– Это шаг к искуплению. – Зоя опять смотрела прямо и открыто.

– А не было ли шагом к искуплению покаяние в милиции? У убийства нет срока давности, его бы вряд ли сочли предумышленным – одна девочка травит собакой другую девочку, а тут внезапно из-за угла появляется поезд… Вас бы даже на зону не отправили – условно бы года два дали. Конечно, после этого вы бы вряд ли стали старшим воспитателем в санатории… Судимость есть судимость. Но разве искупление не важней?

– А кто вам сказал, что я не каялась в милиции? К сожалению, они уже закрыли дело и не собирались открывать его снова.

– Удобный момент для покаяния вы выбрали. А менты какие молчаливые попались! Но, предположим, так оно и было. Что вы хотите от меня после этого?

– Это была та самая собака, которая лежит сейчас у вас на крыльце.

– В это я вряд ли поверю. Но, предположим, эта собака очень похожа на ту. И обладает теми же свойствами пугать женщин и детей с фатальными для тех последствиями. Что теперь? Надо окрестить Павлика Лазаренко? Изгнать из собаки бесов? А мне покаяться и получить отпущение грехов? Это мало похоже на смиренную мольбу о прощении. Или вы думали, что я оценю ваш жест доброй воли, прощу вас по христианскому обычаю, немедленно уверую в Господа и встану на вашу сторону?

– Эта собака угрожает вашему ребенку. И Павлику Лазаренко. Я всего лишь хочу, чтобы вы это поняли.

– Не понял – поверил. Вы хотите, чтобы я в это поверил. Я верю, что большая собака может быть опасна. Для моего ребенка особенно, для Павлика – сомнительно. Где собака – и где Павлик. Но, предположим, по ночам собака бежит в санаторий и крутится под окнами. Павлик что, дурак ночью выходить на улицу? А двери в корпус теперь запираются.

– Вашей душой владеет демон, – вздохнула Зоя. – И вы никогда не позволите его прогнать. Он купил вашу душу, однажды лизнув вам руку. Не дешево ли вы продались?

– Значит так. Весь этот мистический бред оставьте суеверным тетушкам из санатория. Издеваться над ребенком я не позволю. Замучить животное до смерти – тоже. Я не верю, что вы так удачно натравили собаку на мою мать, но допускаю, что вы искренне желали ее смерти. Однако желать смерти – одно, а предпринимать что-то для убийства – совсем другое. Наверное, поэтому ваше христианство так плохо относится к заговорам на смерть, – предполагается, что вы совершаете убийство у себя в душе. Если надеетесь, что заговор поможет. Конечно, влюбленные девочки обычно плохо соображают, но скажите, чья душа здесь принадлежит демону?

– Я раскаялась в том, что сделала, – с вызовом ответила Зоя. – Моя душа принадлежит теперь Богу.

– Ваше раскаяние – фарс. Способ избавиться от чувства вины. Раскаиваться – это удобно и красиво, совсем не то, что сидеть за убийство. Вы ничего не потеряли, раскаиваясь. Напротив – вы и теперь собираетесь на это раскаяние купить мою помощь и поддержку в своих православных фантазиях.

– Это ваше последнее слово? – спросила Зоя, изображая усталость.

– Да.

Она поднялась.

– Надеюсь, вы уедете отсюда до того, как с Павликом или с вашим ребенком случится беда.

– Я тоже на это надеюсь.

Зоя не попросила подержать собаку. И Ковалев подумал еще, что, действуя по принципу «око за око», надо было бы натравить на нее пса и посмотреть, как она будет убегать, – но почему-то этот вариант показался ему абсурдным. Примерно таким же абсурдным, как и бить ей морду.

Выходя на веранду, она смерила Ковалева испытующим взглядом и процедила:

– А вы умней, чем ваш отец.

Ковалев последовал за ней, собираясь все-таки подержать собаку за ошейник, но Зоя его опередила и, выходя на крыльцо, достала из кармана и выставила вперед большое распятие. Поднявшийся на ноги Хтон захлебывался рыком, но не сделал ни шагу, пока она, двигаясь спиной вперед и бормоча себе под нос какие-то молитвы-заклинания, не вышла за калитку.

Что ж, уверенность в себе (в распятии и молитве) собаки чувствуют отлично. Да что там собаки – и тигры в цирке позволяют собой командовать.

* * *

Стынет вода в реке, стынет, до самого дна пробирает ее осенний холод, замирают шустрые мальки, уходит на ямы теплолюбивая рыба, сонно шевелит хвостами; раки забиваются в глубокие норы – рыщут в стылой воде ненасытные щуки. Катится вперед холодная река, мрачнеет, наливается ядовитым свинцовым глянцем.

Бродит берегом речная дева, оставляет на песке следы босых бледных ног, ломает руки, смотрит сквозь пелену дождя с надеждой – не нужны ей пригожие крепкие парни, не до шуток ей, не до игр и веселья. Об одном ее мечтания – качать колыбель с дитятком, прикладывать его к холодной груди, сотканной из тумана, целовать в лоб неживыми бескровными губами.

Грезит речная дева, вздыхает счастливо, льет от умиления слезы – и вспоминает, что не суждено сбыться ее мечтаниям. Вместо сладких слез бегут по бледным ее щекам слезы горькие и злые.

Смотрит в окна речная дева, любуется чужими детьми, завидует матерям злой завистью – не ценят матери своего счастья, не восхищаются им каждую секундочку, не боятся потерять его в одночасье, разменивают на суету.

И иногда является она детям в облике матери – обмануть себя хоть на минутку, поиграть, будто в самом деле у нее есть дитятко, отхлебнуть глоточек любви и пролить накопившуюся в груди тоску и нежность… Коротка игра: чует речная дева, что не к ней дитя обращает любовь, а к недостойной своей матери. Не видят дети, не замечают, не хотят знать, насколько недостойны их матери!

Не избыть речной деве тоску. К утру дождь размоет следы босых ног, и никто не узнает – то ли была она, то ли ее и не было…

* * *

За завтраком поведение Зои ничем не отличалось от обычного, и Ковалев решил не распространяться о ее «исповеди» – из жалости.

Инна вышла на работу в понедельник, якобы желая прибавить лишний день к отпуску. И после завтрака вежливо спросила у Ковалева, не хочет ли он пригласить ее в гости – исключительно чтобы взглянуть на пойманную собаку.

– На демона смерти, вы хотели сказать? – усмехнулся Ковалев.

– В этом нет ничего смешного.

– Уверяю, это обычная собака. В меру злобная, но ласковая и преданная тем, кто ее кормит.

– Я думаю, не тем, кто ее кормит, а тем, кто может с нею справиться. – Инна улыбнулась углом рта.

Признаться, Ковалев опасался привести Инну в дом, где никого нет, и предложил компромисс – пойти посмотреть на собаку после полдника, вместе с Аней. Инну не удивило его предложение – может, она в самом деле всего лишь хотела взглянуть на собаку, а Ковалев слишком много о себе воображал.

– Почему вы не сказали, что ваш любимый дядя Федя много лет держал у себя такого же «демона смерти»? – спросил Ковалев.

– Потому что тогда вы бы точно решили, что это обычный пес. А это необычный пес, уверяю. Дядя Федя мог с ним справиться, и потому пес был ему предан. Скажите, вы сами придумали ему кличку?

– Только не надо искать в этом волшебство. Я выбрал эту кличку только потому, что вы называли собаку хтоном.

На этот раз Селиванов нашел Ковалева не вечером в гардеробе, а средь бела дня в холле.

– Опять посоветоваться? – спросил Ковалев, подняв голову (он сидел в глубоком кресле, а парень стоял слишком близко).

– А чё нет? – развязно ответил тот.

– Что на этот раз?

– Я сяду, можно? – Селиванов, не дожидаясь ответа, развернул соседнее кресло и уселся почти напротив Ковалева.

И Ковалев подумал вдруг, что ведет себя с ним как-то неправильно: старается дистанцироваться, оттолкнуть мальчишку, задеть, унизить даже. Откуда берется желание вести себя таким образом, Ковалев понять не мог.

– Я знаю, что вы сын Бледной девы, – доверительно и вполголоса сообщил Селиванов.

– Потрясающе… – вздохнул Ковалев, и мысли о неверном поведении тут же улетучились.

– Да ладно вам… Все это знают, мне Ириша рассказала.

– А ты поверил?

– Слушайте. Позапрошлой ночью у Пашки приступ был – его во сне Бледная дева душила.

– Надеюсь, об этом знают доктора, которые лечат твоего брата? – Ковалев обеспокоился – дети есть дети, у них свои представления о том, что можно говорить взрослым. Но с приступами удушья не шутят. Понимает ли это Селиванов?

– Не, если кому рассказать, тут такой орально-церебральный секс начнется…

– Чего?

– Зоя мозг Пашке совсем закомпостирует. Они еще больше его покрестить захотят.

Ковалев не мог не согласиться с его утверждением – и почувствовал себя вдруг беспомощным, всерьез испугался за Павлика. Вспомнил слова Зои о том, что мальчику грозит опасность… Они тут все ненормальные! Совет обратиться к врачам был очевидным – что еще взрослый может посоветовать глупому мальчишке?

Пока Ковалев размышлял о том, что может предпринять, Селиванов продолжил:

– Все знают, что она маленьких детей к себе заманивает, потому что ищет своего сына. Вот я и думаю: может, вы с ней побазарите, пусть уже впитает, что Пашка не ее сын…

– С кем? – вздохнул Ковалев.

– С Бледной девой, конечно…

– Парень, ты в своем уме? Ну тебе же не семь лет, подумай головой. Все хорошо в меру – и фантазии как-то надо контролировать, а?

Поступок. Инна говорила, что поступок – граница, где кончается сказка и начинается самообман. Воспоминание пришлось кстати.

– Фантазии фантазиями, а она Пашку чуть не задушила.

Ковалев собрался с мыслями, стараясь не издеваться над Селивановым и говорить так, как взрослому человеку положено говорить с ребенком, а не как старый пес обращается со щенком.

– Послушай. Приступы астмы случаются с детьми от страха, от стресса, это всем известно. Поэтому я приехал с Аней – она никогда не жила вне дома, без родителей. И я не говорю, что у Павлика не может быть приступа удушья ночью, – очень даже может быть. Особенно если поощрять его страхи, рассказывать о Бледной деве, например…

Решение созревало по мере появления скепсиса на лице Селиванова. И Ковалев решительно поднялся.

– Пойдем.

– Куда?

– Пошли, сказал. Сам говорил, что я похож на дядю Федю, который за вас.

Селиванов послушался. И шел за Ковалевым, пока не понял, куда его ведут.

– Мы чё, к Инне, что ли?

– Да, – ответил Ковалев и только потом поправил: – Кому Инна, а кому Инна Ильинична.

– Так она же… ведьма…

– Она психолог. И крестить твоего брата не собирается. По-моему, вполне достаточно.

– Не, а если она нарочно?.. Ну, с Бледной девой сговорится?

Ковалев остановился и повернулся к Селиванову:

– Достал. Я серьезно. Детский сад просто… Ты уморить брата хочешь своими бредовыми идеями?

– Ладно. – Селиванов примирительно развел руками. – Пусть будет Инна как меньшее зло.

– Инна Ильинична, – поправил Ковалев.

* * *

Инна позвала Павлика к себе на прогулке перед обедом, после дыхательных упражнений, – Витька заранее предупредил, что Тамаре лучше этого не видеть, и Павлик, улучив момент, зашел за угол корпуса. Может, Инна была и ведьма, но, наверное, бывают добрые ведьмы, потому что она ему нравилась. Впрочем, она могла доброй и прикинуться. Но говорила она совсем не так, как Зоя, и не как с маленьким.

Расспросила подробно, как его душила Бледная дева, а потом сказала, что это называется «сонный паралич», случается такое с детьми. И что иногда такие сны не просто так снятся, а предупреждают о чем-нибудь заранее, например о начале приступа. И выходит, что Бледная дева не душила Павлика, а разбудила нарочно, чтобы он проснулся и воспользовался ингалятором.

Потом она еще много про Бледную деву рассказывала, как ей там на дне речки холодно и скучно зимой. И еще спросила смешное: что бы Павлик ей подарил на день рождения? Павлик сначала посмеялся: ну какой день рождения у Бледной девы? А потом представил, как она одна в свой день рождения плачет на дне речки и как ее сын ничего ей не подарит и даже не поздравит вообще (Витька рассказал, что мастер спорта только поржал над тем, чтобы с ней поговорить). Павлик даже спросил, когда у нее день рождения, и Инна сказала, что через неделю.

И в обед, и в тихий час он все выдумывал, что бы такого подарить Бледной деве. Торт? Но призраки наверняка ничего не едят. Или едят совсем не то, что люди. Игрушку? Но она же не маленькая, чтобы играть в игрушки. И наверное, ей еще обидней станет, что ей вместо ребенка игрушку подсовывают.

И на прогулке вечером Павлик спросил Витьку, что обычно дарят женщинам. Витька вопросу удивился и долго чесал в затылке.

– Ну, побрякушки.

– Какие побрякушки? – не понял Павлик. – Как для грудных детей, что ли?

– Цацки. Брюлики. Ну, колечки там, сережки…

– А… Не, это мне не подходит… – вздохнул Павлик. – А еще?

– Духи там. Конфеты. О, цветы! Цветы телки любят!

Цветы! Как же Павлик сам не догадался! И достать их можно было, хоть и с трудом, – в зимнем саду, там всегда что-нибудь цвело.

А еще Павлик вспомнил, что в садике их учили на Восьмое марта рисовать мамам открытки, – и что якобы нарисованная своими руками открытка любой маме дороже купленной. Насчет купленной Павлик не проверял, но открытка, которую он сделал в садике, маме понравилась, она ею хвасталась даже своему новому мужу, когда они Восьмое марта отмечали. Открытку, правда, вином облили случайно, но сестра Катя ее у мамы забрала, высушила и спрятала в ящик, где лежали всякие документы.

Вечером в группе Павлик сел делать открытку Бледной деве. Тамара удивилась его желанию порисовать (хотя вечером в группе многие рисовали) и все подсматривала через плечо, что он нарисует. В результате Павлик так и не придумал, что изобразить на открытке, и решил утром расспросить об этом Витьку.

* * *

Баба Паша называла Инну «Иночкой» и, в отличие от всех остальных, не удивилась и не возмутилась ее появлению во дворе у Ковалева. Будто так и должно было быть, что в отсутствие Влады он может приводить домой девушек. Пес на Инну тоже рычать не стал.

Потом они гуляли по берегу, и Аня обнаружила, с какой радостью пес бросается за брошенной палкой, после чего не пришлось больше развлекать ни ребенка, ни собаку – они носились друг за другом и были игрой чрезвычайно довольны.

Ковалев не хотел рассказывать Инне о Зоином покаянии, но неожиданно взял и рассказал. Инна, конечно, ужаснулась, но содеянному не Зоей, а Ковалевым.

– И вы что, в самом деле смеялись? – переспросила она.

– В самом деле. Даже слезу утирал…

– Вы сошли с ума?

– Я понимаю, что это бестактно. Но вот не удержался.

– Бестактно – это не то слово. Она вам этого никогда не простит.

– Она несла такую чушь… Об отправлении собаки обратно в ад… – пожал плечами Ковалев.

– Это не чушь. И люди на дорогих черных машинах, думаю, готовы это сделать.

– Сделать что? Отправить собаку в ад?

– Ада не существует. Но… скажем так… отправить хтона туда, откуда он появился. Я-то думаю, какой на ней грех, а оказывается – заговор на смерть. Значит, Зоя уже тогда имела немалую силу, заговор на смерть сделать непросто.

– Да ладно «непросто»… У нас в лагере девчонки делали.

– Вы глупости говорите. Ведь Зоин заговор сработал. Силу-то она имела, а опыта – никакого. Потому заговор по ней так и ударил.

– Вы в самом деле уверены, что сработал заговор? – скептически осведомился Ковалев. – Или травить подружек собаками – это часть магического ритуала?

– Она соврала вам, она никого не травила собакой. Все знают, что Зоя в ту ночь не выходила из дома. Она ведь в самом деле каялась в милиции, через год примерно, когда уже окрестилась и в Бога уверовала. И менты очень смеялись тогда над ней, хотя про заговор на смерть она ничего не рассказывала. В ту ночь они с моей мамой сидели у Зои и, когда шум поднялся, вместе на берег прибежали. Там весь поселок на крики бабы Паши собрался, вашу маму искали с лодок, баграми…

– Зачем же ей врать? Тем более в милиции? Она так сильно ненавидит этого бедного пса?

– Иначе вы не поверили бы в то, что заговор сработал, решили бы, что это совпадение.

– А вы не допускаете, что это совпадение?

– Такое совпадение абсолютно неправдоподобно.

– Вы считаете, что сработавший заговор более правдоподобен, чем совпадение? – Ковалев фыркнул.

– Совершенно все равно, как вы к этому относитесь. И конечно, в таких делах самовнушение имеет значение тоже. Но поглядите: вокруг Зои выжженная земля… Заговор на смерть делать опасно даже опытным ведьмам… Именно поэтому я не верю в совпадение.

* * *

Во вторник за завтраком Зоя начала с того, что отчитала Инну.

– Инна Ильинична, а кто позволил вам проводить психотерапевтические беседы с Павликом Лазаренко?

Инну не удивил ее вопрос.

– В моей должностной инструкции указано: «Принимает меры по оказанию детям различного рода психологической помощи».

– Вот именно. Принимает меры, но никак не занимается психотерапией. К тому же столь неуклюже.

– Зоя Романовна, я понимаю, что вы по образованию тоже детский психолог. Но штатный психолог в санатории я. И борьба с возрастными страхами в моей компетенции. К тому же ничего неуклюжего в моей психологической помощи Павлику не было. – Глаза Инны смеялись. Наверное, наедине она говорила бы с Зоей иначе – как тогда, в гардеробе.

– Я прослушала запись вашей беседы с Павликом. Это ужас что такое! Вместо того, чтобы дать ребенку простейшие способы защититься от Бледной девы, вы укореняете в его сознании исходящую от нее опасность.

– Простейшие способы защититься – это крестное знамение, молитва и крещение в ближайший четверг? – улыбнулась Инна.

– Ребенок, уверенный в божьей помощи, не боится призраков.

– Я научила ребенка защищаться от призрака самостоятельно, без помощи Бога.

– Да? Это каким образом? Выяснив у него, что бы он хотел подарить Бледной деве на день рождения?

– Зоя Романовна, это классический прием борьбы с детским страхом – заставить ребенка встать на место своего ужаса, полюбить его и пожалеть. Он описан в каждом учебнике. Разумеется, для христианской системы ценностей этот прием неприемлем – ребенок должен ненавидеть призрака как представителя Дьявола и уповать на Бога в борьбе с призраком.

– Есть немало других приемов, которые не противоречат христианской системе ценностей.

– Извините, я не христианка и не задумалась о других способах – воспользовалась тем, который показался мне наиболее эффективным. В моей должностной инструкции нет указаний на то, что психологическую помощь я должна оказывать по-христиански.

– Об этом я и говорю: вы используете свое служебное положение для отвращения детей от Бога.

– Вашему богу нравятся дети, считающие себя слабыми, грешными, грязными, неспособными принимать решения и самостоятельно бороться со страхами, – с милой улыбкой сказала Инна. – И пока в Конституции черным по белому написано, что пропаганда религии детям запрещена, я буду пользоваться тем, чему меня учили в институте, а не христианской системой ценностей. А на вашем месте я бы задумалась о том, кто из нас двоих использует служебное положение…

Если на Ковалева верующие врачи и педагоги шипели хором, то почему-то в разговор Инны и Зои Романовны не вмешивались. Даже верная Зое Тамара Юрьевна помалкивала, а остальные делали вид, что не прислушиваются.

Когда все разошлись (как всегда, оставив Ковалева и Инну за столом), он спросил, почему Инна вдруг изменила своему обычаю не возражать Зое Романовне.

– Потому что речь не обо мне и не о мировоззрении. Речь о Павлике и его страхах. Впрочем, этот раунд я проиграла…

– Вы уверены?

– Почти. Зоя не позволит Павлику жалеть Бледную деву. Не драться же мне с ней… Я не могу посоветовать ребенку не слушать старшую воспитательницу, это нарушение педагогической этики.

* * *

Витька сказал, что на открытке рисуют цветы или котиков, потому что котики рулят и телки от них тащатся. Взял у Аркана планшет и показал Павлику целую кучу открыток с котами. Идея Павлику понравилась, он не сомневался, что может нарисовать кота. А может, и кота с тортом в одной лапе и с букетом в другой, как было на одной открытке в интернете. Ему даже захотелось, чтобы поскорее настал вечер. Тем более что Бледная дева прошлой ночью к нему не приходила, не душила и не пугала, будто догадалась, что Павлик собирается поздравить ее с днем рождения.

После дыхательных упражнений на прогулке Тамара велела Павлику подойти к Зое Романовне, которая тоже гуляла в парке. Но когда Павлик нашел Зою на аллее, ближе к воротам, она говорила с какой-то чужой женщиной, не из санатория. Дело не в том, что Павлика учили не вмешиваться в разговор взрослых, – он не подошел к Зое, потому что не очень-то хотел с ней разговаривать. А потому встал потихоньку за деревом, чтобы его было не видно.

А Зоя и чужая тетка сели на скамейку, продолжая разговор. Подслушивать Павлик не собирался, да и неинтересно ему было, о чем они говорят, просто он их слышал, и все.

– …и забыть на время о нашем экзистенциальном конфликте, – красивым голосом сказала чужая тетка.

– Между нами нет и не было никакого конфликта, – спокойно ответила Зоя. – Я лишь не хотела слышать, как при мне хулят Господа, только и всего.

– Клянусь, я не скажу ни слова о твоем Господе. Меня волнует присутствие здесь одного человека, ты, наверное, догадываешься кого.

– Ты до сих пор веришь в бабкины пророчества?

– Моя бабка была ведьмой. То есть ведала. И, насколько я понимаю, ты тоже не хочешь видеть его здесь.

– Увы, Танюшка не позволит мне его выгнать, – сказала Зоя.

– Ну да, Танька сделает все, чтобы он тут остался. Но мне кажется, выгонять его необязательно, есть много других способов заставить его уехать. Твоя подстава с деньгами была хороша, но, как видишь, не сработала.

– С чего ты взяла, что это моя подстава?

– Догадалась, – сладко-сладко ответила чужая тетка. – У меня есть предложение пожестче. Я бы заглянула к тебе в гости сегодня вечерком, не возражаешь?