Поступок. Грань сумасшествия – поступок. Если поступать в соответствии со своими фантазиями (и, наверное, со своими тайными желаниями) – это ненормально. Переходить эту грань Ковалев не собирался, а потому взвесил еще раз, стоит ли рисковать. Решил, что стоит. И что рискнуть нужно было раньше, перед тем, как переходить на другой берег: Ковалев, пожалуй, догадался, почему Коля назвал это место перевалом, – там стрежень переваливался с одного берега к другому, проходил через середину реки. Выше по течению, чем первый поворот излучины, над которым они стояли.

* * *

Мокрый снег падает на бледное лицо речной девы и стекает по щекам вместе с холодными ее слезами. Будь проклят серый зверь, заступивший малышу дорогу! Малыш бежал к ней, к ней! Ни ведьма-проводница с ее знанием судьбы, ни ведьма-боголюбица с ее заклятиями не могут остановить малыша, если его зовет речная дева. О, как бы она его любила! Как ласкала! Он бы никогда не пожалел, что выбрал ее в матери! Если бы не серый зверь на его пути, будь он проклят!

Проклят, проклят! Демон смерти, он должен не предупреждать, а звать смерть!

Плачет речная дева, зовет малыша, проклинает серого зверя – и тот чует ее проклятия.

* * *

Река подхватила моторку и закружила, как щепку. Если бы Коля не успел убрать весла – остались бы без весел: прибрежный водоворот раза три стукнул лодку о твердый лед, пока не вытолкнул в полужидкое ледяное месиво. Грести поперек течения было не многим легче, чем против него, а риск перевернуться – значительно выше: ветер дул в один борт, а течение давило на другой, создавая вращающий момент. В итоге лодка зарылась в густой мокрый снег боком, опасно накренившись.

Кинуть связку шашек с лодки было сложней, нежели с берега. Стоять и то получалось с трудом, а уж замахнуться как следует… Ковалев не стал связывать пять шашек сразу, решил, что хватит трех. Провозился долго – не подумал приготовить связку на берегу…

Хоть он и встал одной ногой на борт, а другой на обледеневшую банку, рискуя от толчка потерять равновесие и упасть в ледяную кашу, это была совсем не та высота… И замах вышел не тот – связка отлетела не больше чем на двадцать метров. И от толчка он в самом деле поскользнулся, но за борт не вывалился, только, падая, ударился об уключину.

Взрыв кинул моторку против течения, едва не выбросив за борт Колю. А через секунду река устремилась в пробитую брешь всей своей силой, увлекая лодку за собой. Протащила, развернула и воткнула ее носом в ледяное крошево.

– Коль, а ведь прорвали… – выговорил Ковалев, ощущая под днищем мощный ток воды. – Это сверху лед, на глубине уже свободно.

Освобожденная вода перехлестывала через корму, заливая лодку смесью воды и мокрого снега.

– Если снесет – не поднимемся на веслах… – спокойно заметил Коля. – А если не снесет, так прямо тут потонем… Надо было на мою лодку мотор ставить, она непотопляемая.

– Двигай к носу, чтобы корма приподнялась повыше.

– Переломит тогда.

– Не переломит.

– Эх! Если загублю мотор – до берега на веслах догребем и пешком пойдем до дома… – решил Коля. – Давай, черпай воду!

Вместо черпака в лодке валялась двухлитровая пластиковая бутылка с отрезанным низом. Мотор задним ходом едва справился с рвавшимся вперед течением, но лодка сдвинулась с места, еле-еле отползая от ледяной пробки.

На веслах идти не пришлось – вскоре Коля вывел моторку на чистую воду. Ковалев был уверен, что должен наконец ощутить усталость, но вместо этого почувствовал совсем другое – ему показалось, что он опаздывает. И как всегда, опаздывая, он занервничал, запаниковал, с трудом подавляя раздражение.

– Коль, а быстрей нельзя? – проорал он.

– А мы куда торопимся? – резонно переспросил тот. – Разве что в баньку, или беленькой нутро погреть… О, так у тебя ж культурная поллитра стоит! Я чуть не забыл! Как считаешь, заслужил я стопочку?

– Да не вопрос… – пробормотал Ковалев. Меньше всего ему хотелось коньяка.

Впереди проступила тень железнодорожного моста, и Ковалев не сдержался:

– Быстрее, Коль! Ну быстрей же!

– Да чего ты заладил? Не спеши, а то успеешь! Я оборотов-то могу прибавить, но на такой волне перевернуться – как нехрен делать! – крикнул Коля.

Ковалев издали заметил лучи фонариков, шаривших по волнам с развалин водяной мельницы. И сразу вспомнился зеленоватый свет, мелькнувший в черной ледяной воде… Вспомнилось, что не потянись он тогда к этому свету, и его бы давно не было в живых.

Моторка влетела под мост.

– Глуши мотор! – заорал он Коле, едва не надорвав связки. – Стой! Стой!

Он мог поклясться, что в блеклом луче света увидел мелькнувшую над водой руку. Метрах в тридцати от лодки. Или в пятидесяти? В такую погоду оценить расстояние невозможно…

Моторка не автомобиль, затормозить не может. Она летела вперед с той же скоростью, что и с включенным мотором. И некогда было рассуждать – ни о том, что поступок есть грань сумасшествия, ни о том, что человек в реке Ковалеву просто привиделся, ни о том, что он только и ждал повода прыгнуть в воду. О том, чтобы снять сапоги, речь вообще не шла!

Ковалев прыгнул в воду, не задумываясь, что может перевернуть лодку. Хорошо толкнулся, несмотря на скользкий борт. Он и без того был промокшим, потому вода не показалась ему обжигающе холодной. И мелькнула в голове мысль, что реке это на руку, – переохлаждение началось давно и теперь быстренько его добьет…

В ледяной воде надо плавать брассом и не мочить голову, особенно затылок… Ковалев вынырнул, глотнул мокрого ветра и пошел вперед кролем. Он точно знал, куда идти. Он видел, как вспененная ледяным дождем и ветром вода сомкнулась над головой глупого мальчишки, как влечет его тело на черное дно, вяжет, становится густой и непроглядной, будто смола…

Почти неотвратимый конец ребенку… Интересно, кто из них словно в воду глядел?

Холод. Он появился неожиданно, стоило куртке промокнуть насквозь. Он был страшен – холод. Он останавливал дыхание, сжимал легкие, клокотал в солнечном сплетении. Он ломал руки и ноги, жег лицо и сдавливал голову жестким обручем. Особенно за ушами.

Мальчишку снесло под мост, туда, где позади опор вились водовороты, – до середины реки он не доплыл, и нырять пришлось неглубоко. Ковалев не стал рассуждать, откуда он знает, где именно нужно нырять. Ни перед тем, как нырнуть, ни после, когда ухватил Селиванова за руку, – тот уже не сопротивлялся, но Ковалев все равно перехватил его за волосы и повернул к себе спиной, как положено. Машинально, не думая. Глупый мальчишка был в одних трусах… От холода в глазах потемнело – ничего кроме темной воды вокруг. Непослушное тело отяжелело, налилось свинцом и шло ко дну, вместо того чтобы подниматься на поверхность. Ковалев неловко толкнулся ото дна, но сапог скользнул по глубокому скользкому илу. Конец? Бросить мальчишку, освободить руки? Но тогда зачем надо было нырять? Тут неглубоко, достаточно одного толчка. Тело не подчинялось усилиям воли, жесткий обруч все сильней сжимал голову, из солнечного сплетения к горлу катилась дурнота, и Ковалев едва не вдохнул поглубже, чтобы не потерять сознание, – и испугался. Короткого импульса страха хватило на толчок вверх.

Вынырнул. Хлебнул мокрого ветра, еще и еще… Теперь к берегу? Не доплыть.

А Коля неплохо соображал: развернул моторку, и теперь она плыла по течению совсем рядом – Ковалев рванулся в ее сторону, боясь, что снова уйдет под воду. Ухватился за борт, но не удержался. Спасибо Коле – подхватил Селиванова под мышки, потащил в лодку.

– Ерш твою растудыть! – приговаривал Коля. – Вот ка́к? Ну ка́к ты его почуял, а? Я ж ни сном ни духом не понял, куда ты так спешишь! Нет, ну вот как?

– Наука эзотерика… – нервно хохотнул Ковалев, но, должно быть, говорил он не очень разборчиво – челюсти не разжимались.

Если бы не Колина помощь, вряд ли Ковалев смог бы влезть в лодку. Но, вырвавшись из вязких объятий реки, он испытал некоторое облегчение, будто ее чары развеялись на время. Нашлись силы перекинуть мальчишку через колено и вдарить хорошенько под лопатки, снизу вверх. Мальчишки живучи – у Селиванова с одного удара изо рта полилась вода, он вдохнул и закашлялся еще до того, как Коля завел мотор.

После этого жесткий обруч снова туго стянул голову, опять накатила дурнота, а глубокому дыханию мешало что-то под ребрами.

– У меня в бане тепло, вчера топил! – сообщил Коля, заглушив мотор. – Теплей, чем в доме, градусов сорок, не меньше!

Наверное, надежда на тепло удержала Ковалева от потери сознания. Смотреть на голого Селиванова, сидевшего и кашлявшего на банке, было страшно – внутри все переворачивалось. И надо было накрыть его хотя бы и мокрой курткой, но Ковалев не успел даже расстегнуться – Коля уже подводил моторку к берегу.

* * *

Павлик слишком долго стоял у калитки, ощущая, как время утекает сквозь пальцы… Волк не бросался на него, не кусал, но только Павлик собирался с духом сделать шаг вперед, и волк снова оскаливал зубы…

– Ведь ты – человек, ты и сильный, и смелый… – как заклинание повторял Павлик, но так и не осмеливался шагнуть вперед, прямо в волчью пасть…

А потом ему пришло в голову идти не вперед, а вдоль забора, бочком, – это все равно приближало его к мосту и к тропинке, которая вела на мост от остановки в обход санатория.

И волк двигался бочком вместе с Павликом.

Мастер спорта сказал, что волк Павлика не загрызет точно. И даже не укусит. Но, наверное, он имел в виду, если гулять вместе… А вот так, когда мастера спорта рядом нет, неизвестно, загрызет волк Павлика или не загрызет.

Добравшись до того места, где забор поворачивал, а вдоль него вилась тропинка к реке, Павлик снова остановился.

Витька утонет. Если простоять тут еще хоть минутку – Витька утонет! Волк снова показал клыки, Павлик отступил назад и заплакал от отчаяния. Волк от удивления сел, навострил уши и посмотрел на Павлика, склонив голову набок. Как собака. И это неожиданно разозлило Павлика: вот ведь подлый, хитрый зверь! Удивляется чему-то! Когда сам только что скалил зубы!

– Уходи! Убирайся! – заорал Павлик сквозь слезы и затопал ногами. – Пошел вон, гадский волк! Я мастеру спорта скажу, что ты на меня напал, понятно? И он тебя опять на цепь посадит!

Волк легким и быстрым, почти незаметным движением отпрыгнул в сторону. И тут Павлик вспомнил: еще тогда, в первый раз, на остановке, мастер спорта говорил, что надо нагнуться и сделать вид, что поднимаешь с земли камень… Павлик тогда ему не поверил, потому и забыл. И пока что проверить этот способ у него не было возможности.

Нагибаться было страшновато: вдруг в эту секунду волк как раз и прыгнет ему на шею? Но все-таки шагать навстречу волку было гораздо страшней. И Павлик нагнулся, сгребая с земли пригоршню еловых иголок.

Волк бросился бежать! Как по волшебству! Он испугался! Неожиданная победа высушила слезы, Павлик нетвердо шагнул на тропинку и тут вспомнил еще одну строчку из той же песни: «Иди против ветра, на месте не стой». Строчка оказалась такой подходящей, что Павлик уже почти без страха бросился бежать к реке. Как в песне – против ветра! И если бы волк снова заступил ему дорогу, Павлик сумел бы его прогнать!

* * *

В печке с каменкой трещали дрова. Света все еще не было, но две свечи осветили баню вполне сносно. Селиванов продолжал молчать – еще не пришел в себя – и трясся, как мокрая мышь. Ковалев тоже «продавал дрожжи». Ныли синяки, о которых он успел забыть, – хорошо, что света не было и ни Коля, ни Селиванов не могли их разглядеть… В кои веки Коля не соврал: в бане действительно было теплей, чем в доме. Понемногу отпускала дурнота, разжимался стянувший голову обруч – разве что озноб мешал дышать глубоко и спокойно.

Колино же настроение лишь поднялось: он шумно протопал через предбанник, скинул мокрый плащ и распахнул дверь, демонстрируя зажатую в руке бутылку водки, – Ковалев поежился от хлынувшего в баню ветра.

– Изнутри погреемся! – Коля радостно потер руки, поставив бутылку и стаканы на полок. – Заначка, неприкосновенный запас! Как чуял, что пригодится!

Одетым в натопленной бане он смотрелся не вполне органично, но раздеваться пока не стал – наверняка собирался выпить и бежать за новой заначкой.

Раньше Ковалев только слышал о том, как пол-литра водки поровну разлить на троих, – Коля в этом оказался мастером. Мелькнула мысль, что Селиванову вообще рано пить водку, а уж в таких дозах и подавно…

– Учти, на холоде не хмелеешь, только тепло делается, – заметил Коля. – Потом развезет, когда согреешься.

Ковалев с тоской взглянул в стакан – водки совсем не хотелось.

Коля заметил его скепсис:

– Да что тут пить? Самая подходящая для сугрева доза: сто шестьдесят грамм. Это еще Менделеев определил, что пол-литра на троих более всего для здоровья полезно. С тех пор и разливают водку в поллитровки.

Ковалев не стал говорить, что во времена Менделеева жидкости литрами не мерили и польза для здоровья в водке вообще сомнительна. Но поморщился и выпил.

Закуску к ста шестидесяти граммам Коля, должно быть, считал излишней, потому водку пришлось запить из ковшика, зачерпнув воды в баке.

Селиванов, хватив полстакана, снова закашлялся, его изрядно перекосило, на глазах выступили слезы, и Ковалев поспешил протянуть ковшик ему.

Жар весело побежал по телу почти сразу, захотелось выпрямить плечи и потянуться, Ковалев наконец заметил волны тепла, шедшие от каменки… Селиванов тоже оживился, захихикал в кулак.

– Надо ж! Мастер спорта коршуном летит на самое дно и извлекает ребенка на поверхность!

– Щас врежу по затылку… – проворчал Ковалев. – Ты чем думал? Тебя кто надоумил в речке-то поплавать?

– Как кто? Инна Ильинична, конечно! – хохотнул Селиванов. – Она же сказала: «Надо переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть»!

– Она это мне сказала, не тебе. И что я ей ответил, ты помнишь? Раз уж подслушивал?

– Ну, что стремно…

– Вот мне, мастеру спорта по плаванию, речку в конце ноября переплыть стремно, а тебе, щеглу беспонтовому, – как два пальца… облизать? Ты и до середины не доплыл, придурок… Я, помнится, метров сто пятьдесят прошел, прежде чем тонуть начал, а тебя и на пятьдесят не хватило. Ты понимаешь, что сейчас должен на дне лежать, рыб кормить?

Ковалев не стал говорить, что сам едва не остался на дне вместе с мальчишкой.

– Если б Серега сквозь воду не видел, тебе б каюк! – поддержал Ковалева Коля. – А он тебя за шестьсот метров разглядел, сразу мне как заорет: быстрей давай, там пацаненок тонет!

Надо же – за шестьсот… Ковалев про себя ухмыльнулся, стараясь пропустить мимо ушей все остальное.

– Это Наташка… – со знанием дела продолжил Коля. – Бледная дева то бишь… Заманивает к себе детишек, скучает…

– Коля, а как же наука эзотерика? – не удержался от смеха Ковалев. – Она разве такое допускает?

– Я ж говорил тебе. Или не говорил? Ну, что биополе от человека остается, а неграмотный народ это биополе ошибочно считает привидениями. Вот и Наташкино биополе излучает особую волну, на детей настроенную, потому что ты маленький был, когда она утонула. Я ж рассказывал, как она к тебе на девять дней приходила…

– У науки эзотерики есть ответы на все вопросы… – покивал Ковалев.

– Дык! – радостно подхватил Коля. – Я вот думаю, может, к тебе сбегать за культурной поллитрой? А то вы, по-моему, еще не согрелись…

Ковалев подумал, что Влада, наверное, сходит с ума, ожидая его возвращения. А если вместо него к ней явится Коля, не будет ли хуже? Однако натянуть на себя мокрую одежду и выйти под дождь силы воли явно не хватало.

– Ну сбегай, сбегай. Владе скажи, что мы под дождем промокли и в бане греемся.

– Так ясное дело! Бабы – такой народ!

Нет, волк не оставил Павлика в покое… Он появился тут же, со стороны моста, стоило выскочить из леса на открытое пространство перед рекой. Он будто нарочно хотел задержать Павлика, чтобы Витька утонул… Павлик снова нагнулся и поднял с земли комок жидкой грязи и мокрого снега. Да, волк подался в сторону, но не убежал. И Павлик направился прямо к реке, к мосту нужно было забирать левее.

Тогда он и услышал, что его зовут, – голоса раздавались из леса за спиной. Звонкий – Инны Ильиничны и зычный, громкий – Зои Романовны. И если Инна просто звала Павлика, то Зоя требовала немедленно вернуться.

Догонят… И волк, как назло, скачет рядом, не пускает на мост!

Павлик добежал почти до самого берега, когда волк, словно решившись на отчаянный поступок, заступил ему дорогу. Теперь он не показывал клыки, не скалился, но попытался ухватить Павлика за руку, щелкнул зубами, ударил ими по пальцам… Павлик в испуге отдернул руку, уверенный, что волк его укусил. Правда, не до крови, и не так уж это было больно, но все равно – в следующий раз волк не промахнется… И запросто укусит не за руку, а за горло.

Теперь, когда волк был так близко и прыгал рядом, стараясь снова укусить, нечего было и думать о том, чтобы нагнуться…

Павлик посмотрел на воду – теперь сквозь дождь было видно, какая она страшная… С пенными волнами… И сразу же стало понятно, как легко в ней утонуть. И какая она холодная…

А еще Павлик понял, что опоздал. Будто кто-то шепнул ему на ухо: поздно. Витьку уже не спасти. И от этой мысли он не заплакал, не закричал – от этой мысли он захотел войти в пенную ледяную воду и утонуть. Потому что на земле не осталось никого, кому он был нужен. Если бы не плясавший вокруг него волк, Павлик сделал бы это немедленно.

* * *

– Что-то мне никак не жарко, – поежился Селиванов, когда Коля исчез за дверью. – Надо, наверное, пару поддать.

– Не будет никакого пару, пока баня не прогреется, – ответил Ковалев. – Подожди, Коля вернется.

– Не, ну попробовать-то можно… Камни горячие небось – вот и пусть тепло отдают.

Ковалев разгадал устройство Колиной печки за секунду до того, как Селиванов плеснул холодной водой на каменку. Каменка вместо пара плюнула в потолок клочьями сажи, вода протекла в топку, и оттуда повалил горький дым, тут же наполнивший баню доверху.

Обоим пришлось выскочить под дождь, кашляя и отплевываясь. Ковалев успел прихватить из предбанника полотенца, но от холода они не спасли. Как и простейшая бытовая магия матерных ругательств.

– Теперь жарко? – спросил он у перепуганного Селиванова.

– Да ладно, щас выветрится все…

– Вместе с теплом, – Ковалев сплюнул. – Экспериментатор…

Река продолжала кипеть и беситься, хотя Ковалев не без удовлетворения отметил, что Колин сарай стоит на острове, – вода медленно, но спадала. И не к берегам теперь прибивало собранный разлившейся рекой мусор, а наоборот – тянуло к середине. Ковалев никогда не задумывался о признаках убыли и прибыли воды, а тут почуял, как выбитая ледяная пробка тащит за собой воду, будто великан делает исполинский глоток…

Он вполне насладился рекой, холодом, дождем, ветром и острыми ощущениями. Он уже не помышлял о ней, а желал только тепла и спокойствия. И стоило бросить на нее взгляд, по телу прошла судорожная дрожь: неужели он только что, несколько минут назад, отважился прыгнуть в эту темную, бесноватую воду? От воспоминания боль толкнула в затылок.

Блеснувшая молния была долгой – или показалась долгой: осветила реку, мост, противоположный берег в мутной пелене мокрого снега. И Ковалев подался вперед, к воде, – там, на другом берегу, он ясно увидел Хтона, скачущего вокруг крохотной детской фигурки в курточке с капюшоном. И почему-то Ковалев не сомневался, что видит Павлика Лазаренко.

Гром прокатился от горизонта до горизонта и перешел в грохот поезда на мосту – стук колес уже не заглушали шум дождя и свист ветра. Против воли вспомнились слова Зои об опасности, исходящей от пса. А ведь Ковалев Хтону доверял не вполне, не оставлял его наедине с Аней… Неужели Зоя была права? Нет, в то, что Хтон может быть демоном смерти, Ковалев не поверил бы ни при каких обстоятельствах, но в том, что он может угрожать ребенку, почти не сомневался. Как он тогда ответил Зое? Где пес и где Павлик?

Вот они. Оба. У самой кромки воды. И Павлик испуганно поднимает руки – самое опасное, что можно сделать при встрече со злой собакой, собаки не любят поднятых рук…

До моста метров двести. Примерно столько же – через мост. И от моста обратно, потому что, как нарочно, Павлик стоит почти напротив Колиной бани…

Ширина реки тут не больше двухсот метров, плыть около трех минут. Дежавю, однажды Ковалев уже рассчитывал переплыть реку за три минуты… Ветер, волна, течение… И если бы он успел хорошенько согреться в бане, еще можно было бы надеяться на успех. Но его все еще трясет от холода, он только что едва не утонул, пробыв в воде меньше пяти минут. Надо бежать вокруг, через мост. Лодку Коля поднял на берег и снял с нее мотор, через мост выйдет быстрей… А ведь надо еще одеться, не голым же бежать на ту сторону…

Полезные для здоровья сто шестьдесят граммов водки вдруг шепнули на ухо: «переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть». Грань безумия – поступок. Только сумасшедший или полный дебил вроде Селиванова поплывет через реку в конце ноября, во время шугохода, под мокрым снегом! Переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть…

И дело не в глупости – дело в том, что ее вовсе не хочется переплывать! Слишком свежо воспоминание о непослушном от холода теле, о том, как холод выламывает пальцы, как темнеет в глазах. Это верная смерть.

Ковалев думал не больше секунды. И еще секунды две, пока шел к воде. И, наверное, еще секунду, зайдя в воду по щиколотку и оценив в полной мере, как она холодна. Три минуты. У него есть три минуты, чтобы добраться до другого берега, – через пять он начнет тонуть. Для чего тогда нужно было столько лет тратить на тренировки? В самом деле, не для того ведь, чтобы хвастаться перед девушками тем, что он мастер спорта по плаванию…

Прежде чем нырнуть, Ковалев вдруг захотел перекреститься – никогда раньше такого желания у него не возникало. И если Инна права, то после крестного знамения он должен выйти из воды и броситься к мосту. Потому что в этом случае Бог побережет жизнь Ковалева, не очень-то задумываясь о жизни и здоровье Павлика.

Пожалуй, именно поэтому креститься Ковалев не стал, а, еще раз оценив расстояние до противоположного берега, сказал нарочито громко, будто сжигал за собой мосты, будто перечеркивал свою жизнь:

– Чему быть, того не миновать…

И, вдыхая глубоко и спокойно, направился вперед, навстречу реке, которую невозможно переплыть.

Неужели он все-таки чего-то боится? И – надо же! – воды…

Она встретила его холодно. Не обожгла, как обычно, а стиснула в ледяных объятиях. Выжала из груди воздух. И пока Ковалев плыл под водой, он не был уверен, что сможет вдохнуть. Да, от неожиданности и страха такое случается, и это преодолимо. Но неожиданной его встреча с рекой вовсе не была, а потому Ковалев сомневался, что сможет преодолеть дыхательный спазм усилием воли. Без паники! У него есть три минуты. Их должно хватить. Надо просто успокоиться. Перестать трястись от страха!

В бане он все же немного отогрелся, потому что ощутил ломоту от холода почти сразу, она нарастала, и вытерпеть ее было почти невозможно.

Вынырнул. Вдохнул. И уже двинулся вперед хорошим ровным кролем, которому не мешала даже волна, как вдруг почувствовал скользкое прикосновение к ногам, знакомое прикосновение – чудо-юдо рыба-кит! Он должен спать на самом дне самого глубокого омута! Холоднокровная тварь вообще не может шевелиться при такой температуре!

Однако тварь шевелилась, и довольно шустро. Пройдя под ногами Ковалева, сом развернулся и подплыл сзади и снизу, толкнул тупым рылом в солнечное сплетение, оборвав и без того неверное, неустойчивое дыхание, царапнул походя локоть, но сжать челюсти-щетки не успел. Ударил хвостом по ногам… Он был длинней Ковалева раза в полтора. Раза в два тяжелей. Или это только показалось? У страха глаза велики. Но плавал сом точно гораздо быстрей, несмотря на кажущуюся свою неуклюжесть. Утопит. Только так утопит. А если и не утопит – у Ковалева всего три минуты, их не хватит на разборки с настырной рыбой.

Он видел, как огромный сом разворачивается в темной воде и тараном идет навстречу, а потому успел увернуться. Мало было ледяной воды, беспощадной к теплому человеческому телу… Мало было ломоты в руках и ногах, от которой мутится в голове. Мало было жесткого обруча, снова давившего на затылок… Не доплыть. Если еще и метаться из стороны в сторону – не доплыть. Не хватит трех минут.