– Я могу подождать Аню на улице, – усмехнулся Ковалев.

– Я была бы вам признательна, но у воспитателя не будет времени одевать вашу дочь. – Зоя Романовна сжала губы. – Так что просто приведите себя в порядок и старайтесь не дышать на детей, здесь лечатся астматики.

Она развернулась, давая понять, что разговор окончен, но Ковалев не удержался и кинул ей вслед:

– Вы считаете, что дышать свечным чадом детям-астматикам полезно?

Зоя Романовна оглянулась.

– Вне всяких сомнений, присутствие на богослужении благотворно сказывается на здоровье детей. Татьяна Алексеевна написала об этом монографию, можете с ней ознакомиться, это признанный научный труд.

– Если считать теологию наукой, может быть.

– Это монография по медицине, – сдержанно ответила Зоя Романовна и пошла прочь.

– Надеюсь, в туберкулезных санаториях детей не причащают одной ложкой на всех… – проворчал Ковалев.

Некстати из медицинского крыла вышел Владимир Петрович – пожилой педиатр.

– К вашему сведению, молодой человек, кагор, применяемый при богослужении, имеет концентрацию спирта, которая наилучшим образом способствует обеззараживанию. Наши предки были мудры.

– Способствует – это вовсе не означает «полностью уничтожает все бактерии». Надеюсь, шприцы вы не в кагоре вымачиваете, а в автоклаве кипятите.

– Мы уже давно используем одноразовые шприцы, – посмеялся педиатр и направился своей дорогой.

Ковалев пожалел, что снова ввязался в бесполезные препирательства, но все же подошел к зеркалу – он не привык выглядеть неопрятно. И тут Зоя Романовна оказалась права: выглядел он и в самом деле так, будто валялся под кустом, что было не так уж далеко от истины… Даже сухие листья в волосах запутались. И если причесаться и отряхнуться ничего не стоило, то отекшее после вчерашнего лицо спрятать было трудно.

Ковалев застал только начало скандала из-за исчезновения Павлика – воспитательница надеялась найти его в одном из кабинетов физиотерапии. Пришлось поторопить Аню – ей было любопытно, что такое молебен, хотелось взглянуть на молельную комнату и на батюшку. Впрочем, батюшку она все же увидела, рассматривала его широко открытыми глазами и спросила громко, с детской непосредственностью:

– Пап, а это поп – толоконный лоб?

Ковалев кашлянул, а отец Алексий, проходя мимо, улыбнулся Ане так же тепло и обаятельно.

– Ань, поп – это невежливое слово, вежливо надо говорить «батюшка».

– Почему батюшка?

– Так принято.

– А Балда говорил «батька». «Что ты, батька, так рано поднялся – чего ты взыскался?» – продекламировала она.

– Кто тебе сказал, что Балда был вежливым парнем? – усмехнулся Ковалев.

Он вовсе не собирался показывать Ане молельную комнату, несмотря на ее любопытство, но когда они направились к выходу, их нагнала главврач.

– Я ни в коем случае не агитирую вас присутствовать на службе, но мне кажется, Анечке было бы любопытно посмотреть на нашу молельню, – сказала она, сладко улыбаясь. Да, определенно, между ней и батюшкой имелось внешнее сходство, но Татьяна Алексеевна не имела и десятой доли его обаяния.

– Да, пап. Я только посмотрю одним глазком, и все… – Аня глянула на него просительно.

Ковалев опасался, что исчезновение Павлика с минуты на минуту станет очевидным, и вовсе не хотел отвечать на вопросы о нем – не любил и не умел врать. Но отказать Ане было бы неправильно – запретный плод сладок.

И сначала ей понравилось. Она ахнула и остановилась на пороге – и улыбка батюшки, и вид молельной комнаты дополнял сказочные слова Зои Романовны за завтраком. Но прошло всего несколько секунд, и Ковалев заметил, что дыхание Ани подозрительно учащается, становится глубже, будто ей не хватает воздуха. Он не стал дожидаться страшного свиста у нее в груди, подхватил ее на руки и бросился вон из корпуса. И услышал за спиной:

– Как черт от ладана…

Инна стояла на том же месте, где он ее оставил, – наверное, высматривала «демона смерти». На воздухе Анино удушье тут же прошло, будто и не начиналось вовсе, Ковалев даже не успел достать ингалятор. Инна нисколько не удивилась ни начинавшемуся приступу, ни бесследному его исчезновению.

Они двинулись к кромке воды втроем, держа Аню за руки с двух сторон.

– Многим людям делается плохо в церкви, и детям тоже. Вы не находите это странным? – спросила Инна.

– Ничего странного в этом нет. Там душно и много людей, – пожал плечами Ковалев.

– В метро тоже душно и много людей.

– Вы передергиваете. Во-первых, в метро не так душно. Во-вторых, там тоже многим делается плохо.

Инна словно не услышала его ответа:

– Они считают, что это происки дьявола. Что это бесы корчатся в человеке, не желают выходить.

– Надеюсь, православие не практикует экзорцизм, – поморщился Ковалев.

– Отчего же, отчитка, обряд изгнания бесов, существует и в православии, только экзорцизмом не называется. Они на полном серьезе считают, что если окрестить Павлика, он перестанет задыхаться от запаха ладана.

– В самом деле? Там нет ни одного врача в здравом уме?

– Думаю, они не сильно ошибаются. Сначала ребенку внушили страх перед приступом на пороге молельни – и, конечно, приступ случается обязательно. Но показали и выход, избавление от страха, – надо только принять крещение. Плацебо тоже лекарство, а приступы астмы часто имеют психологические причины.

– Слушайте, но ведь это… мракобесие, натуральное средневековое мракобесие…

– Это вера, – пожала плечами Инна. – Если один идиот лечит ребенка молитвами вместо антибиотиков – он сумасшедший, если так делают все вокруг – это психическая норма, какой бы глупостью вам это ни казалось. Скажу больше, скоро ваша убежденность перестанет быть нормой и будет объявлена психической патологией. Не в результате поповского заговора, а по определению психической патологии.

Ковалев издали заметил следы на песке. Отпечатки резиновых сапог мальчика – других следов рядом не было. Что же это, два здоровых парня оставили маленького на берегу реки в одиночестве? А если собака в самом деле бегает где-то рядом?

– Вы видите? – спросил он у Инны.

– Что? – не поняла она.

– Следы. Он один. Ребенок шел здесь один.

Она испугалась, вскинула руку ко рту.

– Ой, мама… А я и не поняла сначала. Не сообразила. И если вы в самом деле видели эту собаку…

– Побудьте с Аней, я попробую его догнать, – сказал Ковалев.

– Да, конечно, конечно! – закивала она. – Ань, побудешь немного со мной, пока папа побежит вперед?

По следу на берегу он шел минут пятнадцать и довольно скорым шагом – Аня и Инна давно скрылись из виду. С реки тянуло сыростью, над водой поднимался еле заметный парок и сползал вниз по течению – когда Ковалев смотрел на воду, ему казалось, что он стоит на месте. Река катилась рядом, блестела на солнце ледяная вода, и в голову все время лезли мысли, что плыть по течению получится быстрей, чем идти пешком.

В этих местах Ковалев еще не бывал. Берег поднялся выше, кое-где превратившись в песчаный обрыв, и лес подступил к этому обрыву вплотную. Настоящий лес – он был не похож на тот, что окружал санаторий.

А зайдя за поворот, Ковалев увидел Павлика – далеко, метрах в трехстах впереди: его вел за руку человек в мокром ватнике. Они должны были вот-вот скрыться за следующим поворотом, и Ковалев закричал во все горло:

– Эй! Стой! Стой!

Человек в мокром ватнике приостановился, оглянулся на крик, но, увидев Ковалева, направился дальше. Он не ускорил шаг, не побежал, просто пошел, и мальчик шагал рядом с ним не сопротивляясь – даже с такого расстояния было видно, как доверчиво он заглядывает этому человеку в лицо…

– Остановись, слышишь? – крикнул Ковалев и побежал, но как ни торопился, все равно вскоре потерял их из виду.

А цепочка следов уверенно тянулась все дальше и дальше: следов резиновых сапог мальчика – следов мужчины рядом не было. Впрочем, Ковалев тут же сообразил, что человек в ватнике шел по воде. Почему? Не хотел оставлять улик?

Ковалев добежал до поворота, за которым скрылся Павлик, но сколько ни всматривался вперед, никого не увидел.

А потом следы маленьких резиновых сапог повернули в воду и исчезли… Взгляд сам собой скользнул по поверхности воды, рука потянулась к верхней пуговице – то ли вдохнуть поглубже захотелось, то ли в самом деле Ковалев только и ждал повода раздеться и прыгнуть в реку… Мысли заметались в голове одна другой злее: на себя, на Селиванова со товарищи, на чертов молебен… Обычно Ковалев паниковал только тогда, когда опаздывал, наивно полагая, что в других случаях способен хранить хладнокровие. Он и теперь думал, что мыслит вполне ясно, просто не может решить, что предпринять. В двенадцать лет, имея первый юношеский разряд по плаванию, он не продержался в холодной воде и десяти минут, у семилетнего мальчика времени было намного меньше. Ковалев не сразу вспомнил, что Павлик не умеет плавать, и вряд ли единственный урок в бассейне ему помог. А еще есть холодовый шок… Зато в памяти сразу всплыли слова Инны о жертвах, которые берет река… И этот человек – не собирался ли он принести ребенка реке в жертву? Здесь все поголовно ненормальные: одни готовы тащить мальчика в церковь, не считаясь с приступами удушья, другие верят в водяных и «настоящее динго», так почему же одному из ненормальных не практиковать человеческие жертвоприношения?

С минуту Ковалев, машинально расстегнув куртку, метался по берегу, пробежал немного вперед, думая о быстром течении, пока не наткнулся на следы маленьких резиновых сапог, которые вели из воды. Выглядело это мистически загадочно, но, подумав секунду, Ковалев догадался, что несколько метров мальчик просто прошел по воде. И стоило посмеяться над собой и своей паникой – следопыт, нечего сказать! – но почему-то было не смешно.

Песчаная полоска вдоль кромки воды истончалась, и вскоре следы повернули в другую сторону – на траву, как раз в том месте, где берег был довольно пологим. Но и здесь мужские следы не появились. Человек в мокром ватнике отпустил ребенка?

И, конечно, на траве следов видно не было. Ковалев поднялся на берег и огляделся: в лес вела еле заметная тропинка. Куда еще идти мальчику? Он на всякий случай посмотрел вниз, проверяя, нет ли дальше хода вдоль воды, как вдруг заметил бегущую по берегу собаку. Не было сомнений в том, что это и есть «настоящее динго» – серая с рыжиной шерсть, хвост поленом. Пес шел по следу и, не доверяя мокрому песку, более полагался на верхнее чутье: замедлял ход, нюхал ветер и мчался дальше – тем же путем, которым только что прошел Ковалев.

Пес здорово напоминал волка, но, пожалуй, его трудно было назвать плодом генной инженерии – на крупную дворнягу он был похож не меньше.

«На ловца и зверь бежит», – подумал Ковалев с усмешкой. Он не сомневался, что пес поднимется на берег вслед за ним. И не ошибся.

Зверь выскочил наверх, пригнув голову к земле, и Ковалев радостно потер руки.

– Ну вот ты мне и попался… – сказал он вполголоса, то ли собаке, то ли самому себе.

Пес вскинул морду, резко остановился и даже попятился. Однако назад не побежал, лишь занял более устойчивую позицию (словно перед прыжком), ощерился и заворчал. Волк из старого детского кошмара, слишком настоящий, непохожий на мультяшных волков. Наверное, в самом деле помесь с волком: чересчур длинные для собаки клыки, и оскал не собачий – обнажает верхние десны.

Ничего кроме радости и эйфории Ковалев не ощутил: после «бабьего царства» санатория, после бессмысленных препирательств с Зоей Романовной, после подленьких обвинений и шепота за спиной, за которые нельзя хорошенько врезать по зубам, встреча с «настоящим динго» была просто подарком судьбы – возможностью выплеснуть накопившуюся злость.

– Давай, – кивнул Ковалев с улыбкой. – Давай, прыгай… Вот тут мы и посмотрим.

Он сделал шаг вперед, и пес подался вбок. Не отступил – выбрал другую позицию, продолжая щерить морду и не мигая смотреть в глаза. Пожалуй, он был страшен и, наверное, опасен, но Ковалев в эту минуту думал о том, что изловить пса можно, только если он кинется, а если побежит – догнать не получится.

– Ну? Что, боишься? Пугать маленьких детей проще, правда?

Пес обходил Ковалева стороной, медленно, шаг за шагом, и от ярости захлебывался рычанием. Ковалев поворачивался вслед за ним, думая, что пес хочет напасть со спины, но тут просчитался – пройдя четверть круга, собака развернулась одним прыжком и метнулась в лес.

И только тут Ковалев понял, что пес мчался не по его следу, а по следу Павлика. И если странный человек в мокром ватнике не пошел с мальчиком в лес, то защитить ребенка от собаки будет некому. Или… или этот человек с собакой заодно?

Зимние ботинки со шнуровкой не располагали к продолжительному бегу, да и тропинка оказалась очень условной. Пес исчез из виду за несколько секунд и бежал бесшумно, как полагается лесному зверю, а не домашнему питомцу. Ковалев еле-еле угадывал направление, в котором надо двигаться, и сбился с тропы, потому что вскоре уперся в стену густого подлеска, сквозь который было трудно пробиться. За голыми кустами поднялся молодой ельник – темный и непролазный, – но Ковалев, прикрывая лицо руками, прошел и сквозь него, неожиданно увидев впереди открытое пространство. Радость была преждевременной: зажмурившись и закрывая лицо рукавом, Ковалев проглядел канаву под ногами и ухнул вниз – темная торфяная вода поднималась выше сапог, а илистое дно еще и затянуло поглубже, едва ли не до колен.

Канава отделяла лес от шоссе, мимо промчалась одинокая машина, шагах в ста виднелась крытая автобусная остановка. Ковалев, ругаясь, выбрался на асфальт – вряд ли простейшая бытовая магия матерных слов могла высушить сапоги, но кто бы не выругался, промочив ноги холодным ноябрьским днем?

Павлика он увидел сразу – тот сидел на остановке один и смотрел в лес, совсем не в ту сторону, откуда появился Ковалев. Собаки видно не было, но по лицу мальчика было понятно: он заметил пса.

– Павлик! – окликнул его Ковалев.

Мальчик резко и испуганно оглянулся и, наверное, собирался бежать, потому что сполз со скамейки и заозирался по сторонам.

– Погоди, не бойся. – Ковалев выдохнул с облегчением. – Я же никому не сказал, что вы сбежали, правда?

Павлик снова нерешительно посмотрел на Ковалева, а потом опять взглянул в лес и испуганно прижался к скамейке. И когда Ковалев подошел ближе, выговорил, запинаясь:

– Там… волк… – И показал рукой на противоположную сторону шоссе.

– Это не волк, это большая собака. Я ее видел.

– Правда? – Брови Павлика поднялись удивленно. – Вы его видели?

– Ну да. Я и побежал сюда, потому что боялся – вдруг она тебя укусит.

– Его никто не видит. Только Зоя верит, что я не вру. И это не собака, это настоящий волк.

«Настоящее динго», – подумалось Ковалеву.

– С чего ты взял?

– Он не лает, – насупленно ответил Павлик. – Никогда. Только рычит. Значит, это волк.

– Ты просто не слышал, как она лает. Волки не такие, я их видел.

Волков Ковалев видел только в зоопарке и по телевизору… А впрочем, какая разница, собака это или волк, – собака даже опасней, она не боится человека.

– Я тоже их видел. Это настоящий волк, – упрямо повторил Павлик. – Мне и Зоя сказала, что это волк.

– Зачем? – спросил Ковалев и только потом понял, что этот вопрос надо задать Зое Романовне, а не Павлику.

– Не знаю. Она говорит, если видишь что-то такое, надо перекреститься и прочесть «Отче наш», и все пропадет.

– Ну и как, ты пробовал?

– Пробовал.

– Помогло?

– Ну почти. Если бы я знал «Отче наш», может и совсем бы помогло. Дядя Федя сказал, что можно в таком случае перекреститься. Что я пока маленький, мне не зазорно просить о помощи.

Он казался намного старше Ани.

– Что еще тебе сказал дядя Федя? И почему не пошел с тобой сюда?

– Он не может далеко от речки отходить. И он сказал, что вы меня догоните. Мы вас видели, что вы за нами идете.

– А если бы я тебя не нашел? Что тогда?

– Не знаю. Я бы тут сидел, а потом бы на автобусе в санаторий поехал.

Этот чокнутый дядя Федя сначала забрал ребенка из санатория, а потом оставил его одного на шоссе. Чем он думал, интересно знать? И чего хотел? Дело даже не в собаке – по шоссе машины носятся, в лесу ребенку ничего не стоит заблудиться, провалиться в канаву, наконец…

– Если к тебе приближается бродячая собака, нужно не креститься и не читать «Отче наш», – сказал Ковалев. – Нужно нагнуться и сделать вид, что подбираешь с земли камень, – и собака убежит.

– Правда? – Павлик поднял глаза. – Вот так просто?

– Проверено. Но ни в коем случае нельзя брать в руки палку, и вообще – размахивать руками. Пойдем обратно, – вздохнул Ковалев. – Там Аня и Инна Ильинична нас ждут.

– Вы меня на молебен отведете? – недоверчиво спросил мальчик.

– Нет. Вернемся в санаторий к обеду, когда все закончится.

– Вы только Витьку не выдавайте, ладно? – оживился он. – Я скажу, что сам сбежал, без Витьки. Мне ничего не будет, я маленький. А Витьку из санатория выгонят. И про дядю Федю не говорите, хорошо?

– Его тоже из санатория выгонят? – усмехнулся Ковалев. И подумал, что за похищение ребенка, даже невинное, дядя Федя может огрести срок.

– Нет. Просто не говорите, и все.

– Ладно. Я скажу, что нашел тебя на остановке, когда с Аней гулял. И ты тоже так говори.

Возвращение в санаторий к обеду закончилось потрясающе громким скандалом: две милицейские машины с включенными мигалками, скорая и пожарная машина, испуганные дети, запертые в спальнях, весь персонал санатория в лесу на поисках пропавшего мальчика – в другой стороне от реки, кстати, – заплаканная воспитательница младшей группы, главврач с сердечным приступом в изоляторе… Ни навороченного внедорожника с шофером-монахом, ни батюшки видно не было.

Историю о том, как он случайно нашел Павлика на автобусной остановке, Ковалеву пришлось рассказывать под протокол. И по настроению местных стражей порядка было видно: они жалеют, что при встрече не приложили его лицом о капот своего козелка, и в его невиновность ни секунды не верят. Военный билет на них впечатления не произвел, а у сорокалетнего усатого капитана, похожего одновременно на мышь и таракана, вызвал только раздражение.

Без обеда Ковалев не остался, но накормили его перед самым полдником, когда уехала милиция, и после долгого тягостного разговора с Зоей Романовной. Она умела допрашивать не хуже ментов, а может, и лучше. И то, что побег организовал Селиванов, она понимала (не догадалась только об участии в этом Сашеньки Ивлева), и то, что встреча на шоссе произошла намного раньше, чем сказал Ковалев, она подозревала, и даже о дяде Феде пробовала заговорить. Но давить не пыталась, понимая, что Ковалеву есть чем ответить: о причинах побега мальчика она милиции отчитываться нужным не посчитала.

Ковалев не стал обострять конфликт, но смутить Зою Романовну ему все же удалось – правда, лишь на минуту. Уже на выходе из ее кабинета он спросил:

– Зачем вы сказали мальчику, что его преследует волк? Ведь это обычная собака.

– Что? Какой волк? – Она напряглась, хотя и изобразила непринужденность.

– Когда я увидел его на автобусной остановке, рядом бродила большая серая дворняга.

Лицо Зои Романовны стало неестественно бледным, хотя больше ничем она не выдала своей растерянности.

– Вы… ее видели? Или это Павлик вам пожаловался?

– Да, я ее видел. Она рычала и пыталась на меня кинуться.

– Какой ужас… – тихо пробормотала Зоя Романовна, но быстро оправилась: – Мальчик боится несуществующего волка, а тут – встреча с большой серой собакой… Очень, очень некстати. Это может стать фобией на всю жизнь.

– Ну, если вместо того, чтобы рассказать, как правильно вести себя при встрече со злой собакой, учить ребенка креститься и молиться, – да, может стать фобией, – не удержался Ковалев.

– Не путайте детские фантазии с реальностью. Никто не учит ребенка креститься при встрече с собакой. – Зоя Романовна выразительно подняла глаза.

После полдника Ковалев повел Аню в дом тети Нади, собираясь переодеть все еще мокрые сапоги.

– Представляешь, пап, оказывается Пушкин написал сказку не про попа, а про купца! – весело щебетала Аня по дороге.

– Чего? Про какого купца? Калашникова?

– Нет, ну сказка про Балду! Оказывается, Балда был работником у купца.

– Как это? Сказано же: «Пошел поп по базару…»

– Вот я тоже так знала. Я в тихий час девочкам эту сказку рассказывала, а они мне сказали, что это был не поп, а купец.

– «Жил-был купец – толоконный лоб»? Нескладушки-неладушки.

– Вот и я так сказала, – вздохнула Аня. – А на самом деле «Жил-был купец Кузьма Остолоп по прозванью осиновый лоб».

– Очень интересно, – фыркнул Ковалев. – Кто ж это из воспитателей так исхитрился?

Он вспомнил о старухе в черном, которая вызвалась помогать ему по дому, только когда открыл калитку, пропуская Аню вперед. И вдруг испугался: кто знает, может, старуха тоже ненормальная, как все они тут. Что ей надо, в самом деле? Если скучно и одиноко, шла бы Коле помогать…

Из дома дохнуло сухим теплом, стоило только открыть дверь. И еще запахом ягод и пирогов.

Старуха стояла посреди кухни, без черного платка на голове, в засаленной вязаной кофте, – белоголовая, как одуванчик, маленькая и худая. Лицо у нее было виноватым и испуганным, и руками она теребила пуговицу на кофте, будто не знала, куда их деть. И Ковалев устыдился своих мыслей о злом умысле с ее стороны, когда старушка улыбнулась Ане.

– Ань, это баба Паша, – подтолкнул ее Ковалев. – Она наша соседка и помогает мне по дому.

Взгляд его скользнул по столу: в глубокой тарелке лежала горка блестящих пирожков, парил заварной чайник с ситечком в носике, скатерть сияла чистотой, а на газовой плите кипятился начищенный до блеска чайник.

– Здрасте, – смущенно сказала Аня, разглядывая старушку.

– Здравствуй, детонька. – Баба Паша снова улыбнулась, и Ковалев заметил слезы в ее глазах.

Впрочем, это могло ему и показаться, потому что старушка тут же засуетилась, помогая Ане раздеться и усаживая ее за стол, и пока Ковалев переодевал мокрые носки и брюки, Аня перестала смущаться, – когда он вышел из комнаты, она рассказывала бабе Паше о своей жизни в городе.

Его мокрые сапоги уже висели над дровяной плитой, насаженные на два толстых металлических стержня, – а он-то недоумевал, зачем эти штуки стоят на плите рядом с кочергой!

– Вот эти с ягодкой, – показывала баба Паша пирожки, – вот эти с яблочком, эти – с картошечкой… Какой ты хочешь?

– С ягодкой! – недолго думая ответила Аня. – А там в пирожке одна ягодка?