Глава 10. Предостережения

Тальгерт, псковский князь, бражничал с дружиной и встретил Волота хоть и приветливо, но с надменностью равного по крови и старшего годами. И Волот сперва смешался под его взглядом, едва не забыв, зачем явился в Псков. Псковский князь был немолод, но далеко еще не стар. Он вышел из рода Великих Литовских князей, но перессорился со своими еще в ранней молодости, ненавидел ливонских «братьев» и поляков. Придя много лет назад на Русь, впечатал нательный крест сапогом в землю, трижды плюнул на него и поклялся служить Пскову и русским богам, по примеру своего великого предшественника. И с тех пор действительно служил им верой и правдой – Борис полагался на него и ничего с ним не делил. Тальгерт никогда не стремился взять больше власти, чем имел, оставаясь для Пскова не более чем воеводой, обрусел, перенял привычки своей дружины, славил Перуна, приносил ему жертвы и с презрением говорил о боге, которому его посвятили в младенчестве.

Хитрые глаза литовца смотрели на Волота из-под густых бровей; высокое, – пожалуй, чрезмерно высокое – чело морщилось, словно Тальгерт хотел рассмотреть новгородского князя и никак не мог. Он говорил по-русски с еле заметным чужеземным выговором, чуть растягивая слова и смягчая шипящие звуки.

– Здравствуй, брат мой Волот, – первые слова он произнес помедлив, не сразу после того, как Волот переступил порог дружинной палаты его дворца. Сказал он это нараспев, продолжая рассматривать новгородского князя с высоты своего немалого роста – в последний раз он видел Волота ребенком.

– Здравствуй, Тальгерт, – ответил тот, поднимая голову.

– Вина князю Новгородскому, – псковский князь махнул рукой дружинникам, и тут же ему в руки передали большой изогнутый рог.

Хитрые глаза литовца смеялись, и его дружина смотрела на Волота с сомнением, когда он принимал у Тальгерта рог. Волот мог выпить много вина, но испытание показалось ему слишком наигранным, чересчур откровенным намеком на его юный возраст и требовало ответного хода.

– Мне не до веселья, Тальгерт. Это вино мы выпьем в память новгородского посадника, который нашел свою смерть за вверенными твоей дружине стенами, – сказал он, пригубил вино и передал рог дальше – сопровождавшим его дружинникам.

Литовец усмехнулся и качнул головой, отдавая должное и словам Волота, и его находчивости.

– Садись рядом, брат Волот, – он махнул рукой в приглашающем жесте, – мы поговорим об этом.

– Да. Нам надо о многом поговорить. Мне жаль, что я омрачаю тебе преддверие праздника, но говорить хочу не здесь. Я приехал ненадолго, и у меня нет ни времени, ни желания доказывать твоей дружине свое право на княжение.

– О, – протянул Тальгерт, – а ты многому успел научиться у отца!

– К сожалению, нет.

– Хорошо. Поднимемся ко мне. Там нам никто не помешает, – кивнул псковский князь.

Он был мудрым, опытным и осторожным. Он был отменным военачальником. Но, защищая псковскую землю, псковичом так и не стал. Тальгерт не лез в дела посадника и веча, принимая их как должное, как высшую власть, из-под которой не стремился выйти.

– Мое дело – вести дружину в бой, когда враг пересечет границу Псковской земли. И, будь уверен, я сделаю это так, что враг надолго запомнит меня и мою дружину. А что до решения веча – это воля народа, они сами будут расплачиваться за него, когда ты двинешь сюда свое ополчение. И я встречу тебя совсем не так, как сегодня, – Тальгерт приподнял верхнюю губу то ли в усмешке, то ли в оскале.

– Новгород раздавит твою дружину, – презрительно ответил на это Волот, – и ты знаешь об этом.

– Я – воин. Что прикажет мне Псков, то я и сделаю. Прикажет отступить – я отступлю. Прикажет стоять насмерть – и я умру, защищая его землю.

– Ты говоришь так, словно ты наемник, проливающий кровь за того, кто больше платит! – поморщился Волот.

– Я и есть наемник. И Псков платит мне так, как не согласился платить никто: любовью и доверием.

– Но ты же понимаешь, Псков не будет свободным никогда – либо мы, либо немцы. В свободе Пскова нет никакого смысла!

– Я – понимаю. И вече понимает тоже, будь уверен, – литовец посмотрел на Волота сверху вниз. – Но Псков не станет расплачиваться за твои ошибки, князь. Псков не даст ни серебра, ни людей на войну с татарами. Ты прохлопал мир на востоке, с таким трудом завоеванный твоим отцом. И когда Новгород ставил тебя на княжение, он не спросил псковичей, а хотят ли они, чтобы ими правили новгородские бояре. С тех пор как умер Борис, псковские земли беззастенчиво грабят, прикрывая грабеж твоим именем и решениями твоей думы. И пока ты этого не остановишь, нам легче жить под угрозой войны, чем под гнетом твоего боярства. Псковские земли не так богаты и не так велики, но, потеряв их, ты лишишься торговых путей и союзов. У тебя нет сил на войну с нами, и если ты ее начнешь, то потеряешь гораздо больше, чем приобретешь. Считай, что это наш ответ на год твоего княжения.

– Вы воспользовались временной слабостью Новгорода. То, что вы сделали, – предательство.

– Мы воспользовались твоими ошибками, а не временной слабостью Новгорода. Твоими собственными, князь. И это не самая высокая цена за ошибки, поверь. И почему ты называешь предательством наше нежелание платить за них вместе с тобой? Мы не ставили тебя на княжение.

– Вы признавали власть Новгорода, а значит, дали ему право на принятие решений за вас.

– Пока власть Новгорода была в надежных руках – мы ее признавали. Но отдаваться на милость стервятников, разоряющих нашу землю, – это не верность, а глупость. Платить своими жизнями за то, что пьяные новгородцы прирезали сотню татар? Зачем нам это нужно?

– Может быть, затем, чтобы пьяные псковичи могли прирезать сотню немцев и не опасаться войны? – вскинул глаза Волот.

– Псковичи миром дорожат и торговыми союзами не бросаются. И это наши крепостные стены держат на своих плечах всю тяжесть вражеских вторжений, а не ваши. Новгород мира не ценит, потому что не помнит войны. Одно дело – ходить в далекие походы и возвращаться с победой и добычей, и совсем другое – встречать врага у себя дома, смотреть, как горят свои дома, как насилуют жен и сестер, как убивают отцов и матерей.

– Для войны не нужен повод. Для войны нужны благоприятные обстоятельства. Новгород совершает одни ошибки, а Псков – другие. Не менее дорогие и для нас, и для вас.

– Ты сам отвечаешь на свой вопрос, князь, – рассмеялся Тальгерт. – Новгород придет на помощь Пскову в любом случае, а Псков может позволить себе этого не делать. Мы нужны вам больше, чем вы – нам. Поэтому мы будем изъявлять свою волю, устанавливать свою власть на своей земле, определять торговые пошлины, открывать и закрывать пути на свое усмотрение.

– До того дня, пока Новгород не повернет на вас свое войско!

– Новгород не повернет на нас свое войско, пока под ним шатается Москва, пока он воюет с татарами, пока усмиряет Киев, пока… пока власть в нем не вернется в твердые, надежные руки, которым мы, возможно, покоримся.

– Почему бы вам тогда не покориться твердой руке Ливонского ордена? Или польского короля? – Волот сузил глаза, понимая: это проигранный спор.

– Потому что они смотрят на нас как на чужаков. Потому что они придут сюда не обирать – владеть нами. И зачем нам нужна чужая твердая рука, если Новгород все равно не оставит нас и войной на нас не пойдет?

– Ты так уверенно говоришь об этом, как будто знаешь, о чем думает новгородское вече. Ты так говоришь, будто война не принесет псковской земле смертей и разорения!

– Отделение Пскова не приблизит и не отсрочит войны на западе. День, когда она начнется, выбирается не нами и зависит не от нас.

– А от кого? – спросил Волот и тут же прикусил язык – так наивно прозвучал этот вопрос.

– От заключения военного союза между Крымом и Османской империей. Если этот союз будет заключен, война может и не потребоваться. Впрочем, не возьмусь говорить, но несколько жирных кусков у Руси, наверное, оттяпают.

– Почему же война не потребуется?

– Тебе предложат военные союзы. На таких условиях, от которых ты не сможешь отказаться. Но рано или поздно эти союзы подведут тебя под их власть.

– А зачем им тогда эти жирные куски? Если они в конце концов рассчитывают получить все?

– Перекрыть тебе пути и встать под твоими стенами. В первую очередь на линии Копорье – Орешек – Ладога. Потом – Псков, потом, возможно, Смоленск.

Волот слушал литовца раскрыв рот. Ивор никогда не говорил с ним о большой военной политике, он учил его ведению боя, построению войск, расположению обороны и переходам в наступление, размещению пушек и внутреннему устройству крепостей. Но никогда Волот не думал о том, что заключение союза между Крымом и османами может повлиять на начало войны с Западом. Никогда за все время своего княжения он не чувствовал себя настолько ничтожным, никогда не представлял всего размаха дел, с которыми легко справлялся его отец.

И постепенно, по мере того как Тальгерт раскрывал ему одину тайну за другой, князь начинал понимать, в какую ловушку попался. Вернигора смотрел на мир со своей колокольни, и, какой бы высокой она ни показалась Волоту вначале, псковский князь сидел гораздо выше и смотрел гораздо дальше. А ведь Волот едва не послушался главного дознавателя, едва не уверился в том, что Новгород нельзя оставить неприкрытым! Как только ополчение повернется к западным границам, так сразу турецкий султан вступит в войну на стороне Крыма. Как только ополчение уйдет из Новгорода на юг, обнажив северо-запад, так сразу шведы ударят по Ладоге, а Ливонский орден – по Копорью и Изборску. Потеряв всего одного союзника – Амин-Магомеда, – Русь подставила себя под удар с обеих сторон. А ведь Амин-Магомед – это многотысячная конница, хоть и легкая, но быстрая и сильная…

Прошло немало времени, пока Волот решился прямо спросить:

– Как ты думаешь, что мне делать? Поворачивать ополчение на Москву или на запад?

Псковский князь усмехнулся и потер пальцами длинный ус.

– Мне было бы выгодно сказать тебе – поворачивай на запад. Пскову, которому я служу, тоже было бы выгодно именно это. Но я скажу тебе – поворачивай на юг. Потому что это выгодно Русскому государству. Поверни на запад, и сначала ты потеряешь Москву, а вслед за ней – Киев. Они раздробят Русь на куски, а потом возьмут каждый из них в отдельности, они будут то твоими союзниками, то добрыми покровителями, то ненасытными врагами. У них тысяча способов справиться с тобой. Русь обезглавлена, и никто не упустит своего. Твоя цель – не дать им раздробить государство. Псковское вече может кричать о свободе Пскова, но Псков никуда от тебя не денется. Киев же будет выбирать, кому платить дешевле – Великому княжеству Литовскому или османскому султану. Москва… Москва будет надеяться взять над Новгородом верх и очень быстро станет врагом, привлекая на свою сторону и восток, и запад. А за ними – владимиро-суздальские князья, а за ними – нижегородские земли. Поворачивай на Москву, гаси этот пожар в зародыше. А Псковская земля прикроет Новгород. Как всегда. И никому не говори о том, что это мой совет: вече порвет меня на куски и спляшет на моих останках.

– А кто прикроет Ладогу?

– Ладогой тебе придется пожертвовать. Отдай им выход к Балтике. Ты заберешь его, как только встанешь на ноги.

Глаза Мариборы были сухи, губы плотно сжаты. Сани скользили по льду, новорожденное солнце клонилось к закату, и Волот чувствовал, что засыпает. Тело посадника везли впереди, а князь сидел рядом с его вдовой и всем телом ощущал ее боль.

– Я хотела поговорить с тобой, князь, – вдруг сказала посадница.

Едва не задремавший Волот шевельнулся и открыл глаза.

– Я слушаю тебя, – поспешно ответил он.

– Совет господ в ближайшие дни соберет вече. Я думаю, сразу после прощания с моим бедным Смеяном Тушичем, чтобы не дать мне опомниться. А значит – послезавтра. Совет господ предложит в посадники Черноту Свиблова. Осмолов запятнал себя в деле с татарами, никто не сделает на него ставки. А Свиблов имеет возможность купить все вече целиком. У меня много врагов и мало союзников в Совете господ, но в Новгороде меня поддержат. Я хочу, чтобы посадником стал мой старший сын, Удал Смеяныч.

Волот сначала обомлел от ее нахрапа. Вот так, без зазрения совести просить князя, и о чем? О том, чтобы поставить своего сына во главе Новгорода? Не слишком ли?

– Князь, я правила Новгородом без малого десять лет, – вздохнула посадница, – и Смеян Тушич был мне правой рукой. Да, Удал моложе и опыта у него меньше, хотя он давно не мальчик и унаследовал от отца многие его добродетели. Сейчас не время менять власть. Когда-то твой отец привел меня на степень и не позволял оттуда сместить. Сделай посадником Черноту Свиблова, и Новгород разорвут на куски, как собаки рвут кусок мяса: кто больше успеет.

Волот посмотрел на нее в недоумении, не зная, что ответить.

– Тебя это удивляет? Я не ищу серебра, посадничьи палаты – не лучшее место для жизни, а род моего мужа столь богат, что смешно зариться на чужое, – Марибора говорила медленно и тихо, словно преодолевала что-то в себе, словно делала это с усилием. – Твой отец считал, что за его спиной должен стоять прочный тыл. И я обеспечивала ему прочность этого тыла. Чернота Свиблов тылом для тебя не станет, он из тех, кто готов открыть врагам ворота в город, лишь бы сохранить свою мошну в неприкосновенности.

Ее слова – веские, словно гири на торге, – медленно доходили до сознания князя. Чернота Свиблов? В посадничьих палатах? На княжьем суде?

– О чем ты говорил с литовцем, князь? – неожиданно спросила посадница.

– Я? Я говорил с ним о предстоящей войне.

– И что он сказал тебе?

– Он сказал, чтобы я направлял ополчение в Москву.

– Не делай этого, – она покачала головой, – литовец лжет. Он очень умен, но он чувствует себя застоявшимся в конюшне конем. Он хочет повоевать. Он тщеславен, он хочет власти над Псковом, которой не имеет, и война даст ему эту власть.

– Он говорил, что если я поверну ополчение на запад, османы заключат союз с Крымским ханом.

– Турецкий султан не даст крымскому хану и пяти тысяч воинов. Этот союз останется пустыми словами, способными напугать тебя, и не более. У османов есть чем заняться и без помощи Крыму. Они владеют северным Причерноморьем, низовьем Буга и Днепра, и больше им ничего от нас не надо. Они хлопочут о магометанском мире, наши скудные земли их не прельщают. Они перекрывают нам торговые пути, и этого вполне достаточно, чтобы не связываться с Русью. Не верь в этот союз. Татары никогда больше не овладеют нашей землей, у них не хватит на это сил. Их попытка объединиться ни к чему не приведет: каждый из них тянет одеяло на себя, каждый хочет быть единовластным правителем, и каждый из них понимает, что единовластным правителем он может быть только на своем клочке земли. Они жалки в своих попытках возвыситься вместо того, чтобы возвысить свой народ.

– Литовец говорил, что мы потеряем Москву…

– Мы потеряем выход к Балтике, это перережет наши торговые пути. Мы потеряем Псков, а там и увидем врага на стенах Новгорода. Отделение Москвы – вопрос убеждения Москвы в нашей силе. Победа на севере убедит их в этом лучше, чем торжественное шествие войска новгородского под стенами московского кремля. А потеря Ладоги и Пскова – это выжженная земля и тысячи убитых новгородцев. Наше ополчение – сильные и хорошо вооруженные мужчины, не раз бывшие в бою. Кто останется в нашей земле, если они пойдут бряцать оружием под окнами московских князей?

Волот растерялся и запутался. Тальгерт говорил убедительно, но и слова Мариборы не оставляли сомнений в ее правоте. Ему хотелось лечь на дно саней и закрыть голову руками: он не готов к таким решениям! Он хотел остановить сани и бежать в лес, где никто не тронет его, никто не потребует ответа, никто не потревожит! Он хотел одиночества и спокойствия так сильно, что дрожали сжатые кулаки и скрипели зубы.

Вернигора не мог подняться с постели, и Волот поехал к нему сам, сразу после прощания Новгорода с посадником, собираясь вернуться в Новгород на тризну. До этого князь не бывал в университете, только проезжал мимо, любуясь на высокие терема над берегом Волхова.

Это был целый город, населенный молодыми парнями и их наставниками. И такой город, которого Волот не мог себе представить. Он нарочно объехал его верхом: студенты высыпали из теремов, чтобы поприветствовать князя, но приветствовали его совсем не так, как это делали новгородцы. Это был особый мир, с особыми законами и обычаями – они смотрели на Волота как на равного. Примерно так же, как смотрел на него Псковский князь, только не с презрением, а с любопытством, испытующе. Их глаза словно приглашали его в свой круг, и круг этот еще не решил, принять его или отвергнуть.

Еще сильней князя поразила наставничья слобода. Уютные теремки, разбросанные под сенью леса, со всех сторон окружали заиндевевшие кусты, из-под снега выглядывали ряжи колодцев, вокруг вились расчищенные дорожки, бежавшие к теремам университета. Никаких заборов и оград – несколько собачьих будок, баньки и большая конюшня на самом краю. Сказочный городок, не знающий опасностей внешнего мира…

Домик Вернигоры ничем не отличался от остальных, кроме двух лошадей у коновязи, но главный дознаватель и тут нес службу: в светлой просторной горнице за длинным столом сидели его люди – дознаватели, писари, двое нарочных, готовых сорваться с места и во весь опор скакать в Новгород или в Городище. Сам Вернигора, со всех сторон окруженный подушками, полулежал в спальне на высоком широком ложе и в открытую дверь смотрел за своими людьми. Сквозь нижнюю рубаху видны были тугие повязки на руках и через плечо, а над ключицей на белое полотно просочилась кровь.

– Я рад тебе, князь! – сказал он громко, когда Волот перешагнул через порог. – Я ждал тебя.

– Здравия тебе, Родомил, – Волот почему-то сразу вспомнил болезнь отца и похожее высокое ложе под пологом. У Вернигоры полога не было.

Дружинники, сопровождавшие князя, остались ждать на дворе, и шубу ему помог снять один из нарочных. Волот зашел в маленькую спальню и увидел, что рядом с ложем стоит стол, на котором разложены бумаги и письменные принадлежности.

– Садись, князь. Извини, что так вышло… Мне надо было ехать в Псков сразу: возможно, Смеян Тушич остался бы в живых.

– Ты бы все равно не успел, – ответил Волот, разглядывая бумаги на столе. – Как ты себя чувствуешь? Мне сказали, ты очень плох…

– У меня пустячные раны, но доктор Велезар говорит, один из ножей был отравлен. Обещает поставить меня на ноги, – Вернигора махнул рукой. – У меня к тебе долгий и серьезный разговор. Мы нашли место, где собирались те самые люди, которые напали на нас в лесу. Немного, конечно, но кое-какие бумаги мы обнаружили. К сожалению, пока никто не смог их прочитать.

– Почему? – не понял князь.

– Они написаны на языке, которого никто не знает. Возможно, это и не язык вовсе, а тайнопись. И, сдается мне, никто ее прочитать не сможет. Лучшие люди университета сейчас стараются раскрыть их секрет, с бумаг сделаны точные списки. Это немного напоминает арабскую вязь, и дело, конечно, осложняется тем, что у нас по-арабски только читают, но не говорят.

– По-арабски? – Волот поднял брови.

– Да. Именно. Но есть несколько грамот, которые кое-что могут пояснить: это карты. Их много, это чертежи с землеописанием наших северных городов.

– Военные чертежи? Это лазутчики? – глаза Волота загорелись.

– Нет, хотя чертежи эти довольно подробны, на них отмечены крепостные стены и другие преграды. Но их занимало совсем другое. С чертежей тоже сделано несколько списков, они разосланы по капищам, их изучают волхвы.

– Почему по капищам?

– Погоди. Сейчас мы пошлем за Младом и начнем наш долгий разговор. Он говорил с Перуном, и ему есть чем подтвердить мои слова, в которые ты не веришь.

– Я верю тебе. Но… я делаю скидку на то, что ты можешь ошибаться. Доктор Велезар говорит, что каждый человек смотрит на мир со своего места, и с разных мест мир кажется разным. Я должен стоять выше всех и видеть как можно дальше.

Вернигора усмехнулся. Волот все еще чувствовал неловкость перед ним за подозрение в подлости. А ведь на деле Вернигора был ранен, защищая своего соперника…

Волхв пришел быстро, словно ждал, когда его позовут. Он снова был в ярко-рыжем треухе, который издали бросался в глаза, скинул у двери полушубок и валенки, оставшись босиком, в простой вышитой рубахе и синих штанах в полоску, словно хлебопашец. Правда, даже в этом наряде волхв хлебопашца нисколько не напоминал. Любой на его месте, отправляясь на встречу с князем, надел бы кафтан и сапоги, но Волота это не обидело, а только повеселило. Впрочем, Белояр никогда не надевал кафтана, а зимой и летом ходил в белоснежном армяке.

– Здравствуй, князь, – волхв сдержанно кивнул и пристально посмотрел Волоту в глаза, словно прочитал в них что-то, и лицо его смягчилось и расслабилось.

– Здравствуй, – ответил Волот и осмотрелся – куда же он сядет?

Но волхв нисколько не озаботился этим и сел на постель Вернигоры, в ногах, чтобы видеть лица и князя, и главного дознавателя. Вернигора велел закрыть дверь, и в спальне некоторое время висела неловкая тишина.

– Ну что, князь, – главный дознаватель кашлянул, – сначала посмотри на чертеж Новгорода. И заметь, они убивают своих, чтоб только никто из них не попал нам в руки.

Он потянулся к столу, вытащил из-под вороха свитков тонкий лист бумаги и протянул князю. Волот сразу узнал на рисунке Новгород: ветви множества рек вокруг изогнутого ствола Волхова и разлив Ильмень-озера, четкие линии крепостных стен детинца и прямых новгородских улиц. Чертеж пестрел расставленными крестиками – черными и красными, некоторые из них были обведены в кружок.

– И что это значит? – спросил он, глядя на чертеж.

Волхв поднялся, подошел к нему и встал за спиной, чтобы видеть рисунок так же, как его видит Волот.

– Сначала мы заметили, что крестами отмечены все наши капища и мелкие святилища. Имеют значение цвет креста и цвет обводки. Красными крестами отмечены и три христианские церкви в Новгороде. Они обведены в кружок, – волхв нагнулся и показал на пометки сухим кончиком пера. – Капище в Перыни тоже отмечено красным крестом, но он не обведен. А капище Ящера напротив – черным крестом и тоже без обводки. На месте капища Хорса в детинце – красный крест, в Городище два красных креста – на месте твоего терема и на краю посада, где бьет родник. В университете два креста: на месте главного терема – красный, на месте капища – черный. А вот обведенные черные кресты, – все, которые мы успели проверить, – поставлены на местах, так или иначе священных для нас: родники, возвышенности, крупные валуны, одиноко стоящие деревья.

– И что это означает? – спросил Волот.

– Они делят нашу землю, князь! – скрипнув зубами, ответил Вернигора и сжал кулаки.

– Они не только делят нашу землю, – вздохнул волхв. – Сдается мне, черным обведены те места, которые утратили свою potentia sacra. Они убивают нашу землю, лишают ее силы. Там, где стоит красная пометка, сила сохранится. Там, где стоит черная, – будет уничтожена.

– Но зачем они оставляют нам силу? Не правильней ли было бы с их стороны уничтожить все?

Волхв сел обратно на постель и посмотрел Волоту в глаза:

– На местах, помеченных красными крестами, они поставят церкви…

– Да кто же позволит им поставить столько церквей? – пробормотал Волот.

– Я же говорю, – едва не крикнул Вернигора, – они делят нашу землю! Они знают, что сделают с нею, когда придут сюда! Таких чертежей у нас – полтора десятка. И Псков, и Ладога, и Олонец, и Руса. Вся Новгородская земля!

Волхв говорил долго: сначала сбивчиво, не вполне понятно, потом пустился в долгие объяснения, а потом словно освоился, и Волот слушал его раскрыв рот – за словами волхва стояли зримые образы. Солнечный лик Хорса катился в Волхов, изваяния богов оседали на землю, поднимая в небо пыль и копоть, горели дома и капища… И полчища, несметные полчища текли на русскую землю со всех сторон: земля содрогалась под копытами тяжелой конницы, рушились крепостные стены, осадные башни катились по льду рек и рвов, летели тучи стрел, грохотали пушки, снег плавился от пролитой крови, и враг шел по взрытым, грязным полям, перешагивая через павших.

Михаил-Архангел вплывал на облаке в сожженный Новгород, а перед ним по водам Ильмень-озера шагал враг в белых одеждах, перепачканных кровью и ядом… И почему-то был похож на Белояра.

Волот передернул плечами и тряхнул головой, когда волхв замолчал.

– Ополчение нельзя уводить из Новгорода, – закончил за него Вернигора. – Татары не представляют собой силы, Москва справится с ними без нас, легко и быстро. Как всегда. От татар можно откупиться, и они уйдут обратно в Крым. И откупиться золотом и серебром, а не жизнями новгородцев. Ты видишь? Нас вынуждают ослабить Новгородскую землю, и началось это с гадания на Городище! Это тщательно продуманное нападение, настолько тщательно, что они успели решить, где поставят храмы своему христианскому богу!

Волот подумал, что это началось с его сна в годовщину смерти отца. А может быть, гораздо раньше – с того дня, как князь Борис однажды утром не смог подняться с постели?