К автотреку незаметно подошел немолодой капитан, которому две недели назад Ковалев под протокол рассказывал, где и как он нашел Павлика. Тот самый, похожий на мышь и таракана одновременно.

– Вы с ума сошли? – Ковалев при всем желании мог смотреть на капитана только сверху вниз. И, наверное, стоило ответить как-то иначе, но эта фраза сама собой сорвалась с губ.

– А что ты тогда тут делаешь?

– Я встречаю жену с автобуса.

– Что-то незаметно, – хохотнул капитан. – Документы покажи.

Документы Ковалева капитан уже видел, даже записывал данные в протокол. И, судя по первому вопросу, об этом вовсе не забыл. Надеялся, что Ковалев не носит с собой военный билет? Напрасно надеялся.

– Так зачем же ты, гражданин майор, деньгами тут разбрасываешься? Мальчиков игрушками завлекаешь?

Стоило определенных усилий сдержаться и не послать подальше представителя власти при исполнении. Вспомнилась приписка на афише дома культуры, что лица старше тридцати лет не допускаются на дискотеку. Интересно, выявление педофилов – это указание сверху или в этих местах вправду водится так много извращенцев?

– Автобус моей жены придет только через полчаса, – взвешивая каждое слово и стараясь остаться спокойным, пояснил Ковалев. – На остановке холодно и скучно. Я просто убиваю время. В тепле.

– Зарабатываешь, что ли, много? – Капитан продолжал держать в руках открытый военный билет и мерил Ковалева тяжелым взглядом.

– Мне хватает, – процедил Ковалев сквозь зубы.

– Смотри у меня. Тут тебе не город, всё на виду.

Капитан еще раз оглядел Ковалева с головы до ног и вернул военный билет.

Ковалев не ожидал, что так обрадуется приезду Влады. Дело даже не в том, что он скучал по жене, – попросту когда она была рядом, он, оказывается, чувствовал себя гораздо уверенней. На нее можно было опереться – хоть что-то по-настоящему твердое, без оговорок.

Хтон тоже обрадовался – выбежал к калитке встретить Владу, прыгал вокруг нее, махал хвостом и поскуливал. Догадался, кто в этом доме готовит собачью еду и стелет коврики на крыльцо.

Баба Паша деликатно ушла, не досмотрев кино, хоть Влада и уговаривала ее остаться и попить чаю с пирожными.

– Слушай, Серый, а почему мы спим на этой узкой скрипучей кровати, когда в соседней комнате стоит полноценный двуспальный диван?

– А… он двуспальный?

– Ну да. Я думала, он не раскладывается, а баба Паша показала мне его маленький секрет.

Ковалев почему-то сразу выбрал маленькую комнату и панцирную кровать. И, судя по рассказам Коли, маленьким он спал именно в этой комнате. И ему почему-то не хотелось, чтобы там спала Аня.

– Давай завтра переставим диван в маленькую комнату, – предложила Влада. Будто прочитала мысли Ковалева. – Как думаешь, отдадут мне ребенка завтра после процедур?

– Отдадут. По четвергам тут молебен, мы с Аней всегда уходим гулять. И процедуры кончаются на полчаса раньше.

Ковалев вспомнил о крещении Павлика Лазаренко. Не хотелось впутывать Владу в это дело…

– На завтрак я, пожалуй, не пойду – меня никто не приглашал. Но к концу процедур прийти ведь будет нормально, правда?

И Ковалев хотел сказать, что сам приведет Аню домой, но вдруг подумал, что если Влада ее заберет, у него будут развязаны руки и он сможет дождаться начала молебна, проследить, чтобы Павлика не тащили креститься насильно. Он, конечно, уповал на Инну, но как бы там ни было, а она там работала и Зоя была ее начальницей.

* * *

Мчится по кромке воды серый зверь – то ли волк, то ли пес, – ловит носом ветер, высматривает в темноте бледный силуэт, сотканный из тумана, ищет следы босых девичьих ног на холодном речном песке. Речная девка пахнет рекой – темным илистым дном, где жизнь кончается смертью, а из смерти рождается жизнь.

Не знает серый зверь, за что не любит он бледных девиц, сотканных из тумана, но летом забавно ему загонять их обратно в реку, как забавно выслеживать водяных крыс, – пищат девицы, теряют томную негу, прыгают в воду лягушками.

Дождливой осенней ночью зверю не до забав, и неприязнь оборачивается вдруг ненавистью, черной злобой, которая клокочет в глотке и не дает уснуть. Он знает, он чует, что речная девка вышла на берег. Он знает, зачем она вышла на берег. Он чует, куда она пойдет.

Бьется пес в запертую дверь, мечется вокруг высокого остроухого дома, где от страха не спит ребенок, – его страх для речной девки, как для зверя путеводная нитка запаха в движении ветра: страх влечет ее и ведет к ребенку коротким путем.

Когда нитка страха окрепнет, речная девка потянет ее к себе, на темное илистое дно, где жизнь кончается смертью. Из смерти потом родится другая жизнь, но зверю нет дела до жизни и смерти, ненависть его безотчетна и не имеет причин. Речная девка должна сидеть в реке, ребенок должен спать в постели – только так, а не иначе. В дремучих закоулках звериного сознания нет места для сомнений.

И тот, кого зверь любил всей душой и будет любить до последнего вздоха, был со зверем согласен.

* * *

И все же Ковалев не вполне доверял Хтону, а потому, прежде чем уйти на завтрак в санаторий, посадил его на цепь – кто знает, как пес поведет себя, если хозяина не будет дома? Вдруг переклинит ему мозги, ведь бросался же он на Ковалева…

Хтон нисколько не обиделся, будто понял, о чем ему толкует хозяин. И даже смотрел виновато: «Понимаю, я доверия не заслужил. Кусался, рычал на людей и пугал ребятишек в санатории».

За завтраком Инна появилась, прикрывая нос платочком, и, увидев ее, Зоя Романовна тут же зашипела:

– Вы с ума сошли, явиться на работу с таким насморком? Немедленно отправляйтесь домой лечиться!

– Зоя Романовна, это сенная лихорадка. Аллергия. Это не заразно.

– Я в этом не уверена. Вызывайте врача, пусть он определяет, заразно это или нет.

– У меня аллергия на книжную пыль, я вчера неосторожно перетряхивала старые поваренные книги, мама попросила найти рецепт творожного печенья.

– Инна Ильинична, немедленно отправляйтесь домой, – чуть громче повторила Зоя.

– Хорошо. Я сейчас уйду. – Инна, должно быть, была готова к такому повороту и больше спорить не стала. – Сергей Александрович, проводите меня до выхода, пожалуйста.

Столь странной просьбы Ковалев не ожидал…

– Извините, что пришлось… так… – сказала Инна, когда они вышли в холл. – Эта аллергия случилась совершенно некстати! Так и знала, что меня сразу выгонят домой… Я должна обязательно вам сказать: мама говорит, что и однократное введение сильного препарата может сделать Павлика стероидозависимым. Она, правда, уверена, что никто с ним такого не сделает, но я, если честно, не знаю, чего от них ждать. С одной стороны, тот же Владимир Петрович перед Зоей выслуживается, потому что ему давно на пенсию пора, с другой – все они верят, что добрый боженька исцелит Павлика, стоит макнуть его головой в святую воду… Вера творит с людьми настоящие чудеса – никакое высшее образование от них не спасает.

– Не волнуйтесь, болейте спокойно. Я прослежу, чтобы никаких уколов Павлику не делали, – ответил Ковалев. – Влада приехала, она Аню заберет, и я смогу задержаться.

– Вы драться с ними будете? – улыбнулась Инна.

– Нет, я с батюшкой поговорю. Мне показалось, он тут один вменяемый человек.

– Отличная идея. – Инна шмыгнула носом. – Правду говорят, что большинство священников – атеисты, духовная семинария быстро избавляет от иллюзий. Отец Алексий, правда, исключение, у него противоположная реакция – вместо того, чтобы презреть Бога, он презрел церковные догматы и верит в то, что ему больше нравится. Но я все равно волнуюсь… Может, мне не уезжать? Подождать где-нибудь за территорией?

– Не волнуйтесь. Поезжайте домой. Павлика вам все равно не отдадут, скажут, что вы его заразите.

– Вам его тоже не отдадут. Скажут, что вы… В общем-то, они не имеют права вам его отдавать, вы совершенно посторонний тут человек.

Об этом Ковалев не подумал.

– Будем уповать на здравомыслие батюшки, – сказал он.

Батюшка, как всегда, приехал за полчаса до начала молебна. Зоя, будто ожидая от Ковалева подвоха, устремилась к выходу, едва черный внедорожник остановился возле крыльца. Ну не бежать же ей наперерез?

Ковалев все равно поднялся и шагнул батюшке навстречу, мучительно думая, как к нему обратиться, – ни «батюшка», ни «отец Алексий» почему-то никак не выговаривалось, казалось то ли дешевым фарсом, то ли унизительной формальностью, будто этими словами Ковалев расписывался в добровольном ему подчинении, назначал старшим по званию – или, еще хуже, переводил малознакомого человека в разряд уважаемого родственника. Никакие аргументы против этого не помогали. Зато вспомнилось, что этому человеку дядя Федя при встрече плевал под ноги…

И пока Ковалев мусолил на языке обращение к священнику, Зоя успела поцеловать батюшке ручку и встрять между ним и Ковалевым.

– Вы что-то хотели, Сергей Александрович? – спросила она и недовольно сжала губы.

– Да. Я хотел поговорить с отцом Алексием, – твердо ответил Ковалев.

– О чем? – продолжила Зоя, надеясь прикрыть батюшку своей не очень-то широкой спиной.

И Ковалев понял вдруг, что она ждет от него ответа «не ваше дело». Он едва не ответил ей именно так, но вовремя прикусил язык.

– О крещении Павлика Лазаренко.

– Зоенька, погоди, – неуверенно кашлянул батюшка. – Разве можно спрашивать человека, о чем он хочет говорить со священником?

– Вряд ли Сергей Александрович собрался исповедаться в грехах.

– И все же. У нас есть время, давайте присядем. – Батюшка кивнул на кресла и выразительно глянул на Зою, которая, должно быть, собиралась к ним присоединиться.

– Отец Алексий, я знаю, что собирается сказать Сергей Александрович. Он уверен, что мы готовы сделать Павлика инвалидом, лишь бы ввести в молельную комнату. И будет утверждать, что Павлик не хочет креститься. И то, и другое – полная ерунда, его ничем не подкрепленные… фантазии.

Слово «фантазии» она произнесла с особой интонацией. И батюшке пришлось выразительно посмотреть на нее еще раз, чтобы она убралась восвояси.

– Я слушаю. – Батюшка ободряюще улыбнулся Ковалеву, садясь в кресло, и, надо сказать, улыбка его вызывала доверие.

– Я говорил Татьяне Алексеевне. И хочу повторить вам лично… Я не доверяю православным докторам и считаю, что обряд крещения может повредить здоровью Павлика Лазаренко. Не говоря о психологическом на него давлении со стороны педагогов… – Ковалев оглянулся на удалявшуюся Зоину спину. – И если кто-то попытается ввести его в молельную комнату, я сообщу об этом в органы опеки.

– Написать в органы опеки – ваше неотъемлемое право, – без вызова, а наоборот, будто с одобрением, ответил батюшка. – И забота о мальчике, о его здоровье, его душевном состоянии – это правильный, добрый поступок. Должен сказать вам по секрету, что органы опеки на этот счет имеют негласные указания сверху, а потому никому от заявления хуже не будет, разве что хлопотно: и мне, и Татьяне, и органам опеки – отреагировать на сигнал они обязаны. Тут дело в другом: я не верю, что Павлик искренне хочет креститься. И, тоже по секрету, Зоя Романовна на крещение смотрит как на магическое действо, как на снятие бабкой порчи или проклятия, а это нехорошо, не по-христиански, не по-божески. И я не стал бы его крестить, если бы дело было только в этом. Вряд ли вы читали монографию Татьяны, но я полностью уверен, что после крещения Павлику станет гораздо легче, и не от того даже, что он обретет ангела-хранителя, а лишь потому, что верит в свое исцеление таким путем. И мучительный для него выбор останется позади. Как священник я не должен его крестить, должен дождаться, когда он захочет прийти к Богу, а не спастись от кого-то или чего-то через магические заклинания. Но по-человечески я считаю, что с этим лучше поскорей покончить к вящей радости Зои Романовны.

Батюшка посмотрел на Ковалева вопросительно, будто искал одобрения.

– А я считаю, что ребенка запугали нарочно, лишь бы он согласился окреститься.

– Даже если это так, что вполне вероятно, крещение все равно избавит его от страхов и благотворно скажется на здоровье.

– Я в этом сильно сомневаюсь. И, насколько мне известно, Татьяна Алексеевна была против крещения Павлика.

– Да, это я убедил ее в том, что Павлику рано креститься. Но теперь я думаю иначе: мальчик весь извелся из-за этого крещения, не знает, кого ему слушать. И надо бы, как в известной притче, отказаться от ребенка, лишь бы не разрубать его пополам, но ведь не выйдет…

– И вы предлагаете отказаться от ребенка мне? Я правильно понял? – осклабился Ковалев.

– Я думаю, что сейчас крещение для Павлика – наименьшее зло.

Ковалев готов был с этим согласиться, если бы не слова Инны о том, что одним уколом астму можно сделать стероидозависимой…

– Я должен быть уверен, что попытки снять приступ на входе в молельню не повредят его здоровью. Ни вы, ни я – не врачи.

– А кто сказал, что крестить непременно надо в молельне? Это можно сделать в другом месте, где у Павлика не случается приступ удушья. Только и всего. И я считаю, вам надо при этом присутствовать, чтобы убедиться: никакого насилия над ребенком никто не совершит. Если, конечно, вам это не претит…

– Мне это, конечно, претит, – ответил Ковалев. – Но я все же поприсутствую. Чтобы убедиться.

Влада появилась за несколько минут до конца процедур и, к счастью, не видела, как Ковалев говорил с батюшкой, – она бы, наверное, решение Ковалева не одобрила. Она бы вообще не одобрила его вмешательства в это дело.

На душе все равно оставался неприятный осадок. Ковалев убеждал себя в том, что был последователен, а доводы батюшки – вполне логичны. Если здоровью ребенка ничто не угрожает, какая разница, совершат над ним этот пресловутый обряд или не совершат, пусть он и трижды мракобесный. Так в чем же дело? Неужели так противно считать, что Зоя одержала победу? Какая разница, кто одержит победу, надо думать об интересах ребенка, а не о собственных амбициях. И все же… Ковалеву казалось, что он не оправдал надежд Павлика (надежды Селиванова не в счет). Но в чем же состояли эти надежды? В том, что Ковалев снимет с него бремя принятия решения, запретит его крестить – и Павлику не придется отвечать на вопрос, хочет он креститься или не хочет. Хоть он и маленький, но это решение должен принимать сам. И делать выбор за него – это неправильно.

Нет. Наверное, неприятный осадок остался лишь потому, что Ковалев был принципиально против любого крещения вообще. В том числе крещения младенцев родителями. Считал религию лишней в жизни любого человека. И вполне был согласен с Владой: в Бога верят только придурки. И не было у него в душе ни толерантности, ни веротерпимости, а это нехорошо. Наверное.

Между тем детей потихоньку готовили к явлению чуда – как крещеный Павлик сможет без страха войти в молельню. Нет, официально об этом не объявляли, но шептались, спорили: сможет или не сможет? И споры эти напоминали прогнозы футбольных болельщиков: так никто не желает проигрыша своей команде, даже тот, кто сомневается в победе.

Надо отдать Зое должное: крещение Павлика она превратила в некое общее дело, чтобы все присутствующие ощутили причастность к чуду, которое вот-вот состоится. И вместо молельни детей направили в столовую, где батюшка приготовился к проведению обряда.

Ане тоже хотелось поглядеть на крещение, и любопытство ее было понятно, но Влада сказала, что не может принять в этом участие: без юбки и платка женщинам неприлично принимать участие в таких мероприятиях.

– Я не буду натягивать поверх брюк никакие покрывала. И полиэтиленовые мешки на голову напяливать не буду, – уперлась она, когда Аня принялась ее уговаривать.

– Почему? – спросила та.

– Потому что это унизительно, – отрезала Влада. – Превращать себя в чучело на том основании, что у кого-то от вида твоих ног и волос текут слюни.

Вряд ли Аня поняла, что Влада имела в виду, ее, скорей, убедил уверенный и бескомпромиссный тон матери – она легко смирилась с уходом домой.

Дети уже собирались в столовой, когда Ковалев неожиданно увидел в холле Ангелину Васильевну – она запыхалась, будто спешила.

– Здравствуйте, Сергей Александрович! – Она широко и красиво улыбнулась Ковалеву.

– Здравствуйте, – сдержанно ответил Ковалев и едва не спросил: «А вам-то что здесь понадобилось?»

Но она будто прочитала его мысли.

– Инка документы забыла, сейчас врач приедет, а полиса нет. Пришлось мне сюда тащиться. Извините, бегу – такси ждет.

Однако с Владой, которая одевала Аню, Ангелина раскланивалась гораздо дольше, несмотря на спешку.

– Серый, а ты почему еще не одет? – спросила Влада, когда подошла к выходу с одетой Аней.

– Я задержусь ненадолго. Мне надо… – ответил он. – Ждите меня дома, будем двигать диван.

– Ладно. Потом мне расскажешь, что тебе было надо, – согласилась Влада. – Но если бы Инна Ильинична не заболела, я могла бы подумать что-нибудь не то. Слушай, а может, тебе Юлия Михайловна нравится? Она еще ничего, не старая…

– Прекрати болтать ерунду при ребенке, – проворчал Ковалев.

Тут как раз появилась Ангелина Васильевна и на крыльцо вышла вместе с Владой и Аней, что Ковалеву совсем не понравилось. Особенно то, что Влада мило с нею заговорила.

Столы в столовой передвинули к стенкам, на столике персонала, накрытом расшитой золотом скатертью, была расставлена церковная утварь, ни назначения, ни названий которой Ковалев не знал.

Селиванова не было. И Ковалев догадался: кто-то из врачей или сестер нарочно задержал его на процедурах. От греха. Растерянного Павлика за руку держала Юлия Михайловна, шепча ему на ухо то ли наставления, то ли успокаивающие слова. Павлик кивал ей молча и равнодушно.

Ковалев встал у стены, в сторонке ото всех, стараясь остаться незаметным, – не вышло. Зоя, зайдя в столовую, тут же заявила:

– Неприлично подпирать стенки во время богослужения. А ведь дети берут с вас пример!

Она будто собиралась довести Ковалева до белого каления, чтобы тот не выдержал и ушел.

Зоя хлопнула в ладоши, призывая детей к тишине, когда в столовую ворвался Селиванов. С выражением твердой решимости на лице. Однако, натолкнувшись взглядом на Ковалева, он решимость едва не потерял… Если бы он посмотрел с презрением, назвал Ковалева предателем интересов ребенка, вообще – обвинил бы в чем-нибудь, было бы не так противно. Но Селиванов сдулся вдруг, опустил плечи и поглядел без злости и обид. С горечью. Будто потерял опору.

Впрочем, думал он не долго. И плечи развернул совсем иначе – без показухи и пафоса. И так получилось, что вся столовая смотрит именно на него.

– Пашка не хочет креститься, понятно? – выговорил он негромко, обращаясь к батюшке.

– Селиванов, раз уж ты явился последним, пройди к своей группе потихоньку, не привлекая всеобщего внимания, – объявила Зоя Романовна.

Да, старой ведьме Ангелине Васильевне до Зои далеко… Ковалев вздрогнул от ее слов, а Селиванов должен был упасть ниц от ужаса. И подползать к ее ногам ползком, как провинившийся пес ползет к хозяину, не надеясь на прощение. На секунду Ковалев поверил Инне: Зоя имеет немалую силу. Что, интересно, об этом думает батюшка?

Селиванов поежился и почему-то снова глянул на Ковалева. Вовсе не в поисках поддержки. И не сдвинулся с места.

– Пашка не хочет креститься, – повторил он, теперь с угрозой.

– Селиванов, что тебе было сказано? – выкрикнула воспитательница старшей группы. Лучше бы ей было помолчать, потому что после угрозы в Зоином голосе ее жалкое поддакивание прозвучало смешно.

– Спросите его, он скажет, – гнул свое Селиванов.

Зоя направилась в их сторону, как всегда вроде бы и неторопливо, на самом же деле – очень быстро. Не дала опомниться батюшке, уже раскрывшему рот, чтобы задать Павлику вопрос.

Нет, она не заискивала перед Павликом. Не сюсюкала, как раньше. Она давила, и Ковалев ощущал ее давление каждой своей клеткой.

– Павлик, скажи батюшке, что ты давно хочешь стать крещеным. Что никто тебя не неволит.

Вот так, не вопрос – утверждение. И попробуй сказать «нет»!

Более всего Ковалеву хотелось взять Зою за загривок и хорошенько встряхнуть. Может, она и считает, что крещением спасает ребенку жизнь, а потому ей все средства хороши, но со стороны это выглядит натуральным принуждением.

– Пашка, скажи, что ты не хочешь! – выкрикнул Селиванов – не требовательно, в отличие от Зои, а, пожалуй, отчаянно. Будто от ответа зависела вся его дальнейшая жизнь.

– Не дави на брата, – повернулась к нему Зоя.

– Сами на него не давите! Он не хочет креститься, это вы его зачморили совсем, чтобы он покрестился!

– Так. Немедленно выйди отсюда вон, раз до сих пор не научился разговаривать со старшими. – Зоя показала, куда Селиванову нужно выйти, сжатым в руке блокнотом. А поскольку тот и так стоял в дверях, то вышло это двусмысленно, будто она направила на него оружие. И было это не смешно вовсе, а почему-то страшно. Понятно, что Селиванов никуда не пошел.

Павлик оглянулся и посмотрел на брата. Будто заранее извинялся за свой ответ. А увидев его лицо, задышал глубоко, приподнимая плечи, – Ковалев прекрасно знал, что это означает. Юлия Михайловна шепнула что-то Павлику на ухо, сама достала ингалятор у него из кармана и вложила мальчику в руки. Только он не спешил им воспользоваться.

Да, лучше отказаться от ребенка, чем разрубить его пополам. Но Ковалев понял вдруг, что речь идет не об одном мальчишке, а о двоих. И неизвестно еще, для кого из них происходящее важнее…

Наверное, именно эта мысль, а не начинавшийся приступ Павлика, стала последней каплей… Ковалев оторвался от стены.

– Павлик, погляди, и ребята, и взрослые собрались здесь, чтобы тебя поддержать, за тебя порадоваться, – уже помягче начала Зоя. – Давай, ничего не бойся, вдохни скорей лекарство, и все пройдет…