Глава 8. Шелонь

Он проснулся, не проспав и трех часов, – еще затемно. Рядом уютно посапывала Дана, свернувшись в клубок у него под боком. Млад выбрался из-под одеяла, укутал ее поплотней и, зевая, вышел в горницу.

Добробой топил печь и баню, при этом варил кашу, кипятил воду, подметал полы и готовил для бани веники. Ширяй, разумеется, еще спал.

– Ты как, не простыл, Млад Мстиславич? – спросил он, пожелав Младу доброго утра.

– Да что мне будет? – махнул рукой Млад.

– А с нами когда наверх пойдешь?

– А что, уже тянет?

– Конечно, – пожал плечами Добробой.

– На Коляде, денька через три-четыре. А лучше бы – через неделю, – Млад снова зевнул. И похолодел: ему никогда не приходило в голову, что во время подъема шаман уязвим. Летом, когда целая деревня держит его наверху, конечно, ничего случиться не может. А что будет, когда они поднимутся втроем и внизу никого не останется? В этот раз Родомил сумел его защитить, но если бы не поддержка богов, никто не знает, чем бы это закончилось.

Млад прикинул, кому он успел рассказать о предстоящем подъеме, кроме Даны и шаманят. Волхвам на капище? Да их разговор мог услышать кто угодно! Неужели где-то в университете у Градяты есть осведомитель? И потом, кто-то же передал врачам мазь от ожогов…

– Киселя надо выпить и к Родомилу идти… – сказал Млад, думая о своем.

– Да ты чего, Млад Мстиславич? – Добробой всплеснул руками. – Ты ж не ел ничего почти двое суток! Подожди, скоро каша поспеет, и каравая ты вчера не пробовал, и молока я принес…

Млад и забыл об этом – есть совсем не хотелось. И когда шаманенок успел сбегать в Сычёвку за молоком?

– Давай каравай с молоком, да побегу я…

– А баня? Чего я баню-то топлю?

– Успеется в баню… Она еще часа три топиться будет.

– Да и Родомил Малыч спит, наверное, еще… – разочарованно вздохнул Добробой.

Млад наспех перекусил и чуть не бегом отправился к дому Родомила: ему почему-то казалось, что надо спешить. Добробой, оказывается, успел расчистить снег во дворе, и Млад покачал головой: а ложился ли парень спать?

Ветер стих, но тучи не разошлись. Тусклый зимний рассвет сменялся унылым и коротким днем – не верилось, что завтра солнце поворачивает на лето. Лес чернильной полосой отделял серенькое небо от блеклой земли, и снег казался бесцветным. Вид тоскливый и нагоняющий скуку.

После братчины университет спал. Лекции начинались после Коляды, и отдыху радовались не только студенты, но и наставники. Сычёвские мужики лопатами чистили заметенные метелью дорожки, но коллежские терема стояли засыпанными снегом по самые окна – никто из студентов не поднялся до света.

Родомил не спал, напротив, ждал Млада и не надеялся, что тот придет так скоро. Выглядел главный дознаватель неважно, и хотя старался прикинуться деятельным и полным сил, Млад видел, что его мучает боль, от слабости ему не поднять руки над одеялом, и говорит он с трудом, преодолевая себя. Врачи приставили к Родомилу сиделку – расторопную девушку из Сычёвки; Млад напрасно расстраивался, что за главным дознавателем некому будет ухаживать.

Они проговорили около двух часов. Млад рассказывал о встрече наверху, о своем сегодняшнем сне, об отце Константине, огненном духе и стычке с Градятой: на этот раз он не боялся обмануться.

– Ну объясни мне, почему ты не рассказал всего этого хотя бы три дня назад, а? – проворчал Родомил, не дослушав Млада до конца. – Чего вы всё боитесь, а? Чего вы темните, мнетесь? Никогда не понимал волхвов!

– Мы не темним, – виновато вздохнул Млад, – мы должны быть уверены в том, что говорим. Иногда надо не только сказать, но и сделать выводы, верно? Что толку людям в моих видениях, если я сам не понимаю, что они означают? Людям надо проще…

– Людям – может быть. Но я – не люди. Мне надо не проще, мне надо быстрей. Если бы я знал все это три дня назад, все пошло бы по-другому. Князь бы никогда не согласился на сбор ополчения и не отправил бы в Москву пушки. Война, говоришь? Большая война? Я почти не сомневался…

– Войну я увидел только вчера. И потом, будущего не знают даже боги…

– Я это уже слышал! – фыркнул Родомил, и лицо его болезненно исказилось. – Мне наплевать, знают боги о предстоящей войне или нет! Ополчение не должно уйти из Новгорода, и чтобы понять это, не надо знать будущего! Даже если для этого потребуется собрать вече, ополчение не должно уйти из Новгорода…

– Ты уверен, что князь тебя послушает? – удивился Млад.

– Князь – мальчишка! Он то слушает всех, то не слушает никого. Сам не знает, что делать, а положиться на кого-то боится. И правильно делает – ему такого насоветуют! Облепили его, как слепни, и тянут кровушку. Пока не лопнут… – Родомил снова скривился. – Слушай, поезжай к князю… Я не могу, а если б и мог – он меня не послушает, ты прав.

– А меня?

– А тебя послушает.

– Да кто я такой? – усмехнулся Млад.

– Ты волхв. И ты ему понравился. Ему доктор Велезар про тебя рассказывал. Князь мне третьего дня так и сказал: это единственный честный человек во всем Новгороде. Поезжай. Ополчение не должно выйти из Новгорода. И Смеян Тушич, как назло, в Пскове… Он бы сумел, он умеет убеждать. Он бы вече собрал… Я ему грамоту отправлю, чтоб возвращался, теперь у нас есть на что опереться, теперь сам Перун подтвердил нашу правоту, а?

Млад потупился. Перун подтвердил только одно: Млад не хотел брать на себя бремя прорицателя.

– Ну что ты замолчал? – вспыхнул Родомил. – Что ты опять мнешься? Чего тебе теперь не хватает? Или ты хочешь созвать сорок волхвов, чтоб они подписали грамоту? Чтоб сняли с тебя ответственность, а?

– Нельзя полагаться на мнение волхва в делах войны и мира… Это неверно. Иначе бы Новгородом правили волхвы, а не вече. Ты не понимаешь, насколько все это… зыбко… Вспомни хотя бы гадание в Городище. Это видения, сны наяву, это тонкие материи, их нельзя трогать грубыми руками… Боги недаром не любят таких вопросов: они понимают, насколько велик соблазн положиться на их ответы. Проси у них Удачу, проси у них дождь, но не заставляй их решать за тебя, понимаешь?

– Тогда зачем вы вообще нужны? – Родомил на миг оскалил зубы. – К чему все ваши сны наяву, ваши гадания, ваши подъемы?

– Волхвы несут людям волю богов… Они связывают людей с остальным миром. Шаманы же, напротив, несут богам волю людей. Мы не позволяем людям обособиться от мира. А гадания… Они позволяют смотреть на происходящее шире, но не более. И если сузить наше представление о будущем до итогов гадания, мы превратимся в слепых щенков, блуждающих вокруг материнского брюха. Гадание – помощь, и только. Нельзя верить ни одному гаданию, потому что тогда мы начинаем менять будущее в соответствии с гаданием, и будущее превращается в жребий, в судьбу, от которой не уйдешь. Что же до гаданий о прошлом, то это тоже зыбко и бездоказательно, потому что…

– Послушай, я не студент, – грубо оборвал его Родомил, – не надо длинных лекций. Если бы я полагался только на гадания, я бы не был главным дознавателем при Борисе. Я хотел знать: кто? Восток или Запад? И получил однозначный ответ. Я знаю, в каком направлении двигаться.

– А если я обманулся? Ты не допускаешь такой мысли? В Городище обманулось тридцать девять волхвов. Если огненный дух, явившийся мне, вовсе не Михаил-Архангел? Он мне своего имени не называл…

– Твой ученик был крещен и посвящен именно ему, или я неправ?

– Но христианство накладывает запрет на всякого рода волшбу. Их жрецы пусты, они не видят своих богов. Откуда взялись люди с силой, подобной силе волхвов и шаманов? И вывод о связи их с христианами ты делаешь только на основании моих слов. А мне всего лишь показалось на миг, что Градята воспользовался силой Михаила-Архангела. Показалось, понимаешь? Он наделен силой, он мог обмануть меня, так же как обманули сорок волхвов на Городище.

– Тридцать девять волхвов, – поправил Родомил. – И если тебя не обманули тогда, почему должны обмануть сейчас?

– Потому что это мое воспоминание, мое собственное, его можно даже не читать, чтобы им воспользоваться. Это… как зеркало… Отразить, послать обратно…

– А Перун? Что сказал тебе Перун?

– Он мог сказать мне все что угодно и был бы прав.

– Боги умеют лгать?

– Он не лгал, он не высказал на этот счет ни одного утверждения. Он посоветовал мне быть поуверенней в себе, только и всего, но о моей правоте он ничего не говорил.

– Так какого же лешего ты его не послушаешься! – рявкнул Родомил и привстал. – Что ты сидишь и мямлишь? Что ты разводишь умствования? Ты что, не видишь, что происходит? Новгород остается неприкрытым! И задержать здесь ополчение надо всеми правдами и неправдами! Любыми средствами, понимаешь?

– Я не стану добиваться своего любыми средствами, – жестко ответил Млад, – я не имею на это права, в отличие от тебя. Даже самые высокие цели не дают мне этого права. У тебя своя ответственность – у меня своя.

– И из-за этого ты вчера не позволил ученикам достать тех, кто едва не убил тебя? А?

– Они мои ученики, а не воины, мне одной смерти хватит, чтобы до конца дней себя проклинать! Я не распоряжаюсь чужими жизнями с такой легкостью, с какой это делаешь ты.

– Потому что это война! И на войне люди гибнут, и кто-то принимает на себя право распоряжаться их жизнями! Вчера на рассвете эти люди убили гонца из Пскова, убили из засады, чтобы забрать у него бумаги. Из такого же самострела, из которого стреляли в тебя. И сделано это было только с одной целью – чтобы ты не донес до людей того, что увидел. А ради того, чтобы ты мог доехать сегодня до князя, я вчера… – Родомил осекся, – прости… мне не следовало этого говорить.

– Да нет, отчего же. Я благодарен тебе.

– Мы делали общее дело. Ты – наверху, я – внизу.

– Я не отказываюсь ехать к князю, – вздохнул Млад, – но я не буду столь уверен в своей правоте, как ты. Я расскажу князю все это так же, как рассказывал тебе. И передам ему твои слова об ополчении.

– Хоть так… – пожал плечами Родомил. – Это лучше, чем ничего… И… я прошу, не откладывай. Поезжай сейчас.

Млад кивнул и с улыбкой подумал о том, что Добробой обидится из-за бани.

До Городища он добрался к полудню – верхом и в валенках. Дорогу ему перекрыли еще при проезде через вал.

– Куда? – позевывая, спросил один из двух дружинников, стоявших на страже.

– Я… мне в Городище… – Млад спешился, но валенок застрял в стремени, и он едва не упал.

– Надо думать, в Городище! – рассмеялся стражник. – Что тебе там надо?

Младу совсем не хотелось объяснять, что он едет к князю. Тогда бы его и не пропустили.

– А что, сегодня проезд запрещен? – спросил он, вырвав наконец валенок из стремени.

– Пока нет, но через час-другой закроем.

– Случилось что?

– В Пскове нашего посадника убили. Князь за телом поедет, и с псковским князем говорить. Выезд будет парадный, чтоб толпа глазеть не собиралась – перекроем ворота.

– Как убили? Кто убил? Псковичи? – Млад, как и все новгородцы, уважал Смеяна Тушича и в известие о его смерти верить не хотел.

– Да не похоже. Вчера гонца от него убили, здесь, у нас, а сегодня ночью – его самого. На капище, во время праздника, ножом в сердце. В толпе да в темноте и не разобрался никто…

– Можно, я все-таки проеду? – спросил Млад, и стражник ему кивнул.

Да после этого ополчение повернет на Псков! Попробуй сдержать двадцатипятитысячное войско! Псков просто сровняют с землей!

Млад проскакал через посад и спрыгнул с коня перед запертыми воротами княжьего двора. Сначала он растерянно смотрел на высокие дубовые створки – стучать? Не хотелось оказаться на виду, а если он начнет стучать, весь княжий двор прибежит глазеть на него. Млад мялся перед воротами долго, пока наконец не решился взяться за кольцо калитки.

Звук, с которым тяжелое железное кольцо ударило по дубовым бревнам, был глухим и низким, и Млад засомневался: а слышно ли его изнутри? Он постучал еще раз, посильней, но в калитке вдруг раскрылось небольшое окошко.

– Чего надо? – в проеме показался один глаз дружинника.

– Мне… мне надо к князю… – Млад не ожидал, что с ним будут говорить через махонькое отверстие, – от этого неловкость и растерянность только усилились и заранее подобранные слова вылетели из головы.

– Князя нет, – сухо бросил дружинник и захлопнул окошко.

Младу показалось, что створкой тот хотел ударить его по лицу. Он постоял немного, приходя в себя, а потом постучал снова: громче, решительней и дольше. И собирался стучать, пока ему не откроют.

– Ну? – окошко открылось нескоро. – Чего долбишься? Много вас таких ходит, и все к князю.

– Я волхв, меня зовут Млад Ветров, я сын Мстислава-Вспомощника, и меня прислал главный дознаватель. Мне нужно говорить с князем до его отъезда.

– А грамота главного дознавателя у тебя есть? И что-то по тебе не видно, что ты волхв… – прищурился дружинник.

– Пусть князю доложат обо мне, и он решит – говорить со мной или нет.

– Если я о каждом хитром просителе начну докладывать князю, он только и будет бегать к воротам и обратно. Грамоту давай, тогда и поговорим.

Окошко опять захлопнулось. Млад скрипнул зубами, взялся за кольцо и стукнул им изо всех сил. Дружинник не успел закрыть отверстия на засов и распахнул его снова.

– Какой настырный! Может, ты и вправду от главного дознавателя? – вздохнул страж ворот снисходительно.

– Ты должен помнить меня, – примирительно ответил Млад, – я тот волхв, что не подписал грамоту о смерти Бориса. Когда было гадание сорока волхвов, помнишь?

– А… Да, было дело… Тот тоже был в лисьей шапке…

По очереди стукнули три тяжелых засова калитки, и она распахнулась, едва не свалив Млада с ног, – отойти он не догадался.

– На самом деле, я тебя не обманул, – стражник поставил одну ногу на высокий порог, – князь уехал. С посадницей вместе, еще час назад. Не хотели беспорядков в Городище, да и из Новгорода того и гляди народ сбежится. Так что опоздал ты.

– А догнать не успею? – Млад посмотрел на лед Волхова: может, они еще рядом?

– Куда там! На этой кляче? Ты б видел, какие у них кони! Лучше, чем у гонцов. На тройках уехали, уже, небось, до Шелони добрались. И не пытайся!

Млад подумал, что Родомил бы поехал вдогонку даже «на этой кляче». И, пожалуй, из списка «любых средств» это средство вполне ему подходило.

– Попробую… – пожал он плечами и сел на коня.

– Смотри сам, – ответил дружинник, закрывая калитку.

Млад не услышал, как щелкали засовы, – развернул лошадь и помчался по пологому спуску к берегу Волхова. Стражник не обманул его – свежий санный след, окруженный следами копыт множества тяжелых коней, вел туда же.

Конь пал под ним на закате – околел на скаку: передние ноги подогнулись, проехали по льду с сажень, и круглый бок придавил Младу ногу всей лошадиной тяжестью. Падая, он едва не вывихнул плечо: подставил локоть, чтобы не ушибить голову о лед, – боль в правой руке долго не давала ему пошевелиться.

Валенок, как всегда, застрял в стремени. Млад выехал в Городище, не заглядывая домой, не взяв с собой ни денег, ни еды в дорогу, ни огнива. Он даже не оделся толком, потому что собирался добежать до Родомила и вернуться обратно. И валенки, как обычно, надел на босу ногу… Лошадь он взял в университетской конюшне. И до того как оказался в одиночестве, без коня, в пятидесяти верстах от Новгорода, он не думал ни о еде, ни о холоде, ни о том, что никто не знает, где он и куда собирался.

Ногу он вытащил из-под лошади довольно быстро, но с валенком пришлось помучиться. Он устал и без этого: скакать верхом больше трех часов подряд с непривычки было трудно. Холод быстро прохватил его до костей: разгорячившись, Млад расстегнул полушубок и снял треух, а потом не сразу догадался запахнуться.

Поглядев на заходящее солнце над Шелонью, он быстро понял, что наделал и какой, собственно, глупостью было отправляться вдогонку за князем в одиночку. Долгая ночь, всего на вздох короче вчерашней, замаячила на востоке, наползая на небо темным пятном. А ведь он почти не спал и съел за последние двое суток только кусок хлеба с молоком… После подъема – после такого трудного и высокого подъема – он должен был отсыпаться сутки. И отдыхать еще столько же… Ему иногда казалось, что подъемы наверх высасывают из него кровь.

Млад вздохнул и двинулся в сторону Новгорода: если не останавливаться, то к рассвету можно добраться до дома. Ну хотя бы до Городища… Идти в Псков пешком, без денег, в валенках – это глупо. Да и гораздо дальше.

То, что под копытами коня выглядело легким снежным налетом на льду, под ногами оказалось довольно глубоким снегом. И валенки скользили по льду совсем не так, как подковы. Сначала Млад не замечал этого, но через час начал уставать, без конца стараясь удержать равновесие.

Ночь наступила быстро, и с ее приходом поднялся ветер. Разбегаясь над гладкой рекой, он гнал впереди себя легкий верткий поземок и тоненько, надсадно гудел в ушах. Шелонь текла удивительно прямо, берега ее, поросшие лесом, в темноте были однообразны и черны, и через некоторое время Младу стало казаться, что он не продвигается вперед, а скользит на месте.

Ни одной деревеньки не встретилось ему за два часа, да он мог и не увидеть их снизу, если там не горели огни.

Он шел и думал о том, что на этот раз точно действовал по правилу: я сделал все, что мог. И, конечно, у него ничего не вышло. Тысячу раз прав был его отец: надо стремиться к достижению цели, а не пытаться испробовать все доступные средства. Много же надо ума, чтобы загнать лошадь… Если бы он не торопился, то к утру был бы в Пскове, а не в Новгороде. И уж наверное не умер бы от голода без денег.

Сначала он еще размышлял о чем-то, пытался уложить в голове то, о чем говорил с богом, вспоминал стычку с Градятой и Михаила-Архангела. Но вскоре натер валенком ногу и не думал больше ни о чем, кроме как о возвращении домой: через две версты пришлось оторвать подол у рубахи, чтобы сделать портянки, иначе бы он не смог идти.

А потом ему хотелось есть и спать. Накатанный санями и взрытый копытами путь пошатывался перед закрывавшимися глазами и казался бесконечным подъемом, восхождением на сказочную гору: то пологим, то крутым настолько, что руки касались снега.

В первый раз он упал, пройдя не меньше двадцати верст: если бы не боль в разбитом локте, Млад бы уснул, не заметив падения. Он растер лицо снегом, поднялся и пошел дальше – глаза начали закрываться через несколько шагов. Однообразие и скука кружили голову, звон ветра в ушах убаюкивал, прямая дорога навевала сон, а уставшее тело – после вчерашнего подъема, после непривычной скачки, после пройденного пути – умоляло об отдыхе.

Млад прошел еще верст пять или шесть, засыпая на ходу, когда понял: пятидесяти верст ему не одолеть. Он несколько раз сбивался с пути и неожиданно для себя оказывался по колено в снегу у самого берега. Нечего было и думать об отдыхе: стоило только присесть на снег, и он бы никогда больше не проснулся.

Хоть бы одна деревня попалась ему по пути! Не может быть, чтобы на Шелони не жили люди!

Он снова всходил на бесконечную сказочную гору, смотрел на ее недосягаемую вершину, пока не оглянулся: на черном, вспененном тучами небе ему померещились сполохи пламени и всадники на тяжелых конях. Он видел крепостные стены и приставленные к ним лестницы, видел, как пушечные ядра крушат серо-желтый камень, как летят тучи стрел, в конце пути пробивая насквозь тела, одетые в тяжелые доспехи: война. Война поднималась ему навстречу, и в этот миг он отчетливо осознал: этого будущего не избежать, оно катится прямо на него, словно горящее бревно, пущенное с крепостного вала. Ему не остановить его, не удержать – не изменить.

Что-то изнутри толкало его и толкало: открой глаза, иначе ты не увидишь этого будущего! Он противился этим толчкам, он отмахивался от них руками, как от назойливых мух: его разбудила боль в локте. Млад в испуге распахнул глаза и вытер лицо снегом: он лежал на льду и не знал, сколько прошло времени. Может, четверть часа, а может, и несколько часов. Он встал на гудевшие от усталости ноги и шагнул вперед – тело затекло и не хотело шевелиться, но короткий отдых все же немного разогнал сон, хотя и ненадолго: Млад прошел не больше версты, когда увидел, что берега Шелони разбегаются в стороны вместо того, чтобы сходиться. Он думал, что у него снова кружится голова или он опять засыпает.

Не пятьдесят верст. Гораздо больше. Неудивительно, что конь пал, – гнать его во весь опор, за три часа проехать такое расстояние! Перед ним расстелилась гладь Ильмень-озера – не меньше сорока пяти верст до Новгорода…

Млад в отчаянье опустился на колени – какие сорок пять верст? Он не пройдет и нескольких шагов! Он посмотрел вперед – бесконечный берег уходил к небосклону, бесконечная снежная гладь лежала по правую руку.

Он не сразу заметил огонек на берегу и не сразу понял, что это ямской двор. И если бы мог бежать – обязательно побежал бы. Подниматься на берег было тяжело и скользко, он съезжал вниз, пока не заметил рядом с тропинкой пологий спуск для саней.

Избушка с освещенным окном стояла перед конюшней и сеновалом, крыльцом обращаясь к Новгороду. Млад, пошатываясь, подошел к ней сзади и заглянул в окно: вдруг смотрители спят? Тогда лучше постучать в окно, а не в дверь.

Стекла были закопченными, мутными и неровными, но освещал избушку десяток свечей на высоком железном подсвечнике. Млад присмотрелся и увидел за столом двоих: один человек сидел к нему лицом, другой – спиной. Млад хотел постучаться, как вдруг тот, что сидел к нему лицом, указал рукой на окно, и сидевший спиной оглянулся.

Млад отпрянул в темноту: из ямской избушки на него глянул Градята. И тут же тень накрыла освещенное окно – кто-то выглянул наружу.

Сон слетел с Млада, как сухой лист с ветки, стоило только тряхнуть головой. Он потихоньку отошел к сеновалу и укрылся за столбом, поддерживавшим крышу. И вовремя: стукнул засов, скрипнула дверь, и на крыльце раздались шаги.

– Эй! – спросил незнакомый голос. – Кто здесь?

– Да ветром стукнуло, – Млад узнал голос Градяты.

– Зачем собаку убил, а? Сейчас бы знали, ветром стукнуло или нет.

– Да ну ее. Брехала… Пошли в дом, холодно.

– Погоди, фонарь возьму. Неспокойно мне.

– А ты успокойся, – раздраженно бросил Градята. – Соображаешь? На тридцать верст вокруг ни одного человека, ночь-полночь!

– Гонцы и в ночь-полночь туда-сюда едут, – задумчиво ответил незнакомец, спускаясь с крыльца.

– Гонца бы мы издали услышали.

Млад прижался спиной к колючему, плотно уложенному сену.

– Градята, – тихо позвал незнакомец, остановившись в двух шагах от сеновала.

– Что?

– Иди сюда…

Снег заскрипел под сапогами. Млад перестал дышать.

– Ну? – Градята остановился рядом с незнакомцем.

– Понюхай. Воздух понюхай… он здесь. Рядом где-то. Я его чую.

– Ерунду говоришь, – неуверенно пробормотал Градята.

– По́том пахнет. Неужели не слышишь? – незнакомец протянул руку к сену и провел по нему кончиками пальцев. – Принеси фонарь.

– Ты тронутый, – крякнул Градята. – Пошли в дом, здесь никого нет. Я бы давно заметил.

– Не скажи… Белояра ты не чуял. Не помнишь? Тоже хвастался, что за версту его почуешь, а он нам навстречу в двух шагах вышел. А?

– Волхвы ночами по сеновалам не прячутся. Но если хочешь, я схожу за фонарем.

– Сходи. Я его посторожу.

– Вот зарежет он тебя по-тихому, когда я уйду, – рассмеялся Градята по дороге к крыльцу.

– Ничего. Не зарежет, – уверенно ответил незнакомец.

Далекое ржание коня раздалось снизу, с озера, в конюшне заволновались лошади, кто-то из них ответил на призыв собрата.

– Гонец! Градята, гонец! В конюшню! – крикнул незнакомец и кинулся к избушке.

Градята скорым шагом прошел мимо Млада, откинул засов, запиравший ворота конюшни, и исчез внутри, прикрыв ворота за собой. Млад осторожно передвинулся в сторону и спрятался поглубже между стеной конюшни и сеновалом. Конский топот быстро приближался, и вскоре стало ясно, что к ямскому двору едут два всадника – со стороны Новгорода.

Вскоре незнакомец вышел на двор в тулупе, с фонарем в руках, и, пока гонцы поднимались вверх по берегу, успел осветить место, где только что стоял Млад.

– Здорово, хозяин! – тот, что ехал первым, спрыгнул с коня.

– И вам здравия. Проходите в избу, отдохните, пока я коней седлаю…

– Нам не надо коней менять. Мы потихоньку едем, человека ищем. Не забредал к тебе никто?

– Нет, сегодня никого не было, – пробормотал незнакомец – смотритель ямского двора – и, передернув плечами, оглянулся на сеновал. – А кого ищете-то?

Млад насторожился.

– Наставника из университета. В последний раз его в полдень с Перыни по дороге на Шелонь видели.

– Нет, не заезжали ко мне наставники, да и увидел бы я сани издали. Князь проехал, посадница проехала, а больше на санях я никого не видел.

– Он верхом ехал.

У Млада не осталось никаких сомнений: ищут именно его. Он кашлянул и выбрался из своего убежища – всадники были вооружены саблями. Градята бы не посмел выйти… Смотритель шарахнулся в сторону, словно увидел привидение.

– Вы меня нашли… – пожал плечами Млад.

– Ты – Ветров? – спросил тот, что сидел на коне.

– Да. У меня пала лошадь верстах в двадцати пяти отсюда.

– А чё прятался-то? – удивился второй.

Млад подошел ближе:

– Если вы скажете мне, кто вас послал…

– Нас послали из службы главного дознавателя.

Млад глянул на смотрителя, который отошел на шаг назад и готовился то ли бежать, то ли ударить Млада фонарем по голове.

– Здесь двое злоумышленников. Один из них неделю назад пытался меня убить. Он прячется в конюшне. Возможно, они причастны к вчерашнему убийству гонца из Пскова. Он же был убит неподалеку?

Смотритель попятился при первых его словах и опустил фонарь. Даже после тусклого света свечи за закопченным стеклом темнота на миг показалась непроглядной. И в этот миг легкие ворота конюшни распахнулись, конь под Градятой заржал и попытался стать на дыбы, кони гонцов рванулись в стороны от неожиданности, в темноте тускло мелькнуло широкое сабельное лезвие. Млад не сомневался, что удар обрушится на него, но просчитался – Градята ударил смотрителя в темя, и можно было не сомневаться: это смертельный удар. На землю со звоном упал фонарь, конь Градяты грудью сбил Млада с ног, треух откатился в сторону, Млад ударился головой, и тут же тяжелое копыто припечатало его плечо к земле. Но лошадь шарахнулась от упавшего человека. Градята не теряя времени пришпорил коня и понесся вниз во весь опор.

– Стой! – придя в себя от неожиданности, закричал гонец, сидевший верхом, и начал разворачиваться.

Второй от него не отстал, прыгнул в седло и помчался вслед.

– Погодите! – крикнул Млад, приподнимаясь. – Погодите же! Он убьет вас!

Если Градята убил своего, только чтобы тот не попал в руки Родомила… Млад не сомневался, что он расправится с двумя гонцами без труда…

– Погодите!

Но те, конечно, его не послушались. Они, наверное, его даже не услышали: от удара о землю раскалывалась голова, и кричал Млад не очень громко. Казалось, плечо раздавлено в кашу. Млад с трудом сел на снегу, тронул его рукой и попробовал пошевелить рукой – было больно, но, похоже, не так страшно, как представлялось.

Он встал на ноги и подошел к смотрителю: может быть, тот еще жив? Но, нагнувшись над телом, Млад убедился – нет никакой надежды, сабельный удар раскроил череп чуть не напополам… Он вздохнул, подобрал треух и сел на скамейку возле конюшни, откинувшись на стенку.

Всадники вернулись на удивление быстро, и Млад вздохнул с облегчением, услышав конский топот с озера.

– Ушел! – сплюнул один из них, поднявшись к избушке. – Как сквозь землю провалился! Вот только что видели, а потом раз – и нету! Ты-то как? Сильно зашиб?

– Да нет, – Млад пожал плечами.

– Верхом сможешь ехать или сани будем снаряжать?

– Смогу, наверное. Да и домой хочется побыстрей…

Он пожалел об этом через четверть часа: каждый удар копытами по льду отдавался в голове и в плече, измученное тело болталось в седле из стороны в сторону, а ехать предстояло больше трех часов. Но стоило перейти на шаг, как Млада тут же одолевал сон.

До дома он добрался ближе к утру, без сил сполз с лошади у крыльца, отдав поводья провожатым, и ввалился в горницу, шатаясь и придерживаясь рукой за стену.

– Млад Мстиславич! – хором выкрикнули шаманята, вставая с мест.

– Младик! – Дана кинулась ему навстречу. – Младик, где ты был? Почему ты ничего не сказал?

– Я… Я не успел… Я не мог… – жалко промямлил он.

– Что с тобой? Ты замерз? Ты ранен?

– Нет, я просто устал. Очень спать хочу.

– Родомил послал людей тебя искать!

– Они меня нашли, – Млад зевнул и сел на лавку у входа.

– Где ты был? Ты что-нибудь ел?

– Нет. Но я уже не хочу.

– Как это ты не хочешь? – Дана сжала губы. – Добробой, у тебя что-нибудь есть?

– Сейчас! – откликнулся шаманенок. – Щи в печке, горячие.

Млад с трудом снял полушубок, стараясь не шевелить правым плечом, и от Даны это не ускользнуло.

– Ты точно не ранен? – спросила она, присев перед ним на корточки.

– Нет, ничего страшного. Просто на меня наступила лошадь… – Млад потрогал плечо рукой.

– Как? Чудушко, ты сам понял, что сказал? – Дана поднялась на ноги, снова сжимая губы. – Как это «наступила»?

– Ну как, как… копытом… Я правда очень хочу спать. Мне не надо щей.

– Как лошадь может наступить на плечо? Ты что, лежал на земле?

– Я упал. А она на меня наступила.

– Ты упал с лошади?

– Нет. Верней, да, я сначала упал с лошади. Подо мной упала лошадь. Но это до того. А потом… А потом лошадь… – Млад снова зевнул, – а потом лошадь на меня наехала… и я упал…

– Чудушко мое… – Дана покачала головой, – пойдем спать. За всю мою жизнь мне еще не встречался человек, которому на плечо наступила лошадь.

– Ты просто не видела, как конница врезается в строй копейщиков… – вставил опытный в военном деле Ширяй.

– Родомилу надо сказать… – Млад поднялся и едва не сел обратно, пошатнувшись. – Ширяй, сбегай к Родомилу. Скажи…

– Родомил Малыч без сознания, у него горячка ночью началась. Мы к нему каждые полчаса бегали, – отозвался Ширяй. – К нему сам доктор Велезар приезжал… И завтра еще приедет. Я с ним поговорил, веришь?

– Хорошо. То есть ничего хорошего, конечно… – Млад дошел до дверей спальни. – Завтра.

– Млад Мстиславич, а щи? – Добробой стоял с горшочком в руках и обиженно смотрел на него.

– Завтра.