Горячий солнечный луч щекотал ресницы, и Илья безуспешно пытался отмахнуться от него, пока не проснулся и не понял, что это бесполезно. Просыпаться на Мишкиной кровати было непривычно, он не сразу сообразил, где находится, пока не вспомнил вчерашнюю ночь. Солнце заглядывало в окошко, выходившее на запад, значит, полдень давно позади. Илья поднял голову и огляделся. На его кровати спала Вероника, а на полу перед ней растянулась Айша, охраняя сон хозяйки. Судя по тишине, больше никого в избушке не было.

Илья опустил ноги на пол и встряхнулся, пощупав правый бок. Обувь с него заботливо сняли, оставив спать в неудобных узких джинсах. Он подошел к своей кровати и встревоженно посмотрел на Веронику. Но, едва заглянув ей в лицо, понял, что она спит. Всего лишь спит. Совсем не так, как она спала вчера, когда он нес ее в избушку. Ее щеки тронул легкий румянец, сквозь молочно-белую кожу проступали еле заметные очаровательные веснушки, рот слегка приоткрылся, и губы нежно округлились. Только вокруг глаз лежали тени.

Илья присел на краешек кровати и убрал прядь волос с ее лица, чтобы лучше его рассмотреть. Думал ли он, что Вероника когда-нибудь окажется спящей в его постели? Непонятная, загадочная, своенравная, если не сказать вздорная. Но все равно очень красивая. То она пышет жаром, то обжигает холодом… Редкая женщина, как экзотический цветок. И пахнет от нее экзотическими цветами. Илья пригнулся, чтобы расслышать ускользающий запах ее духов, и против воли коснулся губами ее розовой щеки.

Неожиданно она распахнула глаза, и он отпрянул, испугавшись того, что сделал. Надо же, и вправду мертвая царевна… Ее брови гневно поднялись, глаза широко раскрылись, а губы сжались.

— Что вы здесь делаете? — произнесла она.

— Я? — Илья втянул голову в плечи. — Я здесь живу…

Вероника начала осматриваться по сторонам, и Илья видел, как меняется выражение ее лица. Непонимание сменилось удивлением, удивление — задумчивостью, задумчивость — страхом. А потом, когда память вернула ей события вчерашней ночи, нос ее сморщился, совсем как у ее дочерей, губы расплылись в стороны и из глаз побежали слезы.

— Где? Где дети? — выговорила она, задыхаясь.

— Бегают где-то, — пожал плечами Илья.

— Они… С ними все хорошо?

— Наверное. Я только что проснулся. Но рано утром они были в полном порядке.

— А я? Как я сюда попала?

— Это смотря что вы помните.

— Прекратите надо мной издеваться! Вы что, не можете просто ответить?

— Да я не издеваюсь, — улыбнулся Илья. — Это я вас сюда принес. Я нашел вас спящей в вашем подвале. Ваши девочки позвонили мне и попросили прийти. Я не знаю, что с вами было, но я не смог вас разбудить.

Вероника сжала кулаки, повернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.

— Ну почему? Почему? За что? — причитала она, зажимая себе рот то кулаком, то углом одеяла.

Илья провел рукой по ее спине.

— Не надо так… ну что ты… Все же хорошо. Ты проснулась, с девчонками все в порядке…

— Они хотели нас убить! Убить, понимаешь?

Илья кивнул. Может, дать ей воды? Она рыдает так, как будто сейчас задохнется. Он выбежал в кухню и плеснул воды в эмалированную кружку. Посуда показалась ему чересчур простой для столь утонченной дамы, и он осмотрелся, прекрасно зная, что ничего лучшего все равно не найдет. Кроме, конечно, грубых деревянных кружек, вырубленных топором.

Ее зубы стучали по краю кружки, и Илья решил, что стеклянный стакан наверняка бы раскололся. Вода немного ее успокоила: напившись, Вероника свернулась в клубок, держа в руках подушку, и судорожно прижимала ее к лицу. Илья шептал ей что-то невразумительное и успокаивающее, нагнувшись к уху, и чувствовал, как на смену судорожным рыданиям приходят тихие слезы.

— Вам надо уезжать отсюда, — сказал он, когда почувствовал, что она его слышит.

— Да, да! Мы уедем, мы сегодня же уедем! — неожиданно согласилась она.

— Ну не плачь же…

— Мне страшно, — прошептала она, — я больше не смогу войти в этот дом.

— Если тебе надо собраться, я могу пойти с тобой и помочь. Со мной можешь ничего не бояться.

— Да? Кроме тебя самого? Нет уж.

— Ну почему ты мне не веришь? Я же вытащил тебя оттуда.

— Тоже мне подвиг! — она хлюпнула носом.

— Ну, не подвиг, конечно… — вздохнул Илья.

— Расскажи мне, как все было, — попросила она.

— Как? Пришел, забрал девчонок… потом собака тебя нашла в подвале. Ну, я тебя взял и принес сюда. Да, еще… Мне пришлось стекло на кухне выбить, у вас же было заперто. И дверь в подвал я раскурочил… Вот и все.

— Все? — Вероника подняла на него опухшие глаза. — И ты никого не видел?

— Видел, конечно.

Она высвободилась из его объятий и села рядом.

— У тебя нет носового платка? — спросила она.

— Где-то у Сережки должны быть… Может, ты лучше умоешься?

Она кивнула и поднялась, но качнулась, и Илье пришлось поддержать ее под локоть.

— Голова кружится… — попыталась она оправдаться.

— Это от слез, — успокоил ее Илья. — Сейчас выпьем чаю крепкого, и все пройдет.

Она поморщилась:

— Я люблю кофе.

— Чего нет — того нет. Да и варить его я не умею. Чай тоже хорошо.

Вероника огорченно кивнула.

Илья поставил чайник и накрыл на стол: нарезал остатки вафельного торта, переложил конфеты из пакета в пластиковую мисочку, оставшуюся от какой-то быстрорастворимой лапши, и насыпал в тарелку ванильных сухариков.

— Может, хочешь йогурт? — спросил он Веронику, льющую воду в умывальнике.

Она покачала головой.

— Ты же ничего не ела. Я Сережке хорошие йогурты покупаю, не беспокойся.

Он вытащил из холодильника упаковку и показал ей. Но, судя по тому, как сморщилось ее лицо, такого внутрь она не употребляла.

Крепкий чай и вправду Веронику взбодрил, она с сомнением потянулась к конфетам, как будто боялась от них поправиться, но через несколько минут около ее чашки появился пяток аккуратно сложенных фантиков. От ее скептического взгляда на стол не осталось и следа, хотя поначалу она осмотрела его в высшей степени презрительно.

— Я так последний раз пила чай у бабушки в деревне, — улыбнулась она наконец. — Только у нее был электрический самовар. И стаканы в подстаканниках.

— Стаканы мы перебили, — хмыкнул Илья, — и решили новые не покупать, много возни с битыми стеклами…

— А это что? — она ткнула пальцем в три деревянных кружки, стоявшие на холодильнике.

— Это Сережка попросил сделать. Как у викингов.

— А можно мне посмотреть?

— Пожалуйста, — Илья пожал плечами и потянулся за кружкой.

Вероника покрутила кружку в руках и заглянула внутрь:

— И что, из них можно пить?

— А почему нет? Конечно можно.

— А знаешь, это стильная вещь. Я бы не постеснялась в таких кружках подать гостям пиво.

— Ну, вообще-то, ты живешь в доме, который я срубил. Так что ничего удивительного в этом нет.

При воспоминании о доме лицо Вероники помрачнело, она опустила глаза и перестала жевать ванильный сухарик.

— Что мне делать? — помолчав, спросила она.

Илья пожал плечами:

— Уехать. Я не хотел тебя расстраивать, но мне надо это сказать. Вас согласились оставить в живых только при условии, что вы уедете.

— Но ведь срок был до Купалы? — она хитро прищурилась.

— Тебе не стоило говорить о том, что ты хочешь уничтожить избушку. Это их разозлило, они испугались, понимаешь? Чтобы унести тебя оттуда, мне пришлось пообещать, что я все тебе объясню, и ты уедешь.

Вероника задумалась, но как всегда услышала совсем не то, что Илья хотел ей сказать:

— То есть они меня боятся?

Илья поморщился:

— Они тебя убьют. И ничто им не помешает. Я не всесилен, я и вчера еле успел. Тебе надо уезжать. Неужели ты не поняла, что им это ничего не будет стоить?

Вероника вздохнула, и Илья заметил, как дернулись ее плечи.

— Мне очень страшно, — прошептала она.

Надо честно признаться самой себе: она проиграла. Когда в детскую вползла огромная змея, Ника сразу это поняла, потому что, как ни старалась, пошевелиться не смогла. Тварь запросто могла на ее глазах сожрать детей, а она ничего бы с этим не сделала. Никогда еще она не чувствовала такого, только в кошмарных снах. Словно ей отняли руки и ноги. Словно ее разбил паралич. Она силилась двинуть хотя бы пальцем, но тело не подчинялось. И одновременно с этим она поняла: на этот раз они пришли не для того, чтобы их напугать. Они пришли, чтобы убить. С такой же легкостью, с какой они убили батюшку и свернули шею Азату. И змея с неподвижным взглядом молча сообщила об этом, положила мысль Нике в голову, как кладут леденец в карман ребенка.

Она всегда считала, будто сможет бороться за жизнь до самого конца, но реальность развеяла ее иллюзии. И, засыпая, понимала, что никогда не проснется, но противиться этому не стала. Не потому, что не смогла пошевелиться, а потому, что не захотела. Потому что сны, которые навеяла убаюкивавшая песня кота, были чересчур хороши, чтобы от них добровольно отказаться. Была ли она так счастлива когда-нибудь, как в этом последнем своем сне?

И только глубоко на дне души копошилась печальная, бесстрастная мысль: это конец. Больше не будет ничего.

Может быть, поэтому, проснувшись утром в избушке в объятьях плотника, она так испугалась. Смерть показалась ей соблазнительной, она боялась не тех, кто хотел ее убить, а собственной слабости и безволия. Словно, стоя над черной пропастью, она сама шагнула вниз. И только когда поняла, что пропасть — это не полет, а падение, спохватилась, но вернуться назад не смогла. Необратимость шага вперед — вот что напугало ее больше всего.

Они заставили ее желать смерти! И это самое страшное!

Ника вывела машину из гаража и решилась позвонить Алексею. Она просто поставит его в известность, что уезжает. Всему есть предел, и ее силам тоже. Жизнь слишком хороша, чтобы рисковать ею ради денег. Пусть муж знает, что она больше не будет изображать счастливую мать семейства на лоне природы. Тем более что ни одного покупателя за последнюю неделю тут не появлялось. Не считая Петухова, конечно.

— Алеша? Я тебя не разбудила? — спросила она, когда муж поднял трубку.

— Нет-нет, все в порядке. Как вы там?

— Очень плохо, Алеша. Сначала убили Азата. А сегодня ночью хотели убить нас.

— Никусь, я что-то не понял. Ты шутишь?

— Нет, Алеша, я не шучу, — тихо ответила она.

— Ну возьми себя в руки, кто может хотеть вас убить?

— Я уезжаю отсюда, Алеша. Я не останусь здесь больше ни на минуту.

— Не говори глупости… — он смешался, и она почувствовала, как он испугался.

— Я уже собрала вещи и сижу в машине.

— Послушай… Тебе некуда ехать…

— В смысле? — насторожилась она.

— В прямом. Тебе некуда ехать. Я продал квартиру. Я не мог ее не продать, иначе бы меня не выпустили из города.

— Как это «продал»? — опешила Ника.

— Очень просто. И квартиру, и мерседес я продал. Это десять процентов от суммы, которую я должен выплатить в ближайшее время. Только поэтому они согласились ждать еще неделю.

— Я не поняла… Мы теперь что, бездомные?

— У нас же есть дом в Долине… И я купил комнату, чтобы выписать нас и детей.

Ника поперхнулась:

— К…какую к-комнату? Как комнату?

— Ну, по закону положено выписываться куда-то. Так что у нас еще есть комната, зато в центре. Большая комната, и соседи приличные.

— Ты с ума сошел? — прошептала Ника. — Ты хочешь, чтобы я поехала в коммунальную квартиру? Ты соображаешь, что ты сделал?

— Милая моя, речь идет о моей жизни. Я не думал, что тебе так срочно приспичит уехать из Долины!

— Да? О твоей жизни? — заорала Ника в трубку. — А ты подумал, что речь идет о жизни твоих детей? И что мне теперь прикажешь делать?

— Никусь, не кричи. Я приеду и все улажу, подожди еще несколько дней.

— Я не могу ждать несколько дней! — рявкнула она и швырнула мобильный в приоткрытое окно. Он шлепнулся на асфальт и разлетелся на две половинки. Ну и пусть!

Большая комната? В центре? Это потрясающе! Приличные соседи? Да это просто… просто…

Нет. Это невозможно, это происходит не с ней! Даже если через неделю Алексей привезет деньги, они уйдут его кредиторам, которые по ошибке называют себя инвесторами! И что останется? Этот кошмарный дом, который нельзя даже продать? И большая комната в центре, с хорошими соседями? И что будет с детьми? Алексей представляет себе, как из роскошного особняка девочки переедут в коммуналку? И как после закрытой элитной школы в Англии придут в районную школу? Да они за один месяц получат такую психологическую травму, которая переломает им всю будущую жизнь!

Ника случайно надавила на клаксон, «рено» взвыл, и она в испуге отдернула руки от руля. Ну нет! Она достаточно сегодня наплакалась на плече у плотника. Спасибо ему, конечно, но больше она в его поддержке не нуждается. Надо немедленно уезжать отсюда, надо быть ненормальной, чтобы задержаться тут еще на одну ночь, а время близится к вечеру.

Ни в какую коммуналку она, разумеется, не поедет. Она еще не сошла с ума! Да и адрес ей неизвестен, и выяснять его она не станет. Ника вышла из машины и подобрала выброшенный со злости телефон — он ей может пригодиться. Интересно, до которого часа работает большой поселковый универмаг? Может быть, они успеют?

Ника выехала из ворот и подрулила к рекламному щиту. Она еще вернется.

— Марта, Майя! Садитесь в машину немедленно! Мы уезжаем! — крикнула она девчонкам, сидевшим на крылечке избушки вместе с Сережкой.

К машине подбежала Айша и преданно заглянула в глаза сквозь стекло. Ну вот, Ника чуть не забыла про собаку! Она вышла из машины и усадила зверюгу на переднее сиденье. Им недолго ехать, пусть девочки едут вдвоем на заднем.

Они прощались с Сережкой. Нет, Ника не сможет попрощаться с плотником. С Ильей. Это выше ее сил. Она посигналила, девчонки оторвались от своего товарища и бегом бросились к машине.

Все. Прочь отсюда, прочь!

Выезжая на дорогу, она увидела в зеркальце заднего вида, что Илья вышел на крыльцо и машет ей рукой. И лицо у него печальное, как будто он не мечтал об ее отъезде!

Когда они подъехали к универмагу, Ника едва успела схватиться за ручку двери, которую девушка в униформе собиралась захлопнуть у нее перед носом.

— Я хочу купить у вас очень дорогую вещь, но она нужна мне срочно, — Ника с силой потянула дверь на себя. Она еще в воскресенье присмотрела серебряный столовый набор. Пятьсот долларов не деньги, ни бедней, ни богаче они ее не сделают.

— Мне без разницы, — равнодушно пожала плечами девица, — мы закрываемся.

Ника порылась в кошельке и сунула ей сторублевую купюру. Девица снова пожала плечами и пропустила ее внутрь.

Завладев набором из четырех серебряных предметов, Ника удовлетворенно вернулась к машине. Теперь спешить некуда.

— Мам, мы едем в город?

— Нет, мы едем в гости. На три дня.

— А к кому?

— К одной бабушке. Надеюсь, она не откажется нас принять.

Ника завела мотор — ведунья единственный человек в поселке, с которым она знакома, кроме, конечно, секретарши из приемной администрации.

Старуха открыла дверь, когда они всем табором только вышли на тропинку, ведущую к ее крыльцу.

— Я постелю девочкам на веранде, а тебе поставлю раскладушку. Надеюсь, собака переночует на улице.

— Вы ждали нас? — опешила Ника.

— Разумеется, — хмыкнула ведунья. — Но учти, я не стану выслушивать твои идеи и тем более принимать участие в их осуществлении.

Ника кивнула. С тех пор, как она выехала из Долины, ее не переставая била нервная дрожь. Ее девочки будут счастливы. Они никогда не будут жить в коммунальной квартире, они никогда не узнают, что такое унижение, и голод, и страх перед завтрашним днем. Она отомстит тем, кто два месяца травил ее и пугал детей до обмороков, тем, кто убил Азата. Тем, кто собирался убить и их. Тем, кто заставил ее поверить в то, что смерть сладка и желанна.

И если на одну чашу весов положить благополучие ее деток, а на другую — милого, доброго плотника, то, очевидно, она выберет своих детей. Она уничтожит избушку. Чего бы ей это ни стоило. И пусть ей за это грозит тюрьма. Что случится потом — не имеет значения.

На следующее утро Ника отправилась в поселковую администрацию. Она думала, что нужная ей бумага будет стоить больших денег, но секретарша напечатала ее под диктовку за пять минут и с радостью приняла в качестве оплаты двести долларов. Да еще и посчитала совершённую сделку чрезвычайно для себя выгодной. Разумеется, бумага ничего не стоила в глазах закона, но на это Ника и не рассчитывала.

Гораздо трудней оказалось найти тех, кто согласится осуществить ее замысел. Строителей вокруг было множество, поселок разрастался на глазах, но в четырех местах ее послали довольно грубо, с присущей строителям прямотой. А в пятом покрутили пальцем у виска и молча отвернулись.

Только на следующий день ей удалось найти бригаду, которая рубила просеку на другой стороне реки, километрах в восьми от Долины. Мастер — мрачный бородатый мужик с папиросой в зубах — с сомнением глянул на фальшивое постановление поселковой администрации, хмыкнул в усы и сказал:

— Это дорого стоит.

— Сколько? — спросила Ника.

— С вызовом трейлера?

Она кивнула, и мастер назвал вполне приемлемую сумму. Правда, после оплаты наличности у нее совсем не оставалось, а есть ли деньги на банковской карточке, она не знала. Конечно, это были ее собственные деньги, но кто знает Алексея, он мог добраться и до них.

— Только… — попыталась сказать она.

— Да понял я, понял, что домик не ваш. И хозяева, думаю, будут возражать.

Она снова кивнула.

— Стас! — крикнул он. — Завтра поедешь деньги зарабатывать, хватит тут задарма горбатиться. Иди сюда, поговорим с дамочкой.