Она бежала. Смешно перебирая ногами и оступаясь – фонарик не очень помог выбирать дорогу.

– Не беги, теперь я никуда не денусь, – сказал он с усмешкой.

– Серый, ну как ты? – Влада даже не перевела дух. – Что с тобой? Они ничего тебе не сделали?

– Все нормально. Помоги мне встать.

– Здрасте, приехали… Все нормально, только ты встать сам не можешь? Так, что ли?

– Я сказал: все нормально. Что тебе непонятно?

– Мне все понятно, – немедленно и миролюбиво согласилась Влада. – Я твою куртку привезла…

Ковалев поднимался медленно и неловко, уронил куртку, едва попытавшись накинуть ее на плечи, чуть не упал, когда хотел за ней нагнуться…

– Нет, Серый, все, конечно, нормально, я поняла, но ты и куртку сам надеть не можешь? Погляди, тебя же трясет от холода, ты заболеешь…

– Не заболею.

Влада вызвала такси прямо к воротам отделения, чтобы не идти к вокзалу, – заранее узнала номер телефона… Но ждали они машину под фонарем, и она успела разглядеть его лицо – не сильно пострадавшее, правда.

– Серый, поехали в травму…

– Зачем? – не понял Ковалев.

– Снимем побои…

– С ума сошла? Ни в какую травму я не поеду.

Уму непостижимо рассказать кому-нибудь о том, что с ним было, да еще и под протокол, да еще и не один раз потом повторить…

– Хотя бы рентген сделать, – не успокоилась Влада.

– Я сказал, что ни в какую травму я не поеду! Мы едем домой, все понятно?

– Понятно, товарищ майор. Но на твой тон мне следовало бы обидеться.

В доме было тепло и пахло едой, от чего затошнило еще сильней. Часы показывали всего шесть вечера – а Ковалев-то думал, что время идет к полуночи. Он прошел в комнату, закрыл дверь и, не без труда раздевшись, улегся в постель. Спать совсем не хотелось, но он повернулся к стенке и накрылся одеялом с головой. Меньше всего ему требовалось сочувствие Влады…

Ковалева разбудила неожиданная мысль: отчество Инны! Как он раньше не догадался, кто такой Илья Валентинович? Зато почти сразу сообразил: он не только отец Инны, но и муж Ангелины Васильевны.

На часах было девять. Судя по темноте за окном – девять вечера. Дверь в комнату оставалась закрытой, Влада лишь погасила свет. По почкам настучали неслабо, пришлось натягивать спортивные штаны и идти во двор. Болело все, но, вроде бы, отпустила тошнота.

Влада сидела за своим нетиком в кухне и, увидев Ковалева, сделала вид, что ее нет. Хтон спал на крыльце – должно быть, она сама его отвязала. Не побоялась. Все-таки хорошая у Ковалева была жена…

Он вернулся в дом и сел за стол в кухне. После постной рисовой каши на завтрак он ничего не ел.

– А пожрать у нас ничего нет? – спросил он, включив чайник.

– Конечно есть! – оживилась Влада. – Суп с фрикадельками будешь?

– А то. И бутербродик бы какой-нибудь…

– И пироженку? К чаю?

Ковалев кивнул и подумал, что Павлику пирожных так и не досталось. Начистить лицо капитану захотелось еще сильней.

Влада засуетилась, нарочно делая вид, что ничего не произошло.

– Вас почему дома не было? – спросил Ковалев, стараясь, чтобы вопрос его не прозвучал как обвинение.

Но, наверное, плохо стараясь: Влада растерялась и начала оправдываться.

– Понимаешь, администраторша предложила нам посмотреть местные достопримечательности. И я подумала, что Ане будет интересно… Мы на родник ездили, потом купеческий дом смотрели, потом судомодельный кружок в школе… Я хотела позвонить, но телефон, оказывается, забыла.

И поискать рецепт какого-то там печенья Инну попросила мать. Будто не знала, что у дочери аллергия на книжную пыль? Старая ведьма! Да она не сомневалась, что Ковалев заберет Павлика! Или… Зоя, конечно, искренне хотела его крещения, но раньше она никогда не терялась и за словом в карман не лезла, а тут позволила Ковалеву спокойно уйти. Оставалось вообразить, что она и Селиванова подговорила закрыть двери… Не хватало стать параноиком. Впрочем, в личной просьбе Ильи Валентиновича сомневаться не приходилось.

– Давай уедем отсюда, – неожиданно сказал Ковалев.

Надоело. Пересуды за спиной, обвинение в краже денег, нелепые предположения о его нездоровых сексуальных предпочтениях, бесконечные замечания, мракобесные обряды, странные фантазии, тайные сговоры и заговоры на смерть… Надоело. Пусть делают, что хотят: крестят детей, молятся перед едой, верят в оживших покойников и водяных…

– Давай! – обрадовалась Влада. – Месяца через два найдем другой санаторий, дождемся бесплатной путевки, после Нового года меня спокойно с работы отпустят.

– Завтра.

– Завтра, – согласилась Влада. – Я Аню заберу после процедур, соберем вещи и на дизеле поедем. Как раз успеем.

Неужели завтра весь этот кошмар закончится? В глубине души Ковалев понимал, что это малодушно, но явиться в санаторий после произошедшего было выше его сил…

– Хтона мы возьмем с собой, – сказал он, подумав.

– Конечно, – ответила Влада. А Ковалев-то думал, что она станет возражать. – Он теперь наша собака на веки веков…

Она поставила перед ним тарелку с разогретым супом.

– Зачем ты отдала Аню?

– Понимаешь, мы приходим – а Хтон воет, как по покойнику, тебя нет. И куртка твоя на вешалке висит. Хорошо, Коля прибежал, сказал, что тебя в милицию повезли. Не могла же я с Аней туда тащиться…

– Тебе вообще не надо было туда тащиться.

Влада пропустила его замечание мимо ушей.

– В санатории на меня посмотрели косо, и только одна врачиха мне все объяснила. Ну, что они не могли не вызвать милицию, потому что не имеют права тебе чужого ребенка отдать, даже на полчаса. И если бы с ребенком что-то случилось, то Зоя бы села.

– Никуда бы она не села. И почему с ребенком что-то должно было случиться?

– Они перестраховались. Так мне эта врачиха сказала. Я сначала в ментовку поехала, но там меня просто послали. Тогда я заявилась к администраторше. Раз уж мы дружим семьями… Ух, что тут началось! Твоя Инна закатила матери жуткий скандал и кинулась звонить папаше-администратору. Не дозвонилась. И тогда нажаловалась Татьяне Алексеевне. Татьяна тоже не без связей оказалась, быстро все выяснила и велела мне ехать тебя встречать. Но пока я такси ждала, пока добиралась, ты уже ушел… Ты не бойся, я уже сходила в санаторий, сказала Ане, что ты заболел и что я заберу ее завтра. Она не возражала, ей нравится играть с девочками. И на ночь им обещали рассказать что-то интересное… Бабу Пашу я тоже успокоила, она очень переживала.

Влада щебетала без устали: и намазывая масло на бутерброды, и разливая чай, и раскладывая перед Ковалевым пирожные – пожалуй, он был благодарен ей за этот непрерывный щебет. Потом предложила посмотреть какую-нибудь «хорошую картину», восхищаясь тем, что почти такой же видеомагнитофон был у нее в детстве, но она уже и не помнит, какой стороной в него вставляют видеокассеты.

– Будем валяться на двуспальном диване, как цивилизованные люди, и смотреть кино, а? – Влада заглянула ему в глаза снизу вверх.

* * *

– Главное, чтобы до понедельника речка не замерзла, – сказал Витька, глядя, как за окном падает снег. – А то как мы Бледную деву будем с днем рожденья поздравлять?

– Я знаю теперь, в каком месте она с моста прыгала, – сообщил ему Павлик. – Мне мастер спорта сам показал. Вить, а его теперь в тюрьму посадят?

– Нет, на зону отправят. Но, может, если заявление в ментовку написать, что это я двери закрыл, а не он, и вообще, что я его попросил тебя забрать, тогда не знаю…

– Давай напишем, Вить, а? Или тогда тебя на зону отправят?

– Не, меня не отправят, ты же мой брат. Разве что из санатория выгонят. Не, я не возражаю, напишем, конечно. Бабку Ёжку попросим передать в органы раздачи звездюлей, у нее папаша начальник здешний.

– Надо Люлю спросить, как заявления пишут, – обрадовался Павлик. – Она, кстати, сама меня мастеру спорта отдала, по-тихому, чтобы Зоя ничего не заметила.

– То-то я думаю, чего она так ругалась с Зоей, чтобы та ментам не звонила… А чё? Пошли спросим, а то она в полдевятого уйдет.

Люля рассмеялась сначала, но потом похвалила и Витьку, и Павлика, сказала, что они приняли правильное решение. Но писать ничего не надо, потому что мастер спорта уже давно дома, в милиции во всем разобрались и его отпустили. И про дверь можно никому не рассказывать.

– Годная телка ваша Люля, – сказал потом Витька. – Я слыхал, как она ментам звонила, когда уже тебя привели. Что безобразное поведение сотрудников отделения внутренних дел нанесло ребенку непоправимую душевную травму, что теперь вместо защитников ребенок, ты то есть, будет видеть в них врагов, равнять их с бандитами. Обещала жалобу написать.

– А я так испугался, Вить…

Однажды Павлика забирала милиция, вместе с мамой. Он тогда был совсем маленьким, помнил только, что его на всю ночь отвезли куда-то, он был уверен, что это и есть детская комната милиции. Он проревел всю ночь, потому что слышал, как в милиции говорили, что его у мамы надо отобрать насовсем. Маму отправили в трезвак, и она пришла за ним только утром, когда он уже ни на что не надеялся.

Теперь он, конечно, не боялся, что его отвезут в «детскую комнату». И драки он видел не раз и не два, если к маме приходили двое или трое человек, они дрались потом, бывало. И на улице видал, конечно. Но мастер спорта был совсем не из тех – не пьяный был, не лез ни к кому, не дрался и ничего не крал.

– Вить, а что, они думали, он мне сделает?

– Рано тебе такое знать, – вздохнул Витька снисходительно. – Вот вырастешь – поймешь.

* * *

Посмотрев кино, Ковалев вышел во двор и обомлел: выпал снег. Снежинки посверкивали в свете лампочки, освещавшей тропинку к калитке, сыпались густо и часто, пушистые и крупные, совсем зимние. Снег облепил яблони и сливы, росшие во дворе, и вместо черных ветвей, похожих на чьи-то костлявые пальцы, двор тонул в белом кружеве, посыпанном блестками. И такая тишина была вокруг – будто звуки тонули в снегу и вязли в заснеженных деревьях. Только собаки лаяли во дворах – Ковалев уже не замечал их лая, как в городе не замечал уличного шума.

Влада вышла вслед за ним и ахнула.

– Надо же, а красота-то какая… Где еще такое увидишь?

– В любом городском парке, – проворчал Ковалев.

– Ну, понимаешь, я не бегаю в любые городские парки по двадцать раз на дню. А вот так, чтобы открыл дверь – а за дверью сразу красота…

Снег шел всю ночь и не прекратился наутро. Вместо обрезанных сапог по двору надо было ходить в валенках. Ковалев поднялся с трудом, с трудом доковылял до удобств во дворе, но, одевшись, все же решил расчистить дорожки – разогнать кровь. Лучшее лекарство от синяков – движение.

Сначала дело шло неважно: в первый раз согнувшись, Ковалев понял, что не может разогнуться… Выругался, сделал еще одну попытку поднять лопату со снегом и подумал было, что они все равно скоро уедут, зачем надрываться? Но… не хотелось, чтобы соседи думали (и говорили), будто он не смог даже снег расчистить после вчерашнего. Хорошо, что было темно и никто не видел, что он еле шевелится…

А в половине девятого к Ковалеву явилась Ириша. Ее бас он услышал уже на крыльце, испугался, что Хтон может на нее кинуться, и был чрезвычайно удивлен, увидев, что Ириша треплет пса за уши, приговаривая что-то о хороших собаках…

– С добрым утречком. Доктора вызывали? – спросила она весело.

– Проходите, – сказал Ковалев. Не гнать же ее прочь?

– Меня Татьяна к тебе отправила, – пояснила Ириша, снимая пальто. – Говорит, ты наверняка в травму не поехал.

– Не поехал, – поддакнула Влада.

– Напрасно. Знаешь, как бывает? Внутричерепная гематома, например. Кажется, все нормально, а через сутки раз – упал и умер.

Влада уронила на пол ложки, которые мыла после завтрака.

– Я заметил, что жить вообще опасно: того и гляди умрешь, – процедил сквозь зубы Ковалев. – Не от собачьего укуса, так от гематомы, или как у вас синяки называются?

– Береженого бог бережет, – ответила Ириша. – Тебе Татьяна медосмотр назначила, без него на обед тебя не пустит.

– Я не пойду на обед. Мы уезжаем сегодня.

– Обиделся? А нечего обижаться. Я говорила, что это Алька порчу на тебя наводит.

– Наслала на персонал санатория острое желание позвонить в полицию?

– Какая Алька? – Влада навострила уши.

– Так Ангелина, Инкина мать, – без задней мысли объяснила Ириша. – А что ты хотел, когда забирал ребенка? А если бы у него приступ случился по дороге? А если бы он поскользнулся и ногу сломал? Ты представить себе не можешь, сколько бы у нас было проблем и какая это ответственность. Оно нам надо? Мы родителям и то под расписку детей отдаем. А тут – чужой мужик ребенка забрал!

От «медосмотра» отвертеться не удалось. Ириша сказала, что тошнота и рвота – стопроцентный признак сотрясения, но, судя по всему, нетяжелого. Посоветовала вместо поспешного отъезда дня три полежать в кровати. Поводила молоточком перед глазами, пощупала живот, постучала по коленкам и пояснице, спросила, нет ли крови в моче. Ковалев ответил, что понятия не имеет.

– А ты проверь, – сказала Ириша. – Хроником хочешь стать?

Спасибо, что не сюсюкала и не ужасалась… Но более всего ее удивили ссадины недельной давности, оставленные челюстями сома…

– Это как тебе удалось так ободраться? Нарочно, что ли?

Говорить, что его укусила рыба, Ковалев не стал.

– В дырку на мостках провалился, когда из бани в воду нырял.

Ничего более правдоподобного в голову не пришло. Ириша не поверила, но спрашивать больше не стала.

Список лекарств она отдала Владе.

Через полчаса после ее ухода, когда Влада собиралась в санаторий за Аней, у калитки появилась Татьяна Алексеевна собственной персоной. В отличие от Ириши, трепать Хтона за уши она побоялась, и тот, почуяв ее страх, рычал зло и грозно.

Татьяна вежливо расспросила о самочувствии Ковалева, рассыпалась в извинениях за своих подчиненных, ни слова не сказав о своих связях.

– А кто такой Игорь Моисеевич? – все же спросил Ковалев.

– Главврач областной больницы, – сдержанно ответила она. – Кстати, никто меня туда не вызывал. Я приехала, попила чаю и поехала обратно.

– Вы о моем самочувствии пришли узнать? – намекнул Ковалев, когда ушла Влада.

– Конечно нет, – улыбнулась Татьяна. – Я хочу поговорить с вами начистоту. И, наверное, стоило сделать это раньше.

Ангелина говорила, что Татьяна верит только в то, что трогала своими руками… Может, хотя бы у нее нет никаких странных фантазий?

– Ирина Осиповна сказала, что вы собираетесь уехать. Я пришла попросить вас не уезжать. Ну хотя бы до понедельника.

– Полежать в кровати, что ли? – фыркнул Ковалев.

– Я сомневаюсь, что вы будете лежать в кровати. Давайте я попробую вам все объяснить. И начну издалека. Когда-то, очень давно, я дружила с вашей матерью…

– Да, об этом мне рассказала Ангелина Васильевна.

– Вряд ли она знает все подробности той ночи, когда погибла ваша мать. Дело в том, что мы с братом были у Наташки в ту ночь. И я, и Мишка… мы до сих пор считаем, что виноваты в ее гибели. Пусть косвенно, но виноваты. За это ваш отец всю жизнь плевал Мишке под ноги… Меня он не винил, потому что я женщина и вроде как имела право испугаться, а Мишке не простил малодушия, так и не простил, хотя и не рассказывал об этом никому.

Еще одно покаяние?

– И что же случилось той ночью?

– Понимаете, я до сих пор считаю произошедшее не совсем правдоподобным. Но я видела все своими глазами. Я не верю ни в какие сверхъестественные силы, я вообще рациональный человек. Я доктор наук, наконец…

– Не оправдывайтесь. Я уже привык, что тут все немного чокнутые.

Татьяна не обиделась, лишь попыталась скрыть улыбку.

– Ваша мать приехала сюда после четырехлетнего отсутствия. Раньше мы дружили вчетвером, но Зоя… Романовна просто ее возненавидела, еще раньше, до отъезда. А Ангелине, как вы уже знаете, бабка нагадала…

– Да, я слышал, что она насылает на меня порчу.

– Насчет порчи – это полная чушь, конечно. В общем, мы тогда раскололись, я поддерживала Наташку, а Ангелина – Зою. Я одна знала, что вашим отцом был наш Федька Смирнов, а не приезжий Валерик Орлов, царствие небесное им обоим. Но в те времена не было никаких тестов ДНК и доказать это Наташка не могла, тем более что Валерик раззвонил всем, что она с ним спала. Простите за грубость. Он нагло врал. Но дело не в этом, конечно. Она привезла вас сюда, чтобы все увидели, на кого вы похожи. Но, если честно, тогда сходство в глаза не бросалось. Так, как бросается сейчас. Мне довелось тетешкать вас на коленях, я помню вас славным карапузом. Завидовала Наташке: она моложе на два года, а у нее уже ребенок… А когда вы явились в санаторий, такой высокий, такой взрослый, с дочерью, я вас не узнала. Верней, я в первую секунду приняла вас за вашего отца.

– Так что же произошло той ночью? – кашлянул Ковалев.

– Та ночь не имеет никакого отношения к тому, чей вы сын. В ту ночь у Надежды Андреевны было дежурство, а Наташка еще в первый день пожаловалась мне, что ночью слышала домового. Мы отнеслись к этому как к игре, как к сказке, понимаете? Будто детство вернулось, когда мы друг дружке страшные истории рассказывали. А Наташка всегда боялась темноты и страшных историй не любила. И она попросила меня переночевать у нее, боялась остаться в доме одна. Я рассказала про домового Мишке, а он тогда собирался поступать в семинарию, желание для советского юноши неожиданное и в некотором роде предосудительное. Голова у него была забита всякой ерундой, тогда о вере он имел смутные представления. А тут обрадовался возможности сразиться с нечистой силой, поехал в церковь – тогда было мало действующих церквей, – и раздобыл святой воды. Договорился с батюшкой об освящении этого дома. Из церкви он вернулся поздно, добирался в Заречное на попутках и пришел к Наташке ближе к полуночи. Вы спали в маленькой комнате, – Татьяна показала на дверь, – а мы сидели в большой, погасив свет, – ждали появления домового. Вы, наверное, понимаете, что если очень хочется что-то услышать, обязательно услышишь. А если еще и заводить друг дружку… В общем, нам показалось, что в доме кто-то есть. И Мишка принялся читать молитвы и брызгать по углам святой водой. Вы даже представить себе не можете, как это было смешно…

Татьяна прервалась, покачав головой. И слово «смешно» она выговорила с горечью.

– Так вот, дальше и случилось нечто фантастическое, чему я так и не смогла найти рационального объяснения. Сначала хлопнула дверь на веранду. Потом, как положено, по дому прошел холод, но, скорей всего, насчет холода мы себя накрутили. Мои субъективные ощущения можно не принимать в расчет, но, знаете, чем громче Мишка читал молитву, тем мне делалось страшней. Я просто оцепенела от ужаса. И Мишка… понимаете, я вижу: он не просто так молитву все громче читает, он, можно сказать, от страха кричит. Чем ему страшней, тем громче он слова выговаривает. Наташка тоже оцепенела вся, мы за руки держались, я чувствовала, как дрожит ее рука. И тут вы закричали из маленькой комнаты: волк, мама, здесь волк! Наташка бросилась к вам, открыла настежь двери… Вы спали с ночником, она включала красный фонарь для печати фотографий, если знаете, что это такое…

– Он стоит на шкафу. До сих пор, – кивнул Ковалев.

– Так вот, мы-то сидели в темноте, свет ночника показался очень ярким. И я клянусь вам, я видела волка в углу комнаты. Пойдемте, я покажу, как все было.

– Не надо. Я и так хорошо это представляю.

– Я лишь хочу, чтобы вы мне поверили. Не в домовых и волков в детских спальнях, а в то, что я вам не лгу. Я видела его своими глазами. Я допускаю, что мне могло показаться. Я смотрела на него не больше секунды, а потом завизжала и бросилась прочь из дома. Я испугалась, понимаете? Я ничего не соображала от страха. А Мишка… Мишка побежал за мной. Мы оставили Наташку одну с этим кошмаром, мы не догадались сразу, что она не могла убежать и бросить вас. Она всегда боялась собак… Может быть, в этом и не было никакой мистики. Может, кто-то в самом деле решил напугать Наташку до полусмерти… – Татьяна осеклась и поправилась: – До смерти… Я даже одно время подозревала, что Зойка подговорила кого-то привести в дом эту собаку, ведь мы слышали хлопок двери, чувствовали холод в доме – если открыть дверь, вы заметите ток воздуха с веранды…

Ковалев кивнул.

– Я даже могу объяснить свой иррациональный ужас – мы часа три накручивали себя ожиданием домового. Темный дом, красный свет ночника, крик ребенка и, наконец, волк в спальне… Да еще и в этом нереальном свете, с блестящими красными клыками… Я видела его всего секунду, но запомнила на всю жизнь. Глаза у него не светились, светились только зубы. Насчет глаз я разобралась быстро, я ведь была на пятом курсе медицинского, знала, почему у животных светятся глаза в темноте. Если у животного цвет мембраны зеленый, как у большинства кошек, собак и волков, то красный от него не отразится. Значит, волк был вполне материален, никакое подсознание не выдумает такой подробности, как цвет мембраны глаза.

Из всех, кто пытался заразить Ковалева своими странными фантазиями, Татьяна делала это наиболее убедительно.

– Так вот, мы с Мишкой в панике бежали до калитки и только на улице сообразили, что Наташке надо помочь. Что мы поступаем подло. И мы решили позвать на помощь Смирнова. Мишка решил. Бежать-то сто метров… Мы колотили в окно так, что выбили стекло. И орали на всю улицу. Я не помню, что мы кричали, как убедили Смирнова встать с постели, но он выскочил на улицу в фуфайке, в сапогах на босу ногу и в трусах. Мы втроем побежали назад, к Наташкиному дому, но вскоре увидели, что Наташка поднимается на мост. Мы не видели, бежит ли за ней собака: темно, далеко… А вот поезд видели, он шел Наташке навстречу. Смирнов бросился ее догонять, но не успел, – когда он был около насыпи, она уже прыгнула в воду. Понимаете, если бы мы не отстали от него, если бы помогли ему спасти хотя бы вас, Наташка могла бы остаться в живых. Но ни я, ни Мишка никогда не были уверенными пловцами, и я-то хорошо знала, чем грозит человеку ледяная вода… Смирнов вытащил вас и отдал мне, а сам поплыл назад, спасать Наташку. Тогда уже люди начали собираться, тетя Паша за нами бежала, кричала… Я не помню, кто вас у меня забрал, кто-то из женщин, я совсем не соображала тогда. Федька чуть не утонул, его мужики в лодку еле втащили, он сопротивлялся, хотя уже почти не мог двигаться.

– А я слышал, он пошел к ведьме… В домик на болоте…

– Нет, он никуда не ходил, это точно. Он в лодке сознание потерял, его домой на брезенте несли, потом в бане отогревали, пока скорая не приехала. Болел потом долго. А вы даже не простудились…

– Скажите, а почему вы об этом никому не рассказали?

– А вы не догадываетесь? От стыда, – просто ответила Татьяна. – Мы все рассказали родителям. Они испугались, понимаете? Папа тогда строго-настрого запретил нам об этом говорить хоть полслова. Шло следствие, он боялся, что нас будут в чем-то обвинять, подозревать. Папа ездил в больницу к Смирнову, просил о нас не рассказывать. Денег ему предлагал, Смирнов от денег отказался, но милиции ни о нас, ни о собаке не говорил. Я не знаю, видел ли он вообще собаку. Сказал, что из окна Наташку заметил. Следствие кой-как велось, самоубийство – удобная версия. Приложили показания трех сплетниц, которые рассказали о Наташкиной несчастной любви, и все дела.

– Вы понимаете, что мои бабушка и дедушка умерли, думая, что их дочь – самоубийца, которая хотела утопить собственного ребенка?