Влада когда-то и купила Ковалева тем, что держала на расстоянии. Он не очень-то стремился ее «завоевать» – не любил игр в поддавки, – но она ему этого и не предлагала. Они познакомились на вечеринке в университетском общежитии, куда курсанты бегали из-за близости к академии и обилия одиноких девушек, готовых не только приласкать, но и подкормить. Ковалев тогда доживал в спорте последние дни, понимал это, но еще не принимал, был вымотан бессмысленными тренировками и непроходящей болью, – его напоили с удивительной для него легкостью. Влада смеялась и дразнила его, но не обидно, а по-доброму, так что самому хотелось смеяться над собой, – они сидели через угол стола.

– Ты еще закури… – покачала она головой, когда Ковалев гордо опрокинул в себя стопку водки, намереваясь не закусывать. Получилось плохо – водку Ковалев пить не умел.

– А почему бы мне не закурить? – спросил он с вызовом.

– Давай. Я посмотрю, что получится. – Она сделала жалостное лицо.

Ковалев потребовал сигарету и отправился на балкон, хотя все курили за столом. Влада вышла вслед за ним и остановилась, подпирая стенку.

– Давай, закуривай, – подначила она. В ту минуту Ковалеву казалось, что он навсегда ставит на себе крест.

Он затянулся, прикуривая, закашлялся, конечно, – как пятиклассник. Не много требовалось силы воли, чтобы повторить затяг, и он повторил, не найдя в этом ничего приятного, – затошнило только еще сильней.

– А с балкона спрыгнешь? – спросила Влада, все так же стоя у стены.

– Чего? – не понял Ковалев.

– Ну вот скажу я сейчас, что тебе слабо́ спрыгнуть с балкона. Спрыгнешь?

Он не сразу догадался, всерьез она говорит или шутит, потому что был пьян. И даже посмотрел вниз – пятый этаж тогда не показался ему слишком высоким. Злая мысль, что это будет разрешением всех проблем, мелькнула в голове. Он затянулся еще раз, выбросил сигарету и подошел к перилам вплотную.

– Сбрендил? – спросила Влада тихо. – Ты не только шуток, ты и намеков не понимаешь?

Ковалев никогда не понимал намеков, они ставили его в тупик и раздражали.

– Тогда прямо скажу: отойди от перил. Не кури и не пей больше водки.

Роман их начался только через три месяца, в начале лета, на каникулах, – и если бы не он, Ковалев не знал бы, чем себя занять, это было его первое свободное лето.

Приглашение девушки-психолога не выглядело навязчивым и мало походило на предложение изменить жене, однако Ковалев про себя отметил, что ему будет приятно пройтись с ней по парку, несмотря на странные ее речи – именно странные, а не смешные. Она не казалась глупой, напротив…

Ковалев нарочно оделся побыстрей, чтобы встретить ее возле кабинета и прочесть наконец табличку на дверях, – ее звали Инной. Она не ожидала увидеть Ковалева возле своей двери: удивилась, растерялась, посмотрела на него с испугом даже. Может, решила, что он вздумал за ней ухаживать?

И гулять они направились вовсе не в парк, а за территорию, в сторону реки. Инна медленно шла в двух шагах впереди, не оглядывалась и молчала, пока Ковалев сам не начал разговор.

– Скажите, вы всерьез считаете, что детям полезны страшные истории? – спросил он, вспоминая разговор за завтраком и историю о Бледной деве.

Она резко остановилась и оглянулась.

– Не всегда и не всем. Но большинство детей испытывает в них потребность – дети, собираясь вместе, во все времена рассказывают их друг другу, довольно вспомнить «Бежин луг». Это помогает им изживать настоящие, невыдуманные страхи. Не вижу смысла с этим бороться.

– Моей дочери вчера рассказали историю о Бледной деве.

– Вы… понимаете, что дети не хотели задеть этим лично вас? – обеспокоенно спросила Инна.

Ковалев усмехнулся: значит, это действительно история его матери.

– Можете не беспокоиться, меня это не задевает. Но я думал, это что-то вроде истории о Черном Вожатом… Ну, когда воспитатели сами придумывают страшилки.

– Не без того. Этим старым дурам бессмысленно говорить, что такие истории не пугают детей, а, наоборот, подстрекают бегать за территорию по ночам. – Инна снова двинулась вперед. – Еще они всячески поддерживают слухи о пропаже детей.

– Не оригинально. Бука во все времена забирал непослушных детей.

– Теперь все изменилось. Бука забирает не непослушных, а некрещеных детей. Во всяком случае у нас. Впрочем, я не об этом хотела говорить. – Инна снова остановилась и повернулась к Ковалеву лицом. И смотрела так, будто оценивала, примеривалась.

– А о чем?

– У вашей дочери, насколько я поняла, мало опыта общения со сверстниками?

– Увы.

– К счастью, завтра в младшей группе будет Юлия Михайловна, она, в отличие от Тамары Юрьевны, у Зои на поводу не пойдет… Мне показалось, что Тамара настраивает девочек против Ани.

– Зачем ей это нужно?

– Зоя хочет, чтобы вы уехали, – продолжила Инна. – Ваш воинствующий атеизм для нее кость в горле. Я не могу понять только одного: почему она сразу не предположила, что вы неверующий? Обычно это семейное… А она… знаете, она ждала вашего приезда. Как будто связывала с ним какие-то надежды… И, похоже, вы их не оправдали.

Неужели Зоя так хотела взглянуть на «сынка» Бледной девы?

– Почему бы ей просто не запретить мне появляться в санатории?

– Ей этого мало. Теперь.

Ковалев вздохнул, справляясь с раздражением: недоговоренность выводила его из себя. Если бы вдруг такая девушка попалась ему в жены, он бы через неделю ее убил…

– Что значит «теперь»?

– Чтобы ни у кого даже мысли не возникло, что она выживает вас потому, что вы с ней спорите. Если Ане будет плохо здесь, вы или уедете, или будете приводить ее лишь на процедуры с утра. Я права?

– Если бы у нас родился парень… – начал Ковалев.

– У вас родился не парень, – перебила Инна. – Вы боитесь нового приступа астмы, а потому будете оберегать дочь от стрессов. Не бойтесь, здесь у Ани приступа не случится.

– Вы уверены?

– Да.

Ковалев только усмехнулся.

– Вполне возможно, что историю про Бледную деву девочки вчера тоже рассказали не просто так, – продолжала Инна. – Ночные страхи могут стать причиной приступа. Но ваша дочь из тех, кому нравятся страшные истории.

– Вы это серьезно? Взрослые женщины, педагоги, которым доверили детей, православные в конце концов, объединяются для того, чтобы запугать маленькую девочку? Не слишком ли?

– Я не утверждаю, что они для этого объединились. Тамара – эдакий идеальный лизоблюд, угадывает желания начальства по выражению лица, без слов. К тому же она искренне ненавидит детей. К счастью, она не очень умна и, в отличие от Зои, ее манипуляции часто вызывают обратный эффект. Пойдемте. Холодно стоять…

Ковалев пожал плечами и пошел вслед за Инной. К реке.

– Я очень хочу его увидеть… – пояснила она, не оглядываясь.

– Кого?

– Того человека в мокром ватнике, которого видели вы. Проверить хочу.

Ковалеву было слегка не до него, но чем ближе была река, тем меньше он думал о происках воспитателей и больше – о темной холодной воде.

– Что проверить?

– Одну догадку. Вы знаете, что по народным поверьям доподлинный признак водяного – капающая с левой полы одежды вода? – Инна оглянулась лишь на миг, но Ковалеву показалось, что она смеется.

Вот только водяного и не хватало…

– Не верьте, – коротко бросила она через плечо.

– Даже не думал, – хмыкнул Ковалев.

– Антропоморфизм… Но это не значит, что река не порождает смертельно опасные для нас сущности. Вас в детстве водяной не хватал за ноги? – Инна оглянулась с улыбкой.

– Нет, – на голубом глазу ответил Ковалев.

– А меня хватал. Знаете, такая холодная и скользкая рука берет за щиколотку и тянет на дно.

– Это видения от кислородного голодания.

– Значит, и вас хватал… – Она рассмеялась.

– С чего вы взяли?

– А кто-нибудь умный, например врач, сказал, что это от кислородного голодания. Не сами же вы это придумали.

– Аня сказала, что здесь детей на дно утаскивает сом, а не водяной, – усмехнулся Ковалев, вспомнив байку о Бледной деве.

– Он не только утаскивает детей на дно. – Инна оглянулась через плечо, и лицо ее стало встревоженным.

– Что, в самом деле? – едва не рассмеялся Ковалев. – Вы это серьезно?

– Нападение сомов на детей – научно подтвержденный факт, в этом нет ничего смешного. А как он глотает уток, это все в Заречном видели, – фыркнула она. – Можете спросить тетю Свету Пятакову, ее кусал сом – она больше месяца ногу лечила.

У Ковалева не пропадало ощущение, что Инна дурит ему голову.

– Что ж не откусил ногу-то?

– У сома нет зубов, у него щетки. Ну, очень мелкие зубы в несколько рядов – как терка. Кусаться и глотать уток нормально для любого большого сома.

– А, есть еще и что-то ненормальное? – продолжал насмехаться Ковалев.

– Ненормально уже то, что такой огромный сом живет в наших широтах. – Инна снова остановилась и повернулась к нему лицом. – А вы разве не слышите, как он вас зовет?

– Нет, не слышу.

– А верующие… они правы. – Инна снова пошла вперед.

– Да ну?

– При помощи Бога нетрудно справиться со смертельно опасными сущностями. Пастухи всегда защищают свое стадо, иначе какие же они пастухи.

– Вы это… серьезно? – кашлянул Ковалев.

– Вполне. Молитва верующего разгоняет мнимые страхи, так же как лечит болезни. Плацебо – тоже лекарство, иногда очень эффективное. Это психология, никакой мистики… Вера и надежда на Бога помогают тонущему пловцу добраться до берега, а упавшему с высоты – приземлиться с наименьшими потерями.

– Может, вера и нераскрывшиеся парашюты открывает? – хмыкнул Ковалев.

– Нет. Это даже Богу не под силу. Если наступить на грабли, они ударят в лоб, от этого не спасет никакая вера. Но в мире над реальностью… Этот бог – он в самом деле силен. И крестное знамение действительно защитит от того, что принято называть нечистой силой.

Меж деревьев показалась река, и сердце у Ковалева снова забилось так, будто он встретил любимую девушку.

– Хотите убедиться? – Инна оглянулась. – Если вы сейчас перекреститесь, вам уже не захочется прыгнуть в воду.

Ковалев смутился – еще не хватало прослыть сумасшедшим…

– С чего вы взяли, что я хочу прыгнуть в воду? – пробормотал он себе под нос.

– Я слышу, как река вас зовет. Попробуйте, перекреститесь…

– Вы религию пропагандируете?

– Отнюдь. Я вас проверяю: если вы поверите в силу крестного знамения, кинетесь ли вы поклоняться этому ревнивому и мелочному божеству или останетесь верны себе?

Ковалев посмотрел бы на нее со значением, но Инна шла к нему спиной.

– А если я все же переплыву реку, она удовлетворится?

– Ух ты… – Она обернулась. – Наверное, не кинетесь. Найдете себе оправдания, спишете все на совпадения… Я думаю, что атеизм есть порождение не ума, а характера. Ведь чувства неверующих задеть так же легко, как и чувства верующих.

– Сомневаюсь.

– Вспомните, как вы вскочили с места, когда Зоя хотела научить Аню креститься. А если вы вздумаете переплыть реку, вы утонете. Безо всякой мистики.

– Я мастер спорта… – зачем-то сказал Ковалев, желая вместо этого объяснить, почему вскочил с места, – вовсе не потому, что кто-то задел его «чувства неверующего».

– Тем более. – Инна пожала плечами. – К спортсменам ледяная вода особенно безжалостна.

– Сом не любит спортсменов?

– Нет, здоровый организм спортсмена сопротивляется переохлаждению и усиливает кровоснабжение внутренних органов. Руки и ноги немеют. А еще в холодной воде нельзя мочить голову, а вы, небось, по-собачьи плавать не умеете.

Она помолчала и продолжила, оглянувшись.

– Как интересно… В мифах переплыть реку означает перейти в иной мир. Стикс, река Смородина… Но в вашем случае это приобретает самый что ни на есть прямой смысл. Впрочем, заручитесь божьей помощью, и река вас не потревожит. Она тут зовет многих, но никогда – верующих.

– Может, верующие вообще не тонут?

– Тонут, конечно. Но реже, чем неверующие. Здесь раньше жил один человек… Он видел реку насквозь. Он… противостоял темной сущности реки.

– С божьей помощью? – усмехнулся Ковалев.

– Без. Верующие не принимают дуализма реки, им все едино – и светлая ее ипостась, и темная… Нет, дядя Федя любил реку, знал ее, понимал. Он говорил, что реке необходимы жертвоприношения, и если жертву не дать, она возьмет сама – все реки берут себе жертвы.

– Он что, приносил ей жертвы?

– Нет. Хотя все вокруг думали именно так. Нет, он следил за тем, чтобы река брала их как можно меньше. Он любил ее и воевал с ней.

– А потом?

– А потом он стал ее частью. Когда я увидела вас в первый раз, мне показалось… что вы прибыли ему на смену.

– К сожалению, – едко ответил Ковалев, – я не вижу реку насквозь, не знаю ее и не понимаю. И прибыл я сюда лечить дочь, а не бороться с темными силами.

– Темных сил как таковых не существует. И вообще: спор христиан и атеистов бесплоден, его невозможно разрешить, потому атеистов христиане не боятся, позиция верующего для неверующего неуязвима. Они боятся таких, как я, гораздо больше. Тех, кто знает, что их бог силен, но не всемогущ. Что не он создал этот мир и что он не хозяин этого мира.

– Если они вас так боятся, почему же вы не возражаете Зое? Почему не высказываете вслух свою точку зрения? Ведь уволить вас нельзя.

– Зоя и без моих высказываний знает, кто я. И мое мнение знает. Но мне жить здесь, и я не хочу прослыть воровкой или извращенкой. Между нами что-то вроде холодной войны: у меня есть оружие против нее, а у нее – против меня, но применять его для обеих опасно. У вас против нее оружия нет, ваша позиция атеиста невыигрышна, и зависите вы от Зои, и оружие против вас она уже нашла и применила.

Аня радостно хрустела льдом на лужах, топая по ним резиновыми сапожками.

– Пап, а почему на лужах лед, а на речке – нет?

– Лужи маленькие, а речка большая. И течение там сильное.

– А на ней никогда льда нет?

– Не знаю. Наверное, зимой есть.

– Снег пойдет и ее заморозит?

– Нет, снег в воде тает.

– А почему?

– Потому что вода теплей снега.

– А почему теплей?

– Потому она и вода. Была бы холодней – это была бы не вода, а лед. На льду снег не тает.

– А почему не тает?

Влада терпеливо отвечала на бесконечные «почему», никогда не раздражалась… Раньше Ковалев этого не замечал. Для него само собой разумелось, что жена читает Ане книжки, разучивает с ней песни и стихи, водит на детские спектакли и покупает развивающие игрушки. Его тоже водили в музеи и театры и приобщали к чтению. Ковалев никак не мог понять, почему думает о жене с чувством вины…

– А нам сегодня в тихий час читали сказку о царе Салтане, только до половины. А потом я ее девочкам досказала, – похвасталась Аня на подходе к мосту. – И всем понравилось.

– Ты молодец, – рассеянно кивнул Ковалев.

– А еще мне в тихий час приснился дяденька, который с Павликом разговаривал.

Потому что Инна притягивала его так же, как река. Верней, словно она и была рекой… Ему хотелось совершить что-нибудь отчаянно-безрассудное, доказать что-то, победить… Не Инну – реку, например. Или Зою Романовну. Когда в своих рассуждениях он дошел до слова «блеснуть», его затошнило и он бросил думать об этом.

– И что же тебе приснилось? – натянуто спросил Ковалев.

– Да так… – Аня махнула рукой, подражая Владе. – Просто приснился. Как он меня на лодочке катал. А ты можешь меня на лодке покатать?

– Где же я возьму лодку?

– А вон сколько их стоит… – Она показала на другой берег.

– Это чужие лодки.

– А ты заплати денег и отдай паспорт. Мы с мамой так всегда делаем в ЦПКО.

Мысль покататься на лодке почему-то обдала Ковалева жаром.

Найти хозяина лодки оказалось нетрудно – пьяненький мужичок в годах, фигурой напоминавший остов огородного пугала, радостно протянул Ковалеву костистую ладонь:

– Будем знакомы! Коля!

Вообще-то он годился Ковалеву в отцы, чтобы зваться просто Колей…

– А ты, я знаю, племянник Нади Захаровой?

– Внучатый.

– Это Наташкин сын, что ли? – прищурился новый знакомый.

– Ну да…

– Я Наташку хорошо знал, она тут каждое лето отдыхала. Ну там дискотеки, танцы-шманцы, мотоциклы… У меня компания постарше была, но ведь соседи… А это доча?

– Ну да…

– Внучка, значит, Наташкина… Вот как годы-то бегут!

Денег Коля по-соседски не попросил, но намекнул на скуку и желание выпить в хорошей компании. Перспектива провести вечер в его обществе привела Ковалева в уныние, но от лодки он не отказался.

Минут двадцать Ковалев греб против течения, а Аня пела ему песни – слух и голос она унаследовала от Влады, Ковалеву же медведь на ухо наступил. К счастью – иначе вместо бассейна бабушка отдала бы его в музыкальную школу.

Особенно его умиляла песенка про папу, где тот может плавать брассом и рубить дрова. Ее Аня выучила ко дню рождения Ковалева, и он при первом же исполнении еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Влада толкала его локтем в бок, а вечером в спальне ворчала что-то про невинное представление ребенка о различии полов.

– Вот и гребсти ты как мама не умеешь… – грустно заметила Аня, допев песню.

– Да ну? – усмехнулся Ковалев.

– Мама легонько веслами махает, а плывем мы быстро-быстро.

– Потому что сейчас мы идем против течения. На обратном пути посмотришь, может мама так или нет.

– Да пап, ты не обижайся. Ты тоже хороший. Мама вот не может же меня через мост перенести. А мама когда приедет?

Ковалев хотел сказать «послезавтра», но сообразил, что с Аней Влада сможет встретиться только в субботу.

– Через два дня и три ночи.

– Ох как нескоро… – вздохнула Аня. – Мне девочки сказали, что в Бога обязательно надо поверить. А то ночью за мной придет Бледная дева и утащит меня в реку – она только некрещеных детей забирает.

– Девочки тебе ерунду сказали.

– Вовсе и нет. Я ее сама видела, в окне. Она положила руку на стекло – и там мокро после нее осталось.

– Ань, у вас спальня на втором этаже.

– Ну да. Она через окно не смогла зайти, и мы потом слышали шаги на лестнице. Но у нас есть одна девочка, Анжелика, она самая смелая, она подбежала к двери и на швабру ее закрыла. И тут дверь с той стороны каааак дернут!

– Это вовсе не значит, что надо обязательно поверить в Бога. Я же тебе говорил: мы сильные. Мы надеемся только на себя.

– Даже если очень страшно? – не поверила Аня.

– Да.

– Конечно, тебя никакая Бледная дева не утащит, – вдруг рассмеялась Аня. – Ты сам ее куда хочешь утащишь! А я еще маленькая. А можно, пока я маленькая, верить в Бога, а потом, когда вырасту, уже нет?

– Пока ты маленькая, у тебя есть я и мама.

Она задумалась, насупила брови, а потом просветлела от неожиданной догадки:

– Я поняла! Девочки у нас… Вообще дети… Они верят в Бога, потому что у них же почти у всех нет мамы с папой!

– А Селиванов? У него тоже нет мамы с папой.

– Ну, он же уже взрослый, он вырос и теперь в Бога уже не верит.

– Ань… – Ковалев вздохнул, ощущая, что все время отвечал неправильно. – Никакой Бледной девы быть не может. И летать девы не умеют. Это кто-то вас напугать хотел. Мальчишки, наверное.

Они давно миновали мост, по которому проходило шоссе, – за мостом река разливалась еще шире, и Ковалев подобрался ближе к берегу. Здесь стояли дома побогаче и посолидней, а один из них имел даже набережную, выложенную камнем, с террасой над водой, – ее белые перила издали бросались в глаза.

– Смотри, смотри, пап! – Аня показала пальцем ему за спину.

– Да, я видел, красиво, – кивнул Ковалев.

– Да нет, там Инна Ильинична! Ну с которой ты вместе в столовой сидишь!

Аня замахала рукой, а Ковалев все же оглянулся: Инна стояла на террасе с белыми перилами и тоже махнула рукой.

– Приплыли… – проворчал он себе под нос. Откуда ему было знать, где находится дом главы местной администрации…

– Пап, давай поближе туда подплывем. Там так красиво!

– Это неудобно… – ответил Ковалев.

– А ты вон к той штуке подплыви, там как раз удобно.

Возле каменной набережной был оборудован и небольшой плавучий причал…

– Я имел в виду, неудобно без приглашения являться в чужой дом, – вздохнул Ковалев.

– Так мы же в не дом, а на берег. А раз Инна Ильинична нам так машет, значит она нас приглашает.

Ковалев снова оглянулся: в самом деле, Инна звала их к причалу.

Усадьба только с воды казалась столь роскошной, на самом же деле была обустроена гораздо скромней, чем Ковалеву доводилось видеть. Впрочем, для этой глухомани и такое, наверное, считалось из ряда вон…

Инна показала им участок и пригласила в дом выпить чаю. Ковалев отказывался, но она настояла. Чай пили на теплой и удивительно светлой веранде – закатное солнце как раз смотрело с реки сквозь тройные стеклопакеты. И просвечивало красивое земляничное варенье, поданное в хрустальной вазочке. Для варенья на столе стояли розетки, а вода кипела в электрическом самоваре с белым заварным чайничком наверху. И тонкий фарфор чашек пропускал свет.

В другой раз Ковалев счел бы это чаепитие чопорным, но дом показался ему дворянской усадьбой из пушкинских времен – наверное, так же чай пили у Лариных. Только домашний наряд Инны с этим не вязался: она была одета в обтягивающий кашемировый свитер и уютные байковые брюки цвета беж. Ковалев решил, что свитер идет ей гораздо больше пиджака, а юбка – гораздо больше брюк. Она была тоненькой, несмотря на плавные линии фигуры. И обволакивала еще сильней, крепче, чем за столом в санатории.

Мать Инны, заглянувшая на веранду лишь на минуту, посмотрела на Ковалева с хорошо скрываемым любопытством, ничем не нарушив приличий. Но он заметил этот пристальный, хоть и короткий, взгляд, и ему стало не по себе.

Ковалев сам завел разговор о Бледной деве, надеясь, что Инна развенчает эту детскую страшилку, но та взглянула на Аню ласково и сказала:

– Анечка, не бойся Бледной девы. Она забирает только мальчиков, девочки ей не нужны.