Он ничего не ответил, продолжая тискать ее тело – теплое и расслабленное со сна.

– А зубы почистить? – зевнула она.

– Принять ванну, выпить чашечку кофе… – проворчал Ковалев, не останавливаясь.

– Делай, что хочешь, но не смей целовать меня в губы.

– Как скажешь…

Наверное, баба Паша тоже хотела взглянуть на жену Ковалева, потому что появилась в самом начале восьмого. Влада отказалась идти в санаторий, не попив чаю (а к чаю были жареные блинчики с мясом, яичница и пирожки бабы Паши) и тем более не угостив чаем соседку, и за завтраком обе весело болтали, а Ковалев посматривал на часы и качал головой.

– Боишься, тебе манной каши не хватит? – спросила Влада, когда он взглянул на часы в четвертый раз.

– Нехорошо опаздывать… – пробормотал он.

– Ты солдафон, – отмахнулась Влада и повернулась обратно к бабе Паше: – Он мне все нервы вымотал своими опозданиями. Если я ставлю завтрак на стол на пять минут позже положенного, он за эти пять минут весь изведется и меня изведет.

– Влада, кончай трепаться. Нас ребенок ждет, – проворчал Ковалев.

– Серый, посмотри на часы еще раз. Двадцать минут восьмого. Идти до санатория десять минут. У нас еще полчаса.

– Ты эти полчаса будешь краситься…

– И так каждый раз, – невозмутимо продолжила Влада, обращаясь к старушке. – В театр мы приходим за сорок минут до первого звонка. На поезд – когда его еще не подали на платформу. Если он вызывает такси, то мы торчим на улице, а не ждем, когда нам позвонят. Это невозможный человек!

– Зато непьющий… – вздохнула баба Паша.

Влада осеклась и посмотрела на Ковалева с улыбкой.

– Ладно, ладно, Серенький, не изводись. Сейчас пойдем.

В заключение баба Паша пригласила их помыться у нее в бане – и, поколебавшись, Ковалев согласился.

Он опасался, что Владу в санатории плохо примут, и всю дорогу пытался ей что-то объяснить, она же его не слушала – ее больше занимал переход через мост и возможное появление опасной собаки.

Уже на другом берегу она остановилась и посмотрела на реку.

– А знаешь, она страшная…

– Кто? – Ковалев сделал вид, что не понял, о чем речь.

– Река.

Небо было затянуто тучами, и вода казалась свинцовой, с тусклым блеском темно-серого металла – тяжелым и ядовитым.

– Хочешь, я ее переплыву? – неожиданно для себя спросил Ковалев.

Влада скосила на него глаза.

– Крыша потекла? Летом переплывешь.

Идею взять семейный абонемент в бассейн она приняла с энтузиазмом и, вместо того чтобы слушать Ковалева, строила планы о покупке плавательных шапочек и закрытых купальников.

Они, конечно, чуть не опоздали и вошли в столовую, когда младшая группа уже сидела за столами. Влада, поздоровавшись, лучезарно улыбнулась собравшимся сотрудникам, и от их настороженности не осталось и следа – они тоже приветливо (и искренне!) заулыбались в ответ. На этот раз Татьяна Алексеевна завтракала со всеми, чего раньше не случалось.

– Это моя жена – Влада, – пробубнил Ковалев в ответ на ее взгляд.

– А по отчеству? – поинтересовалась неверующая воспитательница.

– Влада Всеволодовна, – буркнул он, ощущая невыносимую неловкость от того, что его жену эти женщины рассматривают так бесцеремонно оценивающе.

– Очень красиво! – восхитилась Татьяна. – И хорошо запоминается.

Инна тоже улыбнулась загадочно и встала, чтобы Ковалев и Влада прошли за стол. Он не мог лезть первым – пропустил вперед жену, и, конечно, получилось, что Инна сидит рядом с ним, с другой стороны.

В этот миг Аня увидела маму и едва не подскочила со стульчика, но Влада поднесла палец к губам, и Аня осталась сидеть на месте, улыбаясь во весь рот.

Здесь на завтрак тоже подали блинчики, только с творогом, но говорить при всех, что блинчики с мясом дома были лишними, Ковалев не стал. Зоя Романовна, как всегда, похлопала в ладоши, призывая к утренней молитве, и Аня собиралась вместе с Селивановым начать завтрак, но Влада покачала головой и знаком показала, что надо подождать. Селиванов (с распухшим носом и заметным фонарем под глазом) посмотрел на Ковалева и догадался, что одному начинать есть не стоит. Молитву Влада выслушала деликатно, не меняя приветливого выражения лица. И даже не вздохнула с облегчением, когда все наконец перекрестились.

– А вы не верите в Бога? – спросила басоголосая докторица, когда-то интересовавшаяся местом работы Ковалева.

– Нет, – просто ответила ей Влада.

– А почему? – не унялась та.

Ковалев напрягся: «Потому что в Бога верят только придурки»?

– Мне это не нужно.

Наверное, ответ был нестандартным, и докторица не сразу нашла, что на это возразить. Сотрудницы продолжали улыбаться Владе, но Ковалев заметил, что они смотрят на нее с завистью. С самой что ни на есть черной завистью – потому что ей в самом деле не нужна вера, она счастлива и без Бога. К тому же молода и красива.

За стол села Зоя Романовна и не преминула заметить, намекая на не начатый раньше времени завтрак:

– Ваша жена, Сергей Александрович, воспитана намного лучше вас.

Ковалев не мог с этим не согласиться.

Они, конечно, повторили для нее аргументы в пользу религии, особо напирая на терапевтический эффект веры у детей, и приводили в пример монографию Татьяны Алексеевны, но это больше походило на лесть Татьяне Алексеевне. Влада им не возражала, кивала вежливо, но осталась при своем мнении. И на вопрос, как она относится к крещению ребенка, ответила просто:

– Когда Ане исполнится восемнадцать, она сама решит, креститься ей или нет.

– Но Господь защищает ребенка, бережет… – попробовала вставить неверующая воспитательница.

– Если Бог есть – он и без крещения будет беречь ребенка. А если его нет, то и крещение не нужно.

Они думали о своем боге слишком хорошо (и знали о нем слишком мало), чтобы возразить. Искушенные в религиозных канонах Зоя и Татьяна, должно быть, имели контраргументы, но побоялись поколебать веру присутствующих в доброго боженьку, любящего всех детей на свете.

Татьяна Алексеевна увела разговор со скользкой темы, начав рассказывать Владе о санатории – о физиотерапии, дыхательных упражнениях и бассейне, а также об игровых комнатах, трех телевизорах и компьютерном классе. Тут-то Влада и сказала о привезенной приставке для караоке. И Татьяна обрадовалась, пообещала, что вызовет на завтра учительницу музыки – та давно просила приобрести что-нибудь подобное. Зоя отнеслась к караоке скептически (наверное, догадалась, что псалмов на привезенных Владой дисках нет), но Татьяна сказала, что пение детям полезней дыхательных упражнений, а петь в микрофон под музыку – совсем не то, что жалким хором тянуть «И мой сурок со мною».

В результате Владе разрешили забрать Аню сразу после обеда и до завтрашнего утра – под расписку. Ковалев подумал было, что в таком случае и сам мог бы забирать ее из санатория после обеда, но представил, как будет готовить ужин, укладывать дочку спать, а по утрам заплетать ей косички, – и ужаснулся.

Зато, пока Аня будет с Владой, можно спокойно наколоть дров.

Врачи и воспитатели, как всегда, быстро разошлись, Татьяна Алексеевна тоже отправилась в свой кабинет, и за столом, кроме Ковалева и Влады, осталась только Инна. Младшая группа строилась парами, чтобы из столовой идти на физиотерапию.

– Как ты думаешь, – тихонько спросила Влада, – можно к ребенку сейчас подойти или не стоит?

Ковалев пожал плечами, допивая какао.

– Я думаю, Юлия Михайловна догадается задержать Аню здесь, – сказала Инна в пространство.

Она оказалась права: воспитательница остановила Аню и что-то прошептала ей на ухо – та радостно закивала. Влада выбралась из-за стола, оставив Ковалева с Инной наедине.

– Вы любите свою жену? – как ни в чем не бывало спросила Инна, пока Влада тискала ребенка в объятиях.

– Чего? – Ковалев немного обалдел от ее откровенности.

– Вы находите мой вопрос бестактным? Можете не отвечать, если не хотите.

– Да, я люблю свою жену, – с вызовом ответил Ковалев.

– Скажите, а если бы вам пришлось выбирать между женой и дочерью, кого бы вы выбрали?

– Это социологический опрос? Или психологический тест?

– Психологический тест. Так кого? – Инна улыбалась загадочно и обволакивающе…

А Ковалев вспомнил рассказ ее матери – плечи передернуло будто судорогой.

– Не дай мне бог когда-нибудь встать перед таким выбором, – пробормотал он.

– Вы выберете дочь… – сказала Инна как бы самой себе. – Инстинктивно, потому что в ней есть ваша кровь. Кстати, я хотела поделиться с вами местной новостью: через две недели у нас намечается массовое мероприятие – крестный ход. В нашу часовню из церкви в Усадье перенесут чудотворную икону. По настоятельному требованию верующих. Мне папа вчера рассказал, ему тоже пришло предписание из районной администрации.

– Крестный ход организует местная администрация? – кашлянул Ковалев.

– Нет, администрация поддерживает и обеспечивает условия. На самом деле верующие во главе с Зоей требовали «освятить» реку, но отец Алексий просьбы верующих игнорировал и реку святить не собирался, напирая на то, что есть обряд водосвятия, а освящение рек – это не православно. Ну, что не надо путать христианское священнодействие с обережным языческим непотребством.

– А есть разница между водосвятием и освящением рек?

– Водосвятие – это получение святой воды, агиасмы. В открытых водоемах воду освящают в крещенский сочельник и никогда больше. По всей видимости, чтобы она не портилась, – в середине зимы вода в реке чище обычного. А вообще, освящают только воду, храмы и иконы. Жилища освящают как храмы – там можно совершать церковные таинства. Все остальное – это не освящение, а благословение. Машины, космические корабли, публичные дома… Впрочем, насчет публичных домов я могу ошибаться – наверное, соборование там проводить можно, значит и святить надо как храм… – Инна не выдержала и расхохоталась – тоже томно и обволакивающе.

Тут-то в столовую и вернулась Влада, проводившая ребенка на процедуры, – села за стол напротив Ковалева.

– И о чем это вы тут… воркуете? – спросила она с улыбочкой.

– О водосвятии… – ответил Ковалев.

– Это опять что-то православное?

– Нет-нет, – все еще смеясь, замахала руками Инна. – Это я задумалась о чине освящения публичного дома… Через две недели, в воскресенье, у нас крестный ход. В епархии быстро сообразили, как языческое непотребство выдать за священнодействие, – перенести в местную часовню какую-нибудь полезную икону. Отец Алексий не приходской священник, но он тут вроде бы как свой и пользуется большим авторитетом, потому на него эту обязанность и возложили. Папа предложил продавать футболки с православной символикой и воздушные шарики в форме крестов. Так вот футболки в районе одобрили, а шарики не благословляются.

– Жаль, это символично: шарики с распятым Христом возносятся на небо, – серьезно сказала Влада.

Хорошо, что этой шутки не слышал никто из верующих…

В обед, когда Инна встала, пропуская их за стол, Влада подтолкнула Ковалева вперед и села между ним и Инной.

В сарае нашлись и топор, и колун, и тяжелая изрубленная с одного торца колода. И место, предназначенное для колки дров, обнаружилось сразу, по вмятым в землю щепкам.

В лагерях Ковалев любил колоть дрова гораздо больше, чем чистить картошку, только было это давно.

После третьей расколотой колобашки он расстегнул куртку и снял шарф, после четвертой – шапку, после шестой – и куртку, и свитер. Только тогда оно пошло как надо – гораздо проще и приятней, чем топить печку.

Влада тем временем настроила караоке и приоткрыла форточку, чтобы Ковалев слышал, как они с Аней поют. И спели они, стоя с микрофонами перед окном, песенку про папу, где он может рубить дрова.

– И плавать брассом я тоже могу, – пробормотал с усмешкой Ковалев и так жахнул колуном по колобашке, что она разлетелась на три части, а колун застрял в колоде.

Потом они спели неактуальное пока «Три белых коня», а потом Ковалев перестал прислушиваться – как когда-то во время тренировок, мысли в голове потекли легко и свободно, на душе стало спокойно и радостно, будущее виделось безоблачным и светлым…

– Только небо, только ветер, только радость впереди… – неслось из приоткрытой форточки.

Ковалев промахнулся мимо полешка. И кто-то внутри отчетливо произнес Колиным голосом: «Вот тебе и радость впереди»… От спокойствия не осталось и следа, знакомая мелодия показалось вдруг тревожной. Он покосился на окно – жена и дочь пели с упоением и слегка раскачивались в такт песне. Ребенку полезно петь, это хорошее дыхательное упражнение… А Ковалеву почему-то стало страшно – подумалось, что он может их потерять, и тогда вспоминать эту минуту будет невыносимо больно… Откуда бы такие мысли могли вообще появиться в голове? Если бы он был хоть чуть-чуть суеверным, он бы попросил Владу никогда этой песни больше не петь, но суеверным Ковалев не был…

Калитка скрипнула громко и противно, он оглянулся, уверенный, что пришла баба Паша, но с удивлением увидел Ангелину Васильевну, заходившую во двор со сдержанной и загадочной улыбкой, – наверное, она тоже умирала от любопытства, так хотела увидеть его жену…

– Вы чего-то испугались, Сергей Александрович? – спросила она весело, будто бы с издевкой.

Старая ведьма! И если бы Ковалев был суеверным, он бы ни за что не пустил ее в дом!

– Да, ваша мать любила эту песню. Но ее, знаете, в наше время любила каждая вторая девочка. Не принимайте это близко к сердцу.

– С чего вы взяли, что я чего-то испугался?

Она не стала отвечать, просто пропустила этот вопрос мимо ушей, как глупый и ничего не значащий, и сообщила:

– А я пришла познакомиться с вашей супругой. Надеюсь, вы не возражаете.

– Это здесь так принято? Просто приходить и знакомиться с соседями? – недовольно переспросил Ковалев. Да и какие они соседи – живут больше чем в километре друг от друга!

– Мы здесь ценим человеческое общение, нам его не хватает.

– Вы уверены, что моей жене тоже не хватает общения?

– Я у нее об этом спрошу, – победно улыбнулась Ангелина Васильевна и добавила: – А вы не отвлекайтесь, работайте, я представлюсь ей сама.

– Нет уж, – проворчал Ковалев, – я как раз собирался попить чаю.

Он воткнул колун в колоду и подобрал брошенную куртку.

– Да не бойтесь же, – едва не рассмеялась Ангелина Васильевна. – Я вашей жене вреда не причиню.

– Интересно, какой вред вы могли бы причинить моей жене? Застрелить, задушить? Или имеется в виду какая-нибудь порча или сглаз?

Старая ведьма! А Влада встретила ее с радостью… Ведьма представилась женой главы администрации и с доброй искренней улыбкой сказала, что новые люди здесь редкость, тем более в это время года.

– Ваш муж не очень общительный человек, но с вами-то мы должны поладить, – Ангелина Васильевна подмигнула Владе.

Ведьма! Влада была ею очарована, и Ковалеву показалось – в самом прямом смысле этого слова.

На столе появилась бутылка дорогого крем-ликера и милые канапе будто из ресторана – не пирожки бабы Паши… И начала Ангелина Васильевна с рецепта рыбных рулетиков, после чего Влада похвасталась куриным паштетом собственного изготовления, – и стало понятно, что необщительному Ковалеву нечего делать за столом. Аня с ними не скучала и поинтересовалась рецептом молочного супа, который мама не умеет правильно готовить. Вместо молочного супа ей предложили молочный коктейль и отправили Ковалева в магазин за молоком и мороженым.

Он не хотел уходить, будто в его отсутствие старая ведьма в самом деле могла причинить какой-нибудь вред Владе и Ане… Но не нашел повода отказаться. И сказать Владе, что их гостья ведьма, у него не повернулся язык. И вообще, с чего он это взял?

Когда Ковалев вернулся, на столе были разложены карты Таро – Ангелина Васильевна гадала Владе, и та слушала ее сосредоточенно и с нескрываемым интересом. Конечно, в Бога верят только придурки, верить гадалкам – совсем другое дело!

Они взбили молочный коктейль в пластиковой бутылке (и он получился густым, к удивлению Влады), обменялись какими-то рецептами и расстались добрыми подружками (Влада получила приглашение в гости на следующую субботу). Надо отдать должное старой ведьме, она пробыла у них не более часа, и обвинить ее в том, что она помешала Владе общаться с дочерью, Ковалев не мог.

Аня за неделю привыкла рано ложиться, да еще и не спала днем, а потому начала клевать носом в восемь вечера – Влада всегда читала ей на ночь по полчаса, но тут Аня не продержалась и пяти минут.

– Ну что? Теперь можно и в баню, – сказала Влада, хитро облизнув губы.

– А если Аня проснется? Оставить ребенку только ночник?

Красный фонарь для печати фотографий? У Ковалева мороз прошел по коже.

– Нет, ну ты представь – в незнакомом доме, да еще и родители ушли… – вздохнула Влада. – Она может сильно испугаться, даже с ночником. И ведь неудобно, баба Паша нарочно баню топила… Как ты думаешь, будет очень нагло попросить ее здесь посидеть?

И Ковалев побежал за бабой Пашей, уверенный, что она не откажется побыть с ребенком, пока они попарятся. Именно из-за того, что она ни за что не откажется, было особенно неловко.

Он едва не промахнулся в темноте мимо ее калитки и поднялся на крыльцо, подбирая вежливые слова для бесцеремонной просьбы. Стука в дверь веранды старушка не услышала, а дверь с веранды в дом была обита ватином, стучать в нее тоже было как-то глупо…

– Проходи, Сереженька, – улыбнулась баба Паша, распахнув дверь ему навстречу – наверное, услышала шаги на веранде. – Что ты застеснялся? Да проходи, проходи, не надо ботинки снимать.

У нее в доме гостиная (или столовая) совмещалась с кухней, по одну сторону от входа стояла газовая плита, раковина, кухонный стол, холодильник, а по другую – круглый стол, застеленный скатертью, диван, телевизор, комод с искусственными цветами в вазе…

– Я спросить вас хотел… – начал Ковалев, оглядываясь, и обмер – все придуманные слова вылетели из головы: на комоде стояла фотография в рамке, через угол которой тянулась черная лента, а с фотографии смотрел человек, которого Ковалев дважды встречал около санатория – в мокром ватнике.

Впрочем, поглядев внимательней, Ковалев решил, что человек на фотографии просто похож на того, которого он встречал.

– Это Федя мой, – виновато улыбнулась баба Паша. – Не его ты на речке видел?

– Нет, я видел совсем другого человека, – почему-то ответил Ковалев.

– Ну и хорошо. Ну я так и думала, – вздохнула баба Паша. – Баня-то готова уж, я трубу закрыла только. А я с Анютой посижу, пока вы помоетесь, – мало ли проснется ребенок, а дома-то и нет никого…

– Мы побыстрей постараемся… – Ковалеву стало совсем неловко.

– Ни-ни-ни! Никуда не спешите, я вот кино у вас посмотрю, у Надюши много кино хорошего. Я уж вчера выбрала картину – «Зита и Гита», очень хорошая картина, двухсерийная.

Может, баба Паша и помогать Ковалеву взялась, чтобы смотреть кино с видеокассет тети Нади? Ковалеву эта мысль понравилась, как-то все она расставляла по своим местам…

– Пойдем, я тебе баню покажу, – сказала старушка.

Баня покосилась немного от времени, но была еще крепкой и очень, очень жаркой. Раньше Ковалев не видел, чтобы в бане парились там же, где и мылись, а тут, чтобы помыться, надо было проветрить.

– Вот я всегда говорила, что нехорошо Иван сделал – окошко на воду смотрит. – Баба Паша покачала головой. – Иван – муж мой, царство небесное, Федин отец.

– Что же в этом нехорошего?

– Не по-людски, нельзя, чтобы окошко на реку выходило, надо к дому окошко делать. А он уперся: хочу, говорит, сюда окошко.

Ковалев не удовлетворился объяснением, но расспрашивать больше не стал.

Две трети тесного предбанника занимала приличного вида тахта, которую баба Паша назвала топчаном.

– Тут на топчане матрас мягкий лежит и чистые простыни постелены. Ну, в случае чего, и плотенчико еще можно расстелить.

До Ковалева не сразу дошло, о каком случае идет речь, а когда дошло, он покраснел, как мальчишка, – до сих пор не мог уместить в голове, что старушки знают о супружеской жизни больше него в несколько раз. И если дед был с ним довольно откровенен с положенного возраста, то бабушка сохранила в его глазах что-то вроде ореола чистоты и даже целомудрия. Однако деликатный намек бабы Паши привел его в некоторое приятное волнение.

– Вот тут и в речку можно окунуться, если не страшно, – баба Паша кивнула на мостки, нависающие над водой, – только осторожно, скользкие доски, если намокнут.

Ковалева вмиг охватила нервная дрожь… Приятное волнение от предстоящей близости с женой было сметено, задавлено оглушительным желанием близости с рекой. Сердце бухнуло в уши, кровь бросилась в голову, да так, что едва не подогнулись колени.

– А тут глубоко? – спросил Ковалев, стараясь сохранить спокойствие в голосе.

– Федя нырял, ему по грудь было примерно. Он и зимой лед сбивал и окунался. Дно тут чистое, песочек, – можно и с берега заходить.

Влада заметит. Не может не заметить. Нырнуть в реку с мостков почему-то казалось Ковалеву изменой жене.

Влада посчитала это если не изменой, то чем-то сродни… И – да, она заметила его нездоровое возбуждение, когда от ее случайного прикосновения по его телу прошла заметная дрожь.

– Что с тобой, Серый? Ты как под током все равно.

– Да ничего со мной. – Он сделал вид, что спокоен.

Он нагнал столько пару, что Влада сползла с высокого полка, прикрыв лицо руками.

– Господам офицерам, наверное, это привычно… – проворчала она. – А я сейчас сварюсь.

– Да ладно. Хочешь, я тебя веничком похлопаю? – Ковалеву пар не казался слишком жарким, наоборот – он никак не мог согреться и избавиться от нервной дрожи. Даже веник не сильно помогал.

– Нет, не хочу. Я на воздух…

– Недолго ты продержалась, – хмыкнул Ковалев.

– Соревноваться с тобой, кто кого пересидит, я даже не думала. Добровольно отдаю тебе первенство, – сказала она, выскальзывая в предбанник.

Ковалев услышал, как скрипнула дверь на улицу, – и снова вздрогнул от мысли, что там, в двух шагах от крыльца, его ждет река… Он дал себе слово просидеть в парной как можно дольше и выйти на мостки спокойно, не бежать, не торопиться… Пожалуй, он немного переборщил, потому что с трудом поднялся на ноги, покачнулся и едва не схватился за горячую печку, чтобы удержать равновесие, – вовремя отдернул руку, сообразив, что к чему.

– А я окунулась, – с гордостью сообщила Влада, козочкой запрыгивая на крыльцо. – И даже не закричала! Осторожно, там сразу глубоко.

За ней захлопнулась дверь предбанника.

Голова плыла… От пара ли или все же от близости реки? Ковалев прошел по мосткам до самого края еле дыша, – сердце стучало часто и тяжело, не билось, а дергалось… Маслянисто-глянцевая вода в свете лампочки над крыльцом была чернее черного, казалась густой, как смола. Он сглотнул, прежде чем вскинуть руки, вдохнуть и оттолкнуться от скользких досок…