаду и убить человека, опасаясь быть пойманными на любой вехе этого замысла. Так что, сдается мне, этот неизвестный не побежит из Новгорода… А значит, мне надо добраться до Смеяна Тушича раньше него.

– Почему ты не поедешь прямо сейчас? – спросил Волот. – Ведь время уходит! Ты и так будешь в Пскове только завтра!

– Гонец добирается до Пскова за шесть-восемь часов, меняя лошадей каждые тридцать верст. Я поеду верхом, налегке, поеду быстро. И хотел просить у тебя десяток дружинников – вот они должны выехать сегодня. Их кони хороши в бою, но плохи на зимних дорогах. Я думаю догнать их на подъезде к Пскову, но если они успеют раньше меня, Смеян Тушич окажется под защитой. Гонец к псковскому посаднику уже в пути – он везет грамоту от Совета господ с требованием защитить Воецкого-Караваева до приезда дружинников. Впрочем, псковский посадник может наплевать на новгородскую грамоту… Да и дружинников псковичи могут не пустить.

– Но почему ты не поедешь с ними?

– Надо допросить всех, кто мог прочитать письмо посадника, надо по свежим следам искать того, кто убил гонца, и… есть у меня на сегодня еще дела…

[20] Псковский кремль.