И все же это был не плотный весенний лед, а ледяное месиво, да еще и поливаемое сверху дождем. Ну или почти дождем… Если бы не ветер, дувший против течения, река сама размыла бы помеху на своем пути до того, как пробка перекрыла русло.

Было очевидно, что с лодки бросать тротил бессмысленно, – дело не в том, что Ковалев прочел в сети о ледяных заторах и что разбивать их надо с «головы». Он чувствовал, куда нужно нанести удар, чтобы выбить «пробку».

– Коль, поворачивай! – Ковалев показал на левый, пологий берег, за поворотом поднимавшийся над рекой крутым кряжем.

До берега лодка не дошла – лед показался прочным, и Коля выключил мотор.

– А вот гляди, что я с собой прихватил на такой случай! – самодовольно сказал он и вытащил из-под банки небольшого размера кувалду. – Тут мелко должно быть…

Ковалев пробивал лед, лежа на носу моторки, а Коля использовал весло как шест.

– Хотя мы, бывало, на таком льде рыбу ловили. Рыба под первым льдом без наживки на крючок бросается! Кабы не твой динамит, могли бы пешком до берега дойти.

– Это не динамит, это тротил…

– Один хрен – взрывчатка. Весит-то изрядно…

Ковалев не стал спорить – если лед выдержит вес человека, стоящего на двух ногах, то уж под ящиком с тротилом не сломается точно. Однако ему не очень верилось в то, что лед выдержит человека, до берега можно было добраться разве что ползком. К тому же скользко было, как на ледяной горке, – дождь…

Ковалев сперва пожалел, что взял с собой только половину тротиловых шашек, – казалось, их не хватит на то, чтобы выбить огромную ледяную пробку. Однако, пройдя по берегу всего несколько шагов, он изменил свое мнение – вдвоем с Колей, конечно, ящик нести было легче, и тем не менее…

– Ну и погодка! – снова выдохнул Коля, вытирая мокрое лицо. – Чё, на яр будем подыматься?

– А то…

Бежит ведьма-проводница под дождем и ветром, некого ей просить о помощи, никто не поверит в зловещие знамения, свитые на миг из свечного чада… Ведает она, что бессильна сама изменить судьбу, и все равно бежит – попытаться ее изменить. Потому что нет для ведьмы-проводницы ничего страшней, чем провести дитя через свое сердце…

«Господи, Боже, ты область имаши небесным и земным; ради имени твоего великаго и ради несказанныя твоея благодати, ради единороднаго Иисуса Христа, услыши мя, недостойнаго раба твоего, в час сей»… – плывет шепоток с другого берега. Еще пуще хохочет в ответ водяной – помнит злые слова, что репьями завязли в речном тумане: «Стану да не благословясь, пойду да не перекрестясь»… Но пустынный божок особенно хорошо слышит недостойных своих рабов…

Как разъяренная змея готова ужалить всякого, до кого сможет дотянуться, так и река, разбуженная и растревоженная, не пощадит никого, кто окажется рядом, – и уж тем более того, кто бросит ей вызов.

Человек под мостом качает головой, глядя на глупых мальчишек, спустившихся к воде: не слышат они предостережений, не верят предупреждениям, не видят очевидного – ярится река и принимает вызов, и нет мальчишкам обратного хода, как нет обратного хода через холодный дом на болоте…

* * *

Павлик проснулся от какого-то странного тревожного сна, не кошмарного, а мутного, непонятного, тяжелого.

Ветер выл громко, было слышно и через окно, а форточка прогибалась и постукивала под его порывами. Снег шел густо-густо, его сдувал ветер, и крупные мокрые снежинки шлепали по стеклам. За его пеленой не было видно ничего, совсем ничего… И Павлик не сразу понял, что во дворе не горит фонарь.

Витьки рядом не было. Павлик достал смартфон из-под подушки – часы показывали одиннадцать вечера. Уже и старшая группа должна была спать. В такой темноте Бледной деве ничего не стоит незаметно подобраться к окну.

И тут Павлик вспомнил: в понедельник в полночь. Витька сказал, что поздравит Бледную деву с днем рождения и отдаст открытку от Павлика. А ведь Павлик так и не показал ему того места, откуда она прыгнула в речку! Он забыл, что понедельник начинается в двенадцать часов ночи! А вдруг Витька забыл тоже? Ведь ушел куда-то и не разбудил… Или просто еще рано? Или он раздумал брать Павлика с собой?

Павлик, не вставая с постели, открыл верхний ящик тумбочки, где должна была лежать открытка, но, сколько ни шарил там рукой, открытки нащупать не смог. Сел на кровати и посветил в ящик фонариком смартфона – открытки не было.

Неужели Витька взял открытку, а Павлика решил не брать? Может, он еще не ушел? Может, пока собирается?

Павлик нащупал ногами тапочки. В этот раз он не приготовил одежду, и пришлось долго искать ее в темноте. Колготки он решил все же надеть, чтобы носки не сползали и не мешали быстро ходить. Как назло, наделись они задом наперед, но переодеваться Павлик не стал.

Перед дверью он немного помедлил – а вдруг за нею все же притаился волк? Ну вдруг? От собственной трусости стало обидно так, что Павлик едва не расплакался: вот он будет стоять, как дурак, а Витька тем временем без него уйдет поздравлять Бледную деву…

Он толкнул дверь в коридор и отшатнулся: свет не горел. В коридоре всегда оставляли одну тусклую лампочку, а тут не оставили… Как назло! Ничего видно не было, ничего! И дверь в Витькину спальню будет не найти! От обиды из глаз все же потекли слезы, но Павлик, шмыгнув носом, размазал их рукавом и сделал два шага вперед. А потом вспомнил про фонарик в смартфоне.

Тот вспыхнул ярко-ярко, и показалось, что в конце коридора в сторону метнулась чья-то тень.

Павлик решил, что стоять глупо, а еще глупей – вернуться к себе, потому что до Витькиной двери всего несколько шагов и там уже не будет страшно!

Он пробежал их почти бегом, дернул к себе ручку, ворвался в спальню старшей группы и замер, так и не закрыв за собой двери.

Витьки не было – а в углу под иконкой с Божьей матерью ярко горела свеча, едва не потухшая от внезапно захлопнувшейся за спиной двери. Перед нею кто-то стоял на коленках и шептал молитву – Павлик не сразу узнал Сашку Ивлева, скорей догадался, что это именно он.

Сашка оглянулся и приложил палец к губам – остальные спали. Впрочем, пустой была не только Витькина кровать – похоже, отсутствовала половина старшей группы.

Павлик подошел к Сашке и шепотом спросил:

– А Витька где? Ушел?

Сашка кивнул.

– Без меня? – всхлипнул Павлик.

Сашка снова приложил палец к губам.

– Не реви. Он сказал, что погода не располагает…

– А ты чего не пошел? Погоды испугался? – криво усмехнулся Павлик.

– Я остался за него молиться. Если молиться от чистого сердца, тогда Господь, может, и помилует твоего брата и он не утонет. Бог ведь всемогущий.

– Почему это он утонет?.. – неуверенно пробормотал Павлик и отступил на шаг.

– Так он же речку пошел переплывать. Чтобы получить власть над Бледной девой. Помнишь, Инна Ильинична сказала, что надо переплыть речку тогда, когда ее переплыть невозможно?

– Помню… – Павлик отступил еще на шаг. – А почему он утонет? Он же плавает знаешь как здорово…

Он сам не поверил своим словам. Но надо было сказать что-то такое, чтобы не подпустить к себе накативший со всех сторон ужас… И мастер спорта говорил, что речку переплыть нельзя, но ведь Инна как раз и говорила: переплыть, когда это невозможно…

– Да не могут люди в холодной воде плавать! – горячо зашептал Сашка Ивлев. – Мы на Крещение в прорубь каждый год окунаемся, в святую воду. У нас один монах умеет купаться зимой, так он не больше пяти минут плавает и говорит, что больше пяти минут нельзя. Мы думали сначала, что заболеешь, а он нам объяснил, что утонешь, если долго плавать.

– А чего ты Витьке не сказал тогда? – Павлик хотел сглотнуть, но помешал комок в горле.

Почему он сам не рассказал Витьке, что говорил мастер спорта? Почему? Потому что не догадался, как Витька собирается «поздравить» Бледную деву…

– Да говорил я! Говорил! А он поржал только. Ты чё, брата своего не знаешь? Чего, ты думаешь, я за него молюсь? А если и ты помолишься, в два раза верней будет.

И конечно, не молиться надо было, а как можно скорей сказать Витьке, что в холодной воде плавать нельзя! А если он опять не поверит, надо, чтобы кто-то из воспитателей ему запретил!

– Сашка, слушай, может, надо лучше Люле сказать? А? – с надеждой спросил Павлик.

– Ты чего, дятел, что ли? Стучать на родного брата собрался? – Сашка высокомерно усмехнулся. – И Люли нету сегодня, сегодня Зоя дежурит вообще.

– Не, я не дятел… – шепнул Павлик. Большей подлости, чем пожаловаться на Витьку Зое, он представить себе не мог.

– Я подумал тут… Надо, наверное, Николаю Чудотворцу лучше помолиться, он в таких делах лучше помогает. – Сашка начал подниматься с коленей. – Пошли вниз. Если и ты за брата помолишься, верней будет.

– У меня же приступ. – Павлик шмыгнул носом. – Мне же нельзя в молельню…

– Вот увидишь, если ты ради брата туда войдешь и не испугаешься, тебе Бог поможет и никакого приступа не будет. Вот увидишь! – вдохновенно шепнул Сашка и взял Павлика за руку.

– Погоди. Не, я не отказываюсь, ты не думай. Я ради Витьки что хочешь! Но лучше же если он вообще не поплывет! Надо, чтобы его кто-то не пустил!

– Интересно, кто его не пустит, если они уже сбежали?

Они вышли в темный коридор.

– Саш, а чего так темно, а?

– Отключили свет. Давно еще, до отбоя. Говорят, обрыв где-то на линии, из-за ветра.

И тут Павлик вспомнил, что у него же теперь есть смартфон, по которому можно звонить! А не только смотреть время и светить из него фонариком! И Зоя вбила туда телефон Люли!

– Может, сначала Люле позвонить? У меня есть телефон. А потом пойдем молиться.

– Смотри сам. – Сашка смерил Павлика взглядом. – В случае чего, я такого не предлагал… А Люля спит давно.

– Ну и что. Он же ребенок считается. Если он утонет, их всех в тюрьму могут посадить.

– Это да, могут, – кивнул Сашка. – Ну попробуй, чего там…

Павлик достал из кармана смартфон и снял блокировку. Часы показывали одиннадцать двадцать пять.

Витька сто раз показывал ему, как надо звонить, и хотя страшновато было что-нибудь перепутать, Павлик все равно уверенно нажал на телефонную трубку.

Самым верхним был номер Витьки, и Павлик подумал, что можно уговорить Витьку не переплывать речку. Ну, если очень хорошо попросить…

Он нажал на запись с Витькиным телефоном и приложил трубку к уху – раздались длинные гудки, и одновременно с этим в спальне за дверью заиграла мелодия с Витькиного телефона.

– Выключай! Выключай скорей! – шикнул Сашка. – Сейчас все проснутся!

Павлик с испугом ткнул пальцем в красную кнопку. Значит, уговорить Витьку не получится…

Номера Павлик различал по картинкам, которые Витька прикрепил к каждой записи. У Зоиного номера была змея, у Тамары – лягуха, у Люли – белка из Спанч Боба, а у мастера спорта – Оптимус Прайм. Только самого себя Витька сфоткал.

И тут Павлика осенило: если позвонить мастеру спорта, это будет никакое не стукачество воспитателям! Потому что мастер спорта никогда Витьку не выдавал. И он Витьку на речку просто не пустит!

Из смартфона сказали, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети… От обиды Павлик зажмурился и едва не разревелся. Набрал номер еще раза три, но ничего не изменилось, конечно, и пришлось набрать Люлю. Она, может, и поднимет шум. И Витьку после этого точно выгонят из санатория. И Павлика он будет считать предателем. Но лучше пусть так, чем он утонет! Пусть!

Однако и там ему сказали то же самое.

– Не, вне зоны… – всхлипнул Павлик. – Чего делать-то, Сашка? Если вне зоны? Может, надо смартфон получше зарядить, а?

– Не поможет, – уверенно ответил Сашка. – Да и света нет, с чего заряжать-то? Говорю, лучше Николе Угоднику помолиться. Верней.

– Да ну тебя! Ты чего, не понимаешь, что ли? – Павлик вытер слезы рукавом. – Ну ты совсем, что ли? Витька же утонет!

– Ну, если ничего не делать, то утонет. А Никола Угодник его спасет.

Павлик уже не смог сдерживать слезы, вырвал руку и бросился по коридору к лестнице. Надо бежать и искать Витьку. А если он не поверит Павлику, то можно добежать до дома мастера спорта и его позвать. От речки уже до его дома недалеко.

Павлик вспомнил дырявый мост, через который мастер спорта перенес его на руках, и душа у него ушла в пятки. В темноте точно провалишься и утонешь… Но если идти осторожно, то, может, не провалишься?

А еще где-то там, за дверьми санатория, Павлика поджидает Бледная дева. Ведь она пока не знает, что Павлик нарисовал ей открытку. И речку Витька тоже пока не переплыл, чтобы она лежала в позе камбалы…

Может, позвать Сашку с собой? Но кто тогда будет за Витьку молиться? И если Бог или этот Угодник всемогущие, то, может, они Витьку спасут? В глубине души Павлик все же больше уповал на мастера спорта – тот бы точно Витьку спас.

* * *

Встав над излучиной, Ковалев оглядел реку с высокого берега. Нет, в самом деле, не глупость ли – бороться с нею при помощи молитв? От этой мысли он едва не расхохотался – совершенно нездоровым смехом. Впрочем, резать кур и плескать в реку водку выглядело не меньшей глупостью и тоже вызывало смех.

И вроде бы она казалась спокойной, лежала неподвижно, как пойманный и связанный зверь, но в ее глубине тонкие жилки живого течения торили себе дорогу к морю, и чем у́же они были, тем сильней рвались вниз.

Победить ее? Освободить ее? От самой себя… Дать дорогу вперед? Мысль о том, что он нужен ей, наполнила сердце трепетом, будто речь шла о женщине, в которую давно и безнадежно влюблен. И вместе с тем тщеславным ощущением власти над нею.

Наконец-то… Вместо смутных нездоровых желаний и абстрактных призывов Инны «принести себя в жертву» и «ответить на зов» – нормальное и понятное действие… Интересно, сколько шашек надо связать вместе, чтобы взрыв не прошел впустую? Ковалев подумал и решил, что брать надо столько шашек, сколько он сможет кинуть как можно дальше. А потом посмотреть на результат.

Скотч на дожде клеился плохо, Коля накрыл Ковалева, стоявшего на корточках, широкой полой плаща и подсвечивал ему фонариком – дело пошло лучше и быстрей. Руки дрожали – и не только руки. От нетерпения.

Взвесив в руке связку из пяти шашек, Коля одобрительно кивнул.

Клокочущая в горле эйфория добавила сил, да и высокий берег помог – Ковалев существенно перекрыл нормы ГТО по метанию спортивного снаряда и собственные ожидания. Однако попал примерно туда, куда метил, – он точно знал, куда нужно попасть…

Связка шашек утонула в ледяном месиве, и несколько секунд Ковалев растерянно смотрел на реку – вдруг не рванет? Вдруг шнур погас? Вдруг отсырели детонаторы?

Взрыв прозвучал глухим щелчком, высоко вверх метнулась ледяная крошка, в пробитой бреши заклокотала вода, будто изливающаяся из кратера вулкана лава… И одновременно со взрывом совсем рядом блеснула молния – Ковалев даже не сообразил сразу, что это молния, собирался удивиться: обычно огня при подводном взрыве не видно – но тут, как эхо, над головой затрещал гром и разнесся в стороны глухим раскатистым грохотом… Бывает же! В ноябре…

Шуга – не лед, первый же взрыв сдвинул «голову» зажора с места, ослабил ледяную пробку именно там, где, по мнению Ковалева, нужно было помочь реке ее размывать. От ледяной «головы» оторвался широкий пласт и медленно пополз вниз по течению. Сразу стало понятно, куда бросать следующую связку.

* * *

В холле не горели привычные ночные лампочки, а шум дождя и вой ветра слышались тут отчетливей – от ветра даже подрагивали стекла в дверях и в зимнем саду.

В молельной комнате горели свечи – в темноту холла из приоткрытой двери на пол падал подвижный свет огня, и Павлику показалось, что огонь мечется от страха… Он не собирался заглядывать в молельню, но издали услышал горячечный шепот, похожий не столько на молитву, сколько на заклинание, и голова сама собой повернулась в сторону открытой двери, когда Павлик пробирался мимо.

Зоя стояла на коленках перед какой-то иконой, висевшей в углу, и все громче шептала молитву, глядя в книжку, зажатую в руках. И сначала Павлику показалось, что у нее, как у ведьмы, распущены волосы, но потом он понял, что это большой черный платок, укрывший ее с головы до колен и распластавшийся по полу. И все равно было почему-то очень страшно – и от того, как мечутся огоньки на множестве свечей, расставленных по всей молельне, и от этого черного платка, и от свистящего Зоиного шепота, похожего на змеиный шип, – Павлик никогда не слышал змеиного шипа, но представлял его себе именно так. Он замер, будто завороженный, боясь выйти из полоски света в темноту, и несколько секунд стоял, собираясь с духом.

После света темнота показалась кромешной.

Но не успел он пройти и трех шагов, как на мгновение холл осветился синим светом и за большим стеклом в этой вспышке мелькнула темная фигура. Над головой загрохотал гром – и долгим ворчанием покатился по небу. Павлик замер и перестал дышать.

Распахнулась дверь на крыльцо – в холл ворвался ветер и шум дождя, и Павлик решил было, что это Бледная дева явилась за ним, но услышал звук закрывшегося зонта и частый стук каблуков. Вряд ли Бледная дева носила туфли, Павлик почему-то представлял ее босой. И уж точно она не ходила под зонтиком. Он шмыгнул к стене и присел возле дивана, где его в такой темноте точно никто не разглядит.

Это была Инна Ильинична. В брюках – он увидел это, когда она подошла к дверям молельни и на нее упал свет огня. И с распущенными волосами – на этот раз это точно был никакой не платок.

– Зоя Романовна, что вы делаете? – спросила она громко, голос ее звонким эхом разнесся по всему холлу, будто ломая что-то торжественное, развеивая ужасы.

Зоя не ответила ей, но шепот ее стал еще громче.

– Перестаньте. Вы не слышали грома? Вашими молитвами! Или вы всерьез полагаете, что это Илья-пророк явился покарать грешников?

Вместо ответа Зоя стала молиться в полный голос.

– Помогаете обряду изгнания бесов из реки? Вам нельзя читать эту молитву. Это грех. Грех гордыни в первую очередь, – продолжала Инна.

– Господь мне простит, – наконец ответила Зоя, закончив молиться словом «аминь». – И никакой гордыни в молитве нет, не надейтесь. Господь не прислушается к гордецу, а без Его помощи эта молитва бесполезна.

– А вы уверены, Зоя Романовна, что помогает вам именно ваш господь? Впрочем, я всегда говорила, что дьявол – лишь ипостась Бога…

– Не богохульствуйте перед Его ликом, в его доме! Как вы вообще посмели перешагнуть порог молельни, да еще и в таком богомерзком виде?

– Вряд ли он убьет меня молнией, думаю, ему слабо́… И мне совершенно все равно, кто слушает вашу молитву, Бог или дьявол, результат один: ни вам, ни людям на дорогих черных машинах не одолеть столь мощную сущность, как река. Но чем сильней ваше действие, тем сильней ее сопротивление. На той стороне уже затопило подвалы прибрежных домов, вам этого мало?

– Кто вам сказал, что это обряд изгнания бесов из реки? Как вам вообще пришла в голову эдакая дурь?

– Я ведаю, Зоя Романовна. Ведаю. И пришла я не уговаривать вас прекратить это опасное и бесполезное действо, а сказать, что сегодня утонет ребенок из санатория.

– К-кто?.. – запинаясь, переспросила Зоя тихим упавшим голосом. Она Инне поверила!

– Не знаю. Но мне кажется, надо проверить спальни.

– С чего вы это взяли? – будто опомнилась Зоя и кашлянула.

– Я ведаю. Давайте проверим спальни, в этом ведь нет ничего зазорного или неправославного, правда?

Сейчас они обе доберутся до спален и увидят, что Павлика нет… Надо бежать до того, как они обнаружат его исчезновение! Иначе Витьку ничто не спасет!

Ему не пришло в голову, что исчезновение Витьки тоже обнаружится. Он дождался, когда Инна и Зоя доберутся до лестницы, и метнулся через холл к шкафчикам с одеждой.

Он побоялся одеваться прямо в холле, выхватил из шкафчика куртку и сапоги и бросился к парадной двери – она была гораздо ближе, чем черный ход.

Ледяной ветер толкнул дверь назад так резко, что едва не сбил Павлик с ног, – и тут же прохватил рубашку насквозь, зашлепал по лицу мокрыми лепешками то ли дождя, то ли снега. Фонари не горели, темень была кромешной. Деревья в парке шумели под ветром, тот взвывал диким зверем – Павлик не услышал собственных шагов.

Он только тут вспомнил о Бледной деве. Когда услышал, как воет ветер. И попятился обратно к спасительной двери, в теплый уютный холл…

Но тогда Витьку никто не остановит, и он утонет, утонет! Павлик плохо знал, что такое смерть, она виделась ему долгой (но не вечной) разлукой, однако и долгая разлука с Витькой была для него невыносима.

Пока он маленький, нет ничего зазорного в том, чтобы попросить Бога о помощи. Павлик перекрестился, зашептал «Отче наш» и сделал несколько шагов вперед. Страх от этого не исчез, но Павлик все равно сел на мокрые ступеньки, чтобы натянуть резиновые сапоги. И чем громче он шептал молитву, тем бесполезней она ему казалась.

Штаны промокли вместе с колготками и трусами… Он надел куртку и накинул на голову капюшон – капюшон приглушил звуки, и от этого стало еще страшней: теперь кто угодно может подойти к нему незаметно. И загрызть…

Глупой была эта молитва… Зачем просить Бога ясеть на небесах, если он и так там ясит? И не избавляла она от страха совсем, ну совсем! Прав был Витька – не маршевая мелодия, шагать не помогает.

Павлик снова попытался вспомнить песню, которая ему так нравилась и которую он учил вместе с третьей группой. Но опять не смог ничего припомнить, кроме одной строчки из припева. И он повторил их вслух вместо молитвы:

– Но ты – человек, ты и сильный, и смелый…

И захотелось вдруг по-настоящему стать сильным и смелым. Павлик вздрогнул от озноба, пробежавшего по спине мурашками, и шагнул на ступеньки.

– Ведь ты – человек, ты и сильный, и смелый… – повторил он чуть-чуть уверенней.

Сказав это в третий раз, он ощутил вдруг облегчение и улыбнулся неожиданной мысли: у Зои свои заклинания, а у нас – свои. И сбежал по ступенькам вниз.

Глаза немного привыкли к темноте, но все равно к торцу корпуса пришлось двигаться ощупью. Павлик повторял и повторял единственную известную ему строчку из песни и стучал зубами не от страха уже, а от холода и болезненного перевозбуждения.

Обогнув корпус, он бегом побежал к задней калитке – разглядел тропинку между черных еловых теней. Калитка, на его счастье, была открыта, он толкнул ее посильней и стал как вкопанный – с тропинки на него смотрели два зеленых волчьих глаза…

Вспышка молнии показалась долгой – свет вокруг мерцал и переливался, отражался от бившихся под ветром тяжелых снежинок, и Павлик увидел волка всего в пяти шагах впереди. У него была мокрая всклокоченная шерсть, дыбом вставшая на загривке, прижатые уши и сморщенный в оскале нос – Павлик почему-то увидел сначала злобно сморщенный нос и только потом длиннющие клыки и обнажившиеся десны. Наверное, волк рычал, но в капюшоне за шумом ветра и шорохом мокрого снега Павлик этого не услышал.

* * *

Взрывать закраины смысла не имело – по ним воде не пройти, мелко и течение слабое. Подойти к противоположному берегу было еще тяжелей – против течения, то в ледяном крошеве, то снова разбивая кувалдой лед. Коля явно подустал, однако вида не показывал – бодрился и тоже пребывал в радостном возбуждении. Ковалев же не замечал ни усталости, ни холода, ни времени – внутри клокотала сила, которой он раньше никогда за собой чувствовал.

Еще три брошенные сверху связки помогли зажору оторваться от правого берега, теперь сильное течение подмывало его и с правой стороны, но пока не сдвинуло с места.

– Надо на лодке с середины подойти. – Ковалев качнул головой. – Подтолкнуть его под зад.

– Да ладно, теперь и так размоет. Я думаю, – неуверенно ответил Коля.

– А если не размоет? Или размоет через три дня?

– Да я что? Я не возражаю, с перевала надо бы рвануть. Но, может, с яру спуститься и оттуда кидать?

– Не докинуть оттуда до середины.

Ковалев понимал нежелание Коли подходить на лодке близко к «голове» зажора – хватило приключений с переходом на другой берег. И Ковалеву подумалось вдруг, что его идея подойти к зажору с воды имеет не вполне рациональные причины…