– Почему семилетнего? Меня об этом попросил Селиванов. Не вижу ничего странного в желании пятнадцатилетнего парня иметь мобильный телефон.

– И вы не пожалели денег на эту покупку? Насколько мне известно, вы небогатый человек…

– Я могу себе это позволить, – уклончиво ответил Ковалев – наверняка детям не полагалось иметь карманных денег.

Зоя вышла из себя, но голос не повысила – впрочем, ярости своей не скрывала.

– Вам не пришло в голову, что и телефон, и деньги на симкарту мальчик украл?

– Нет, не пришло, – соврал Ковалев, но в подробности вдаваться не стал.

– А может быть, вы сами купили этот смартфон и подарили Павлику? Желая его подкупить, расположить к себе? – спросила воспитательница старшей группы.

Ковалев не сразу понял, на что она намекает, но сотрудники за столом зашептались, бросая на Ковалева косые взгляды.

– Я ничего Павлику не дарил, – фыркнул он, но по выражению лиц за столом догадался, что в это не особенно поверили.

– Я видела, как мальчик смотрел на вас во время музыкального занятия, – усмехнулась Тамара Юрьевна. – Откуда у ребенка возьмется интерес ко взрослому мужчине?

Инна покосилась на Ковалева и неожиданно наступила ему на ногу под столом – наверное, снова на что-то намекала. Впрочем, вовремя, – он с трудом взял себя в руки.

– Я не знаю, кто из сотрудников рассказал детям о том, что меня укусила собака. Но мальчик посчитал, что я прогнал волшебного волка, которого он так боится.

Ответ вызвал у Зои приступ раздражения – так перекосилось ее лицо.

– Он сам вам об этом сказал? – сыто улыбнувшись, переспросила Тамара – ну точно как кошка в сказке о глупом мышонке.

– Нет, мне об этом сказал его старший брат. И не надо грязных намеков: я не люблю ни маленьких мальчиков, ни маленьких девочек, ни вообще детей. Мне нравятся молодые женщины, и пока это считается нормальным.

– Мальчики без отцов часто тянутся к мужчинам, оказавшимся поблизости, – сказала Инна в пространство. – В интересе Павлика ничего удивительного нет, довольно взглянуть, как мальчишки из интерната смотрят в рот Александру Петровичу.

Зоя не могла не оставить за собой последнего слова и, поднявшись из-за стола, сверху вниз произнесла:

– Сергей Александрович, в другой раз, если кто-то из детей в санатории о чем-нибудь вас попросит, подумайте как следует, прежде чем выполнить просьбу.

Ковалев не полез в бутылку и промолчал.

Какао, поданное к пшенной каше, здесь именовали горячим шоколадом, но в отличие от того, что наливал кофейный автомат у Ковалева на работе, напиток был полностью натуральным, включая молоко (судя по обилию пенок). И, по сложившейся традиции, Ковалев пил какао не торопясь…

– Это Селиванов рассказал вам, что видел меня в доме на болоте? – спросила Инна, когда все остальные вышли из-за стола.

– Да. Мой рассказ почему-то взволновал вашу маму… – Ковалев и сам не знал, хотел вложить в эти слова сарказм или извиниться. – А он вправду видел вас в доме на болоте?

Инна засмеялась тихим переливчатым смехом и сказала:

– Он придумал только рот, перепачканный в крови. Если бы вы видели, как они драпали от меня к шоссе! Только пятки сверкали!

– Коля рассказывал мне похожую историю… – пожал плечами Ковалев.

– А вы сами в детстве разве не ходили на кладбище?

– Нет, мы лазали смотреть в окна больничного морга… Я жил в центре города, там трудно найти кладбище.

– Никакой разницы – морг, кладбище, дом ведьмы… Когда Коля был ребенком, в этом доме жила баба Ксеня, моя прабабка.

– Да, мне об этом рассказали, – кивнул Ковалев.

– А хотите, я вам покажу этот дом? Вам до обеда все равно нечем заняться…

– Я думал, вы на работе.

– Мы недолго, Татьяна меня отпустит. Туда идти минут пятнадцать всего, если не спешить.

– Ну пойдемте… – согласился Ковалев – сидеть в холле с планшетом ему уже порядком надоело.

Погода была не столь отвратительна, как накануне вечером, но оставляла желать лучшего, – низкие тучи неслись будто над самой головой и грозили скорым дождем или снегопадом, но до сухого чистого морозца погода не дотянула – над землей повис влажный туманный холод.

– Представляете, православные врачи решили победить вас силой научной мысли! – со смехом сказала Инна, когда они вышли на шоссе.

– У них есть научные мысли? – хмыкнул Ковалев.

– Они назначили Павлику серию аллергопроб, хотят выяснить, что в молельне конкретно вызывает его удушье.

– Ну-ну, – проворчал Ковалев. – Меня удивляет упорство, с которым они хотят его крещения.

– Видите ли, их тоже удивляет упорство, с которым вы этому противитесь.

– Я противлюсь вовсе не его крещению. Не вижу в этом ритуале ни вреда, ни пользы, в отличие от вас. Но пребывание в молельне ребенку явно неполезно.

Они некоторое время шли молча, а потом Инна заговорила:

– Мама вчера рассказала мне, что вы сын дяди Феди…

– Это лишь ее предположение…

– Думаю, это верное предположение. Вы на него похожи. И, что удивительно, не только внешне.

– Что в этом удивительного?

– Сыновья похожи на отцов не только из-за общих генов. Сын обычно подсознательно копирует отца – его речь, мимику, жесты, движения. Мальчик часто бывает похож на отчима больше, чем на родного отца, если его растит отчим.

– Да, мне многие говорили, что я весь в деда… – улыбнулся Ковалев.

– Вот это и удивительно: вы ведь не видели дядю Федю и тем более с ним не жили. А походка у вас такая же, как у него. Издали я могла бы вас перепутать. И… знаете, выражение лица… Иногда мне хочется протереть глаза, встряхнуть головой… – Инна, как всегда, оборвала фразу на полуслове.

– Зачем? – спросил Ковалев.

– Чтобы убедиться, что передо мной не он, а вы… У него был особенный взгляд, прямой.

Ковалев подумал, что со временем она научится договаривать. И тут же решил, что ему совершенно все равно, научится она этому или нет.

– Он был хороший человек, и я скучаю по нему… – сказала Инна.

– А что, интересно, вас с ним связывало?

– Не подумайте только, что мы были любовниками, он мне в отцы годился и знал меня с пеленок. Ему бы в голову не пришло… ничего такого…

– Он был одноклассником вашей мамы?

– Да. И Зои, и отца Алексия. Но нас связывало не это вовсе. Мама с ним не дружила, с ним дружила баба Ксеня.

– Странная дружба…

– Может быть. Моя бабушка Сима родилась перед войной. Как все, ходила в школу, была сначала пионеркой, потом комсомолкой – ее воспитывали на советских идеалах, и она очень в них верила. Мать-ведьма в эти идеалы не вписывалась. Баба Ксеня вообще-то не была темной сельской бабой, говорила на трех языках, играла на рояле, много читала, разбиралась в поэзии, в живописи, в музыке.

– И что же она делала в доме на болоте?

– Ей… пришлось… – Инна не стала договаривать. – Но я о бабушке Симе. Она ушла жить к подруге еще школьницей, отреклась, так сказать, от матери… И свою дочь, мою маму, тоже к ней не пускала. А баба Ксеня бабушке Симе этого не простила, обиделась на всю жизнь. Бабушка Сима раньше бабы Ксени умерла, и… плохо умерла, в психоневрологическом интернате, у нее альцгеймер был, и мама не смогла дома за ней ухаживать. Я маму не осуждаю, не подумайте, – она больше обо мне думала, чем о себе. Вы представить себе не можете, что такое больной альцгеймером в доме… Баба Ксеня посмеялась, когда узнала, что мама бабушку Симу в интернат сдала. Когда я родилась, бабе Ксене было уже за восемьдесят, она жила совсем одна. И как-то раз она дядю Федю попросила, чтобы он меня к ней привел, мне было лет пять всего. Ничего странного, согласитесь, – когда прабабка хочет видеться с правнучкой. Мама не возражала. И даже сама собиралась меня туда водить, но… как-то не срослось… И меня к бабе Ксене водил дядя Федя. Пока я была маленькой.

Они свернули с шоссе на широкую тропу, идущую через болото, в конце которой издали был виден темный дом, стоящий на пригорке.

– Прямо дорога… – Ковалев качнул головой. – Будто здесь люди толпами каждый день ходят.

– Нет, не толпами. И не каждый день. Но ходят… – загадочным шепотом сказала Инна.

– За клюквой?

Инна коротко посмотрела Ковалеву в глаза и сказала:

– Это тропа мертвых…

Он закатил глаза и вздохнул.

– Мертвые идут по шоссе, а потом сворачивают на специально подготовленную тропинку? Даже странно, что нет указателя, где сворачивать…

– Они находят тропу инстинктивно, – почти серьезно сказала Инна, нисколько не обидевшись.

– Скажите, а ваша баба Ксеня правда передала свою колдовскую силу вашей маме?

– Нет, неправда. – Инна остановилась и пристально посмотрела на Ковалева, на этот раз долгим и пронзительным взглядом. – Это не сила. Это бремя. Моя мама хотела получить силу, а потому не получила ничего.

– Значит, прабабка передала силу вам?

– Не силу. Бремя. – Инна повернулась и пошла дальше. – Сила была у дяди Феди. Но… это не та сила, которую можно взять и передать кому захочется. Ну, в самом деле, вы же не можете передать кому-то свое умение плавать… Не можете передать свое желание защитить Павлика… Например.

– Не могу, – согласился Ковалев.

– Вы не боитесь идти тропой мертвых? – спросила Инна вдруг.

– Нет.

– И даже черепа, насаженные на колья, вас не смущают? – Она рассмеялась.

Ковалев пригляделся: тропинка упиралась в ворота, по обеим сторонам которых в самом деле белели насаженные на колья конские черепа.

– Нет.

Пусть рассказывает сказки – красивые и страшные сказки. Ковалев повидал немало девушек, называвших себя ведьмами – для придания своему образу загадочности и шарма. Обычно это выглядело глупо или смешно. Инна не выглядела смешной или глупой, и шарм ее был особенным, естественным, органичным. Он обволакивал…

– А ведь пройти этой тропой может не каждый… – сказала она тихо.

– Селиванову со товарищи это вроде бы удалось.

– Ничего подобного. По этой тропе они лишь вернулись. Впрочем, я думаю, он водил своих друзей по болоту кругами, чтобы они не сочли путешествие слишком легким.

– То есть это анизотропная тропинка – работает только на выход… – покивал Ковалев.

– Для живых – только на выход. Для мертвых – только на вход.

– Я умер и не заметил, что ли?

– Нет, вы вполне еще живой, – красиво засмеялась Инна.

– Еще? Неужели буду съеден в конце пути ведьмой-людоедкой?

– И не мечтайте. Знаете, как ваш отец подружился с бабой Ксеней? Он пришел к ней в ту ночь, когда утонула ваша мама. И требовал, чтобы баба Ксеня пропустила его за ней. Пришел, даже не переодевшись, как был, в чем нырял в реку, только ватник на плечи накинул. Понимаете, он нырял за вашей мамой, много раз нырял, – а когда понял, что поздно, что даже если он ее вытащит, ее уже не откачают, тогда к баба Ксене побежал. За колдовством. Он едва не умер, баба Ксеня его чудом спасла. Он потом воспалением легких долго болел. И… он простить себе не мог, что ее не спас. Мне кажется, он спасателем стал, чтобы как-то оправдаться, искупить вину. Другой бы наоборот рассуждал: пусть всем будет так же плохо, как и мне. А дядя Федя… Он хороший был человек. Он после этого сквозь воду видел…

– Это в смысле «как в воду глядел»?

– Наверное, и в этом смысле тоже. Но вообще-то я говорила буквально: он видел сквозь воду на много метров, до сотни. В реке мутная вода, даже в солнечный день, а ночью вообще под водой ничего разглядеть нельзя. А он видел, потому мог вытащить человека, даже если тот на дно ушел, даже если его течением снесло или непонятно было, где он тонет.

– Это потрясающе волшебно… С чего же вы тогда взяли, что я прибыл ему на смену? Я не вижу сквозь воду, не собираюсь искупать вину и оправдываться, у меня интересная работа, дочь, которой надо учиться, жена, которая привыкла жить в комфорте и которая, кстати, тоже работает…

– Ваша дочь заболела не просто так. Вы не просто так получили в наследство этот дом и не просто так приехали именно в этот санаторий. Подумайте, какое совпадение! У вашей дочери астма, а в двух шагах от вашего дома как раз пульмонологический санаторий! Таких совпадений не бывает, поверьте.

– Это силы зла, что ли, сработали? – Ковалеву уже не было смешно – разговор начал его раздражать.

– Почему именно зла? Это силы, которые держат мир в равновесии…

– Мир в равновесии держат законы природы, – проворчал Ковалев.

– Хорошо, пусть это случилось по законам природы. Много ли люди знают о законах природы? Но здесь у Ани ни разу не было приступа. А если вы попытаетесь увезти ее отсюда, она не доедет до города…

– Вы с ума сошли? – Ковалев остановился. – Вы угрожаете мне смертью ребенка?

– Я не угрожаю, с чего вы взяли? И до смерти ребенка вы дело доводить не станете, вы с женой не сумасшедшие. Вы сочтете лишь, что здешний сосновый воздух благотворно влияет на Аню, никакого волшебства…

– По-вашему, моя дочь должна навечно остаться в этой дыре?

– Не навечно. До тех пор пока вы не примете вызов. Или не ответите на зов, мне трудно сказать точно.

– А, это зов сома вы имеете в виду? – осклабился Ковалев – навязчивое желание переплыть реку он не считал сверхъестественным, но слова Инны все равно ему не понравились.

– Это зов реки. Она играет с вами. И неизвестно, победите вы ее или нет.

– То есть, если я переплыву реку, она успокоится? И я могу быть свободен? И моя дочь тоже?

– Если вы попытаетесь переплыть реку, вы утонете, я уже говорила.

– Я опять не понял: это игра в одни ворота? С заведомо известным результатом?

– Я не знаю. Река играет с вами, а не со мной.

Вместо забора вокруг дома торчали тонкие гнилые колья… И ворота тоже были сделаны из редких тонких жердей. Два конских черепа вблизи производили не самое приятное впечатление.

– Не боитесь зайти? – с вызовом спросила Инна, приостановившись у ворот, – они закрывались лишь на веревочную петлю.

– Я уже говорил.

– Историки и этнографы считают, что избушка бабы Яги – это домовина. Гроб. На самом деле все наоборот, это домовина подобна избушке Бабы-яги. Дом с двумя дверьми – граница между миром живых и миром мертвых. Проходите, раз не боитесь…

На дверях не было замка – только широкая доска в пазах на косяке (издали казалось, что дом заколочен). В общем-то, любой мог зайти туда беспрепятственно.

– Не боитесь хулиганов? – спросил Ковалев, переступая через порог (пришлось пригнуть голову, притолока была низковата).

– Вы не поверите, но хулиганы сюда не войдут. А если войдут, то немедленно выйдут.

В доме было сумрачно и будто бы пыльно. И холодно – холодней, чем на улице. Тяжелая, грубая мебель – если лавки вдоль стен можно назвать мебелью, как и стол со столешницей из дубовой доски-пятидесятки, как и огромную беленую печь, похожую на декорацию к фильму «Гуси-лебеди».

– Как-то неуютно у бабы Ксени, говорившей на трех языках… – оглядевшись, заметил Ковалев.

– Здесь есть и жилая комната, камин и кресло-качалка. Эту печь делал хороший печник, у нее три топки. Пойдемте, покажу. – Инна ловко зажгла керосиновую лампу, достойную антикварного магазина. – Здесь нет электричества, а открывать ставни мне не хочется.

С оборотной стороны печь тоже напоминала декорацию к фильму-сказке, но про принцесс в сказочных замках. А «жилая» комната была оформлена в лучших традициях дачи начала двадцатого века.

– Здесь есть даже патефон. Хотите, включу музыку?

– Зачем? – насторожился Ковалев. Он с самого начала ожидал подвоха от посещения уединенного местечка.

Инна не ответила, достала с полки пластинку и, сдув пыль с крышки патефона, несколько раз повернула ручку, натягивающую пружину.

– В детстве эта штука казалась мне волшебной. Потому что не надо было менять батарейки, – улыбнулась Инна. – Вы любите Вивальди?

– Нет.

– Что это вас так перекосило? Наверное, в детстве вас водили в филармонию… – засмеялась она.

– Да. И в капеллу.

– И все-таки пусть будет Вивальди.

Пластинка шипела и щелкала, и «Зима» из «Времен года» зазвучала странно и неожиданно тревожно. Инна повела Ковалева дальше, не задержавшись в «жилой комнате», – и звуки музыки показались потусторонними, чужими, доносившимися будто из другой жизни…

– А это… – Инна помедлила и показала на дверь в конце темного коридора. – Это выход…

– Я так думаю, в царство мертвых? – хмыкнул Ковалев.

Она пожала плечами.

– И что, можно заглянуть туда одним глазком?

– Она заперта снаружи.

– Что-то мешает вам ее отпереть?

– Когда пойдем назад, я покажу вам ее снаружи.

Инна вернулась ко входу, поставила керосинку на тяжелый стол и знаком показала Ковалеву на табуретку.

Тревожная потусторонняя «Зима» сменилась тоскливой потусторонней «Осенью», шепелявой и еле слышной… Сумеречный свет из окна перебивал свет керосиновой лампы, и маленький огонек не делал дом ни теплей, ни светлей. Неуютно в нем было и холодно. Уныло.

– Я сейчас скажу вам то, что сказала бы дяде Феде, если бы он был жив. Вы можете посмеяться, можете забыть о моих словах – это ваше дело.

Инна замолчала, но Ковалев не стал ей подыгрывать и не попросил продолжить.

– Я услышала… Случайно услышала… Крестный ход, чудотворная икона – это бутафория. Помните, я говорила, что в православии существует экзорцизм, только экзорцизмом не называется? Об этом не принято распространяться, и, насколько мне известно, эти люди стоят довольно высоко в церковной иерархии… Они приедут сюда. Я не совсем в этом уверена, это слухи, но… весьма достоверные слухи. С тех пор как дядя Федя утонул, река и так берет себе слишком много людей, а если серьезные люди начнут проводить серьезный обряд…

Ковалев прокатил желваки по скулам: привычка Инны недоговаривать выводила из себя.

– Что случится, если серьезные люди начнут проводить серьезный обряд?

– Я думаю, реке это не понравится. И самое малое, чем она ответит, – это возьмет еще одну жертву. Я присматривалась к Павлику, а увидела метку жертвы у его брата…

– Если Селиванов снова поедет в райцентр на промысел, он несомненно станет жертвой местной гопоты, – кивнул Ковалев. – А если будет шастать ночью по болотам, то рискует провалиться в канаву и стать жертвой тяжелого простудного заболевания.

– Здесь есть места, где можно провалиться глубже, чем по колено. Их немного, но они есть. Восемь лет назад тут утонул мальчик из санатория, об этом теперь рассказывают страшные истории про бабку Ёжку.

– Да, я слышал что-то такое… От Селиванова, кстати. Но он говорил, что мальчиков было двое.

– Да. Второй умер по дороге в больницу.

– От чего, интересно?

– Вы не поверите. От отравления алкоголем. У него с собой был литр водки, он с перепугу выпил все.

– Винтом, что ли? – не поверил Ковалев.

– Нет. По глоточку, но довольно быстро. На голодный желудок. Плюс переохлаждение, стресс, переутомление. Пятнадцатилетнему мальчишке хватило.

– А бабка Ёжка при чем?

– Его нашла баба Ксеня, меня послала за врачами. Я тогда еще школьницей была, чуть-чуть его постарше…

– Можно вопрос? А то, что второй мальчик утонул, известно со слов его товарища, умершего от отравления алкоголем? То есть пьяного вусмерть, в прямом смысле…

– Второй числится пропавшим без вести, но я не могу не знать, как он умер.

– А-а-а… – понимающе протянул Ковалев.

– Кстати, как ваша рука? – Инна переключилась на другую тему излишне резко и задала вопрос нарочито громко.

– Волшебная сила антибиотиков помогла, спасибо.

– Поедете в ЦРБ на перевязку?

– Не сегодня, в пятницу поеду. Вечером. Травма круглосуточно работает.

– Я скажу вам еще кое-что. Вам помогла не волшебная сила антибиотиков, а ваша собственная волшебная сила. Этот укус – что-то вроде прививки от множества болезней, выработка антител. Ваш организм справился с инфекцией, а это тоже метка, как болезнь Ани.

– Я уже говорил – удобное объяснение, его невозможно опровергнуть. Но это не значит, что оно верное.

– Можете не сомневаться, хтон укусит вас еще раз – закрепить результат, – усмехнулась Инна.

– А почему не семь раз? Ну или хотя бы три, как в сказке?

– Я не знаю. Надо посмотреть в справочниках, в каких случаях требуется более двух прививок.

– У вас есть справочники по волшебству?

– Я имела в виду медицинские справочники.

Снаружи задней двери просто не было – и в этом Ковалев не нашел ничего волшебного.

«Ириша» была столь любезна, что вышла в холл встретить Ковалева и предложила перевязать ему руку. И сделала это так, что отказ выглядел бы детским капризом.

– Ты с Инкой-то поосторожней… – проворчала она, уже размотав бинт, когда Ковалев точно никуда бы от нее не делся. И на «ты» перешла незаметно и органично. – У тебя жена-красавица, на кой тебе Инка сдалась? Алька тебя за нее со свету сживет. Она ведьма, Наташку со свету сжила, и тебя сживет…

– Ирина Осиповна, вы же врач. Что вы глупости повторяете, как деревенская бабка?

– Я и есть деревенская бабка. Я Альку на пятнадцать лет старше. Ты не знаешь, небось… А ей Аксинья еще в детстве нагадала, что сын Наташки погубит ее единственную дочь. Твоя тетя Надя смеялась – надо же такое придумать! Они еще без лифчиков купались, соплюхи были совсем – какие там сыновья и дочери! Ан вишь ты… Как повернулось-то. Приезжаешь ты – и сразу к Инке клинья подбивать!

– Я не подбиваю к ней никаких клиньев, – проворчал Ковалев.

– Да ты не понимаешь, что ли? Девка в нашей глухомани торчит, кроме Сашки ей и глаз положить не на кого – и тут является такой вот «настоящий полковник»!

– Я майор…